Иоанн Грозный

Ермак и Иван Кольцо прослезились, получив возможность воинскою услугой смыть царскую опалу, стоять в станицах без преследования. Так внушали Строгановы. На волжском берегу собрались пятьсот сорок добровольцев и поплыли ратно служить купцам. Первым успехом стала победа над мурзой Бегулием, грабившим с семьюстами вогуличей селенья на Сылве и Чусовой. В Перми число вольных воинов умножилось до восьмисот сорока за счет русских татар, литвы и немцев. Последние были выкуплены казаками у ногаев и считались казачьими воюющими пленниками.

Строгановы, обладая государевой грамотой на рудную разработку мест, убедили Ермака, что сила царской бумаги отдает купцам все земли за Каменным поясом. Ермака купцы назначили воеводой. Тот распределил есаулов, сотников и пятидесятников. Замом Ермака стал остававшийся в государственном розыске Кольцо. Нагрузив ладьи запасами и снарядами, легкими пушками, семипядными пищалями, казаки отплыли в Неведомое. Вместе с ними взошли в барки вожатые, толмачи и иереи, желавшие обратить язычников в Православие. После молебна отъезжающие выслушали наказ Строгановых: «Идти с миром, очистить землю сибирскую, изгнать безбожника Кучюма».

Иоанн не хотел иметь еще и третьего врага, хватало поляков и хана. Видел покорителями Сибири иных руководителей. С подачи чердынского наместника Василия Пелепилицына повелел остановить дерзкое, казавшееся несвоевременным предприятие, схватить опальных казаков и прислать в Москву для расправы на Болоте.

4

Он часто приходил в Вознесенский монастырь. Тут он оплакивал первых трех лучших жен. Вот они соколицы, погубленные, вырванные из его объятий изменниками. Вся повинность жен состояла лишь в том, что он их любил. Первая – лучшая. Ясноглазая, русоволосая. Единственная умевшая смирять его переменчивый характер, утишавшая запальчивый нрав. При ней дышала и Московия, процветало царство. Лучшие его государственные преобразования, приобретения случились при ней. С ней прожил он тринадцать лет. Шестерых родила она ему, только трое выжило, при его-то заморских докторах! Вторая – лекарство печали по первой. Менее любимая, но дорогая. Смуглая волоокая красавица с разлетами бровей. Восемь годов отдано ей. Принесла она рано скончавшегося младенца. И последняя, светловолосая, как первая, вся в возможности, идеал, нетронутая мечта. На ней, смертельно больной, он был женат всего две недели. Не притронулся, плохо знал ее, потому что искал в ней воскресение Анастасии.

Его согбенная фигура стояла меж трех надгробий, а там внизу трудились черви, и он почти физически слышал их посасывающий звук. В двух шагах - Архангельский собор. Там лежать ему среди московских князей, кои отреклись именоваться великими князьями Киевскими и от Калиты строили в лесах новое царство уветливых, диковинно приспособляемых правителей. Ложь, клевета, шаткость точки зрения, уклончивость, выгода, продажность – знаки их оперенья. Он начинал не так. Женился по любви, а ему жить не дали. Поток дворцовой жизни требовал от него женитьбы по государственным интересам. Но он слишком четко понимал, что европейская королевская кровь не его высокомерно отринет. Постыдное сватовство к сестре Сигизмунда! Не прощу! Не забуду! Тот же отказ шведа Эрика отдать дочь сыну. Инерция, затхлость русской жизни тянет в болото. Туда и заталкивают. Не рыпайся, имей своих! Да и тут ему не дают жить, как он хочет, все эти внутренне бесформенные и безликие, поверхностно разнообразные, знающие как надо и вязко смиряющие его порывы. Отечественная гадость потомственных семейств, мало ли посек голов он этой отвратительной гидре, прикрывающейся ложью здравого смысла, стыдливо бегущей искреннего чувства? А головы растут! Он не хочет знать имен выразителей благоразумной посредственности, а они памятно неискоренимы – лучшие знатные фамилии, Рюриковичи, подобно ему.

Остальные жены его после опалы временно жили в этом же к монастыре. Евдокия, в иночестве – Александра, Сабурова уже в Суздальской Покровской обители, поближе к гробнице той, чью фамилию носила. Но здесь еще обретается вторая отставная супруга старшего царевича Пелагея, в иночестве – Параскева, Соловово. Отчего сын не отошлет ее подалее? С какой злобой глядит она из кельи во двор на Ивана с отцом, проходящих! Наклоняет голову, глубже натягивает на щеки края плата, когда, выполняя дневную работу, вынуждена сталкиваться со спешащим в Думу, в приказ, на развлечения, на расправу молодым наследником. Сын тоже несчастен. В третий раз женился на Елене Петровне Шереметьевой, дочери погибшего под Колыванью боярина, а детей по-прежнему нет. Как и в предыдущих двух браках.

Остальные жены Иоанна не удостоятся чести погребения в южной пристройке Архангельского собора. Ныне все живые пострижены и сосланы в дальние монастыри. После царя они не могут принадлежать никому. Отцов обычай: надкусанный кусок – прочь. Анна Колтовская удалена под именем Дарьи в Тихвинскую обитель. Сослана в суздальский монастырь Анна Васильчикова. Претерпела и красавица вдова Мелентьева. Они не отказали ему, но как зачем презрели запрет сожительствовать без святительского дозволения? Если он, царь, искушает девиц блеском трона, положения будущей царицы, отчего столь легко они соблазняемы? Царь усмехнулся. Он каялся в вине, не снимая ее с других. Полагал бывших жен божески наказанными. И опять он вне брака, в сердечной пустыне. Взрослые дети без слов, одним обликом ежедневно растравляют о первой, незабвенной Анастасии.

Глухо кашлянули. Царь повернулся, проворно встал с колен, будто стыдясь. За спиной стояли старший царевич и молодой удачливый воевода Василий Шуйский. Иван Андреевич, непримиримый борец за боярское своеволие, погиб в 1573 году, командуя отрядом, штурмовавшим удерживаемый шведами Лоде, и Василий стал старшим в своей ветви рода, идущего от олигарха Андрея Михайловича и далее – к младшему брату Александра Невского. В последнее время по собственному ли разумению, по чьей-то подсказке Василий примазался к старшему царевичу. Стал дружком, наперсником. В задушевных беседах внушал Ивану доблесть близкой победы в Ливонии, возвращении городов по Двине. Иван, вкусивший сладость побед на первом этапе Ливонской войны охотно склонял ухо к речам разохотившегося полкового командира, глубоко, но не навсегда придавившего юношескую робость.

От Ивана веяло сладким похмельным медом, павшего на вечерние дрожжи. Красные глаза горели встревоженной энергией. Значит, случилось безотлагательное, раз поспешил сын в святая святых потревожить отца. Гримаса скрытой боли пробежала по худому вымороченному лицу государя. Нужно было привыкнуть к его взгляду, чтобы уметь выдерживать.

Дымный утренний свет лился через дверь церковного придела. Иван в кумачовом кафтане из тонкой парчи с золотыми петлями, где сверкали серебряные пуговицы, смотрел лихой хохлатой птицей. Русые волосы, рассыпавшиеся по узким плечам, делали его еще и отдаленно похожим на решительную девушку. Иоанн залюбовался сыном и некоторое время не воспринимал смысл его слов. Потом вырисовались слова «Псков», «Новгород», «Москва». Иоанн понял: речь идет об обороне Пскова. Прибыли гонцы от князя Ивана Петровича Шуйского, воеводы защиты. Просили немедля ударить во фланги неприятеля из Новгорода. Подтянув войска из Москвы, смелым ударом снять блокаду Пскова. Иван торопливо встал с колен, поцеловав тыл кисти отца. Василий Шуйский оставался стоять коленопреклоненно. Иоанн проскрипел зубами и глядел на Василия. Не четвероюродный брат ли его наибольший воевода во Пскове, не Васька ли и подучил? Иоанн прошел мимо Василия, не удостоив его руки. Тот поцеловал воздух, заколебавшийся в пяди от лица.

Расшитая жемчугом алая ферязь, накрытая царской высокой шапкой выплыла из церкви, потом – монастыря. Он шел в Грановитую палату. Там ожидала Дума. Народ на площади колебался. Каждый поступал, как подсказывал рассудок: падал ли ниц или прятался властителя.

Иоанн вошел в палату. Бояре, не смевшие сесть, опиравшиеся на посохи, кроме тех, кто по возрасту не способен был уже к подвигам ожидания, согнулись коленно. Совсем древние упали грудью на посохи. Духовенство степенно поклонилось. Царь взошел на высокое место, Около него на троне поменее воссел царевич. Шуйский прошел к своим. Их места были сразу за Мстиславскими и попробуй кто отнять! Годунов испуганно выглянул из-за занавески и скрылся. Он, первосвятитель монаршего быта, боялся потрясений.

Ввели гонцов. Трое молодых парней упали, потом встали. Были удостоены чести поцеловать царю носок сапога, но не допущены до колена. В присутствии государя гонцы повторили сказанное в стрелецком приказе, передали Иоанну письмо псковских воевод. Послание зачитали в голос. Многократно повторялась невозможность выдержать осаду длиннее трех месяцев. Воеводы молили о поддержке.

Иоанн краснел и бледнел, покрывался пятнами. Вся псковская эпопея прокатилась в его существе. Он стоял на стене, бросал камни и лил на врага кипящую смолу. Спрятавшись за зубец, он пускал стрелы. Он поднимал вместе с другими вывалившуюся отдачей из амбразуры пушку. Он голодал, мерз, пил плохую воду, жевал тухлую конину, дрался за суп из разваренного ремня. Иоанн почувствовал привкус крови: десны его закровоточили, прикусил ли он губы, или воображение заразило его цингой.

Взялись судить. Пылко высказался царевич, уговаривая послать собрать войска, ранее не имевшиеся в подобном многочислии. Бояре косились на царевича, ждали выступать. Все желали угодить государю, но не знали, поддерживает ли он наследника престола. Если – да, промедление в одобрении подобно опале. Иоанн глядел на бояр, дворян, дьяков и попов из-под мохнатых бровей. Его бесил сам запах, исходивший от них: вчерашних капустных щей, кваса, молока, прежде – зрелой крепкой испарины, старческого тления, человеческой несвежести. Он давно принял решение, и его вывело из себя слово «спешно», два или три раза встретившееся в послании псковских командиров. Это слово, хотя и любимо на Руси, чуждо природе русской жизни.