Инженер Петра Великого 5

— Ваше благородие… что происходит? — Голос капитана Глебова дрогнул. Он стоял рядом, лицо его стало серым. — Это же наши… Почему они?..

Я не ответил, мой взгляд был прикован к коленопреклоненному шведскому королю. Карл XII. Вот он, главный трофей, который должен был вознести меня на вершину славы, а вместо этого стал камнем, тянущим на дно. И этот «камень» вдруг начал снова приходить в себя.

Шведский монарх встряхнул головой, разгоняя дурман. Его мутный поначалу взгляд сфокусировался. Он увидел свой разбитый флот, свой тонущий флагман, а потом — русскую эскадру, блокирующую пролив. И он, гений тактики, полководец от Бога, в одно мгновение оценил всю диспозицию, разглядев не спасение врага, а его внутренний раздрай, замешательство.

На его лице вспыхнул прежний, ледяной огонь. Воин до мозга костей, он продолжал сражаться даже на коленях, со связанными руками.

— Sta upp! Till vapen! De ar i oordning! Framat! (Встать! К оружию! Они в замешательстве! Вперед! — швед.) — его командный голос, ослабевший, но полный прежней властной силы, прорезал тишину.

Оставшиеся в живых на палубе шведские гвардейцы, раненная личная охрана, вздрогнули. Очнувшись от оцепенения, они с яростью ринулись на моих преображенцев, пытаясь отбить своего монарха. Приказ короля вернул им цель и смысл. На палубе снова закипела жестокая свалка.

Я оказался между молотом и наковальней. Впереди — стена из своих кораблей, готовых в любой момент открыть огонь. Позади — разрозненные, но все еще опасные остатки шведского флота. А прямо здесь, на моей палубе, разгорался бунт. Времени на раздумья не было. Ни секунды.

Сдаться Апраксину? Неминуемый конец. Меня бы судили за измену, а моих людей либо перебили бы при попытке сопротивления, либо отправили на каторгу. Сражаться со шведами до конца? Бессмысленное геройство, которое лишь отсрочит гибель на пару часов. Был только один выход. Безумный, самоубийственный, но единственный. Прорваться.

Глебов продолжил методично отстреливать врагов. Краем глаза я видел, как в нашу сторону устремилась вся шведская армада.

Я подошел к королю. Он уже пытался подняться, его гвардейцы прорубали к нему кровавый коридор. Его взгляд встретился с моим — полный торжествующей ненависти. Он думал, что победил.

Не выхватывая шпаги, которую подобрал по пути, я развернул ее в руке, перехватив за лезвие. Тяжелое, узорчатое навершие эфеса превратилось в кастет.

— Простите, ваше величество, — пробормотал я. — Ничего личного.

Короткий удар пришелся ему точно в висок. Несильный. Карл качнулся, его глаза закатились, и он безвольно осел на палубу. На этот раз — надолго.

Остатки шведских гвардейцев замерли. Их бог снова пал, на этот раз от руки трусливого варвара, ударившего исподтишка.

— Взять его! — крикнул я своим.

Двое моих бойцов подхватили обмякшее тело короля и поволокли его к трапу, ведущему в трюм. Глебов таки добил врагов, кто не сдался нам. Палубы была скользкой от желеистых сгустков крови.

Я обернулся к своим людям. К Глебову, к де ла Серде, к десяткам измазанных в крови и пороховой гари лиц, смотревших на меня с надеждой и ужасом.

— Слушать мою команду! — громко проорал я. — Штурвал — на норд-ост! Машине — полный ход! Готовимся к прорыву!

Глебов уставился на меня, как на сумасшедшего.

— Но, барон… там же наши… Апраксин…

— Это приказ, капитан! — отрезал я. — Мы идем сквозь них. Напролом. Кто встанет на пути — его проблемы. Выполнять!

На мгновение мне показалось, что никто не сдвинется с места. Идти на таран своих же — за гранью понимания, за гранью воинского долга и простой человеческой логики. Глебов смотрел на меня, на его лице было все написано — шла борьба: присяга против здравого смысла, приказ командира против очевидного самоубийства. Но рядом с ним стоял де ла Серда. Старый испанец, не моргнув глазом, выхватил шпагу и молча указал ею вперед, в сторону блокады. Этот жест решил все.

— Рулевой! Лево руля! Курс на прорыв! — рявкнул Глебов, и его голос вернул команду к жизни.

Корабль вздрогнул. На приказ отозвались отчаянным звоном лопат, швыряющих последние запасы угля в ненасытную топку. Наше усовершенствованное, доведенное до ума Нартовым сердце — паровая машина — взревела, переходя с размеренного рабочего ритма на предельные обороты. Палуба задрожала от напряжения, гребные колеса взбесились, вспенивая свинцовую воду, и наша маленькая флотилия из трех потрепанных в бою кораблей-носителей рванула домой.

Мы шли не на флагман Апраксина, не в центр их грозного строя, а в самую узкую щель, в брешь между двумя линейными кораблями, стоявшими чуть поодаль от основной группы. Единственный шанс. Колоссальный риск: одно неверное движение рулем, один сбой в машине — и нас размажет между двумя гигантами. Но именно в этом и заключался расчет — в нашей скорости и маневренности. Мои легкие, оснащенные паровыми машинами корабли были куда проворнее громоздких парусников Апраксина, которые в условиях шхер и переменчивого ветра становились неповоротливыми коровами на льду.

На флагмане блокады наш маневр заметили. Там началось движение. Снова подняв подзорную трубу, я увидел, как Апраксин метался по юту, отдавая приказы, орудийные расчеты занимали свои места, из пушечных портов высовывались черные, голодные жерла орудий. Но огня не было. Адмирал колебался. Он не мог поверить в нашу дерзость, не мог отдать приказ стрелять по русскому флагу.

Рядом с ним стоял Меншиков. Его лицо было багровым, он что-то кричал, яростно жестикулируя, указывая то на нас, то на пушки. Светлейший князь, в отличие от адмирала, колебаний не испытывал, он был готов утопить нас здесь и сейчас, не задумываясь. Для него мы были угрозой, которую нужно ликвидировать любой ценой. Но приказ отдавал Апраксин, и на его плечах лежала вся ответственность. Открыть огонь по кораблям, только что одержавшим немыслимую победу, захватившим в плен шведского короля, — верный билет на плаху, независимо от исхода. Гнев Петра был страшен, и адмирал это знал лучше, чем кто-либо. Если конечно Государь не является инициатором нашего бедственного положения.

Мы неслись прямо на них. Расстояние таяло на глазах. Сто саженей. Пятьдесят. Уже можно было разглядеть изумленные и испуганные лица матросов, не понимающих, что вообще происходит. Мы прошли так близко, что, казалось, можно было дотронуться рукой до их просмоленного борта. Мимо пронеслись ряды пушек, растерянные лица канониров, сжимавших в руках зажженные фитили. А потом — корма, бурун от руля, и мы вырвались на оперативный простор, оставив за спиной ошеломленную эскадру.

Прорыв удался. Мы прошли сквозь строй, не получив ни единого выстрела в спину.

Оглянувшись, я замер. Картина была достойна кисти великого баталиста. Наша маленькая флотилия уходила к Кронштадту. За нами, нарушив строй, разворачивался флагман Апраксина, явно намереваясь преследовать. А дальше, в лабиринте шхер, застыл обезглавленный шведский флот. Оправившись от первого шока, потушив пожары, они не двигались с места. Их король был у нас. Их несокрушимый броненосец лежал на дне. Их адмиралы, лишившись верховного командования, не решались ни на отступление, ни на атаку, просто наблюдая за этим странным русским балетом. Стояние на Угре, версия два ноль, только на Балтике.