Иоанн Грозный

После двухчасового обсуждения, заставив высказаться всех и четко запомнив, кто и как сказал, Иоанн завершил: нет. Он не снимет войска ни с Новгорода, ни с Москвы. Полкам, выставленным на Берегу, не двигаться, не обнажать реку. И даже Тверь со Старицей пусть остаются прикрытыми. Псков же защищать до смерти последнего бойца, на то воеводы и крест целовали. «Дураки не понимают, - рассуждал царь, - что в Пскове допустимо потерять треть войска, но не все». Спасение Пскова не в войне - в мирных переговорах. Пусть делегация Думы еде к Баторию и еще раз вместе с сидящими там папскими легатами подтвердит ему, что Московия отказывается от Ливонии и Полоцка, всех приобретений за последние двадцать лет. По палате рассыпался гул. Старший царевич крякнул. Глухое уязвленное понятие о потерянном государственном престиже проступило в умах. Царь вздрогнул, он схватил настроение и бросил: гордость – пустое. Нас никогда не уважали в странах римской и Лютеровой веры, чтобы нам угрожало потерять их дрянном мнении.

Царевич Иван неожиданно поднялся. Он искал глазами Шуйских и Мстиславских, чтобы обрести поддержку в оговоренном. Голос его дрожал. Он не решался повернуться к отцу, который выпрямился готовой лопнуть старческой струной, и смотрел на наследника, коему отписал царство по двухлетней давности завещанию. Царевич молвил, что следует зацепиться за предложение Батория определить главенство над Ливонией в честном поединке один на один. Понятно: отец в преклонных годах, т сын выедет в поле вместо него. Сердечные жилы Иоанна удерживаемой птицей затрепетали в гневе. Он сжал резную клюку со стальным стержнем внутри. Пальцы побелели. Царь скривился набок и задал втуне вопрос: «Как сын смел?» Ситуация была скользкая, ибо Иван не возражал напрямую. Он восхвалял отца, но сам факт иной точки зрения был вопиющ. Иоанн кидал сверлящий взор с одного боярина на другого. Все опустили глаза и ждали, пройдет ли пробный шар. Теперь Иоанн не сомневался: да, царевича подучили. Иоанн проигрывал малейшие вины сидевших перед ним людей. Знал: из малой оплошности рождаются большие предательства. На Москве дай слабинку, и все покатится кувырком. Тут только общее напряжение полных сил делает государство управляемой колесницей с единым возницей во главе. Кто подучил? Древние роды, несомненно. Иоанн испепелял поросль из четверых Шуйских. Все не бояре, но сидят в Думе. Кто допустил? Поглядеть пришли? Так тут не ристалище, не праздничный кулачный бой. Пятнадцатилетний Пуговка, сминавший в руках каркас высокой шапки синего атласа более других взбесил государя. Запретить приходить в Думу всем, кроме думных бояр, думных дворян, думных дьяков и для ответа призванных! Выглядывают и разносят по земле перевранные слухи о заседаниях. Опричнины сейчас нет, не стал набирать полки после гибели соколов под Молодью, но будет новая разделка боярщине. Он сыщет способ. Царь толкнул трон: «Пустое!» - это про предложение царевича и широко пошел по ступеням. Шлейф дворецких протянулся за государем. Иные спешили подать челобитные. Дьяки схватывали бумагу на лету, торопились не допустить до царя без запасливого рассмотрения. Если донос на их приказ, уладят, умаслят, внушением научат отступиться заявителя.

Царь выходил на высокое крыльцо. Тут, как на крыльце своих кремлевских палат, на паперти Успенского собора, он имел обыкновение напрямую принимать народные просьбы. С уездов сюда стекались жалобщики. Валились в ноги. Царь слушал, иногда сам поднимал, вонючих, плохо одетых, битых, полупьяных просильшиков. Внимательно выслушивал мужиков и баб, одиноких и с детьми. Всегда принимал их сторону, ибо настойчиво искал в воеводах и старостах дурное. Неправедному оговору склонялся охотнее, чем редкой хвальбе.

Влюбчивая народная молва приписывала Иоанну способность излечивать от золотухи, падучей и расслабленной мнимой смерти. К красному крыльцу подводили отроков с колтунами в голове. Иоанн, скрепя брезгливость, проводил рукой поверх слипшихся болячек. Через некоторое время болезнь исчезала. Царская слюна, коей он натирал незрячим веки незрячим, возвращала зрение. Звучным тенорком Иоанн приказывал встать принесенным на ложах. Чудо: те послушно вставали и шли, чтобы снова улечься уже за Рвом, либо ходить до смерти.

Бояре были подавлены. Они ждали, когда царь закончит блажь. И когда были приласканы, бояре не верили в продолжительность счастья. Опала часто разражалась неожиданно, по поводам незначительным, едва сравнимыми с подлинными скрываемыми мотивами. Одни роды поднимались, другие отдвигались в тень. Прозябали Романовы, а вот Шуйские опять выходили на первые места, опережая нетщеславных, считавшихся знатнее, замаранных в третьем поколении литовским служением – Мстиславских.

Излечив до двух дюжин недужных, с воем всползавших на ступеньки знаменитого крыльца, заставив Годунова, других стряпчих и дьяков принять письменные просьбы, царь вернулся в покои, где душистой водой вымыл замасленные головами больных руки. Не сказав слова, он пошел в подвал казначейства к хранимым сокровищам. Стряпчие и дьяки поспешали, услужливо раскрывали сундуки, обнажали наваленные кучей камни. Неживая красота успокаивала нервы самодержца. Худыми паучьими пальцами он перебирал смарагды, рубины, лалы и топазы. Свет, лившийся из оконцев под белым потолком шутил на сгибах минералов, царь щурился, когда острый луч попадал в его правый, более другого испещренный старческим крапинками глаз. Он любил зеленые камни: яшму, нефрит, кошачий глаз и малахит Уральск гор. Эти камни редки заграницей. За их счет устроится Иоанн на чужбине, ежели Баторий одолеет и придется бежать… Сюда в подвал Иоанн приказал привести Географуса.

За истекшие года артист обматерел, налился пружинистой полнотой. Из вытянутого лицо сделалось округлым. Литой животик вытягивал кафтан со шнурами. Носить одежду врага было смелостью, но подлинному художнику всегда следует умеренно дразнить власть. Географус носил шнуры с вызовом подлинного оппозиционера. Иногда он чувствовал себя Курбским. Много раз он имел возможность увеселять царя. Досадовал: вкусы дворца низки. Потраву псами зашитого в медвежью шкуру осужденного, подножку, масляный пирог в рожу, а то увеселения похуже предпочитали серьезной библейской истории, за которую увесисто отмерял клир.

Географус не смотрел на золото и камни, сверкавшие из раскрытых сундуков, не растравлял нервы. Когда же государь намеренно, испытывая, заставил его взять в руки увесистые золотые цепи, иконы – обереги, способные утащить на речное или морское дно редкого тонущего силача, Географус набросил на драгоценности покров невнимания и деланно безразлично глядел на них глазами человека искусства.

– Соскучился по настоящей работе? – спросил царь. Географус знал, что надо отвечать: да, соскучился. Вся прежняя его работа была ненастоящей, а вот ныне Иоанн даст задание. Глаза государя хитро блестели, как бывало, когда увлеченный чем-либо он придавал намеченному большее значение, чем оно того стоило.

Иоанн заговорил об ответственности постановщика перед народом и прежде – о главенстве сцен массовых. Перед глазами его стояло недавнее умиление народа на красном кремлевском крыльце. Он не мог ошибиться, что любят именно его и никого из бояр. Пришедшие просить и излечиваться были искренни, в простоте и дикости неспособны к притворству. Целуя ему сапог, они излучали верноподданичество. Покорный народ заслуживает значительного праздника, задача Географуса изящных искусств создать представление, кое войдет в века. Тут должны быть шествия полков, примерные сражения, триумфы и народные ликования, естественно. показ слона, еще одного пригнали в Москву взамен убитого, верблюдов и обезьян из Африки, редких змей и цветных рыбок в прозрачной лохани. Далее будет щедрое угощение пряниками и хмельным квасом, бросание мелкой монеты, наконец – явление царя с сыновьями, высшим духовенством и боярами Думы. Апофеоз поддержит пальба китайскими дождевыми огнями.

Сердце Географуса зашлось от предложения. Он прикидывал, какая часть государственной казны, раскрытой перед ним, будет истрачена на грандиозное мероприятие: подмосковный терем Географуса нуждался в ремонте и расширении. Знание жизни подсказывало: нельзя соглашаться сразу, и для затравки надо отойти от темы расходов. Географус сказал, что подобная великая государственная затея похвальна требует росписи тщательного плана, привлечения многих помощников и определения цели праздника. Царь вспылил: как цели? Разве непонятно? Он ставил уроком вдохновение народа перед лицом внешней угрозы. Однако не стал говорить о том прямо и набросился на Географуса, какой же он постановщик, когда повода праздника придумать не может?! За что я тебе плачу?! Этот ключевой вопрос искусства был выговорен царем со всей прямотой, на которую было способно его время. Гордость человека, созидающего реальность, сравнима лишь с тщеславием сеймовой шляхты, и Геогафус заупрямился. Он может сделать непревзойденное представление, но в голову никак не лезет повод.

Иоанн выбил из каменного пола искры посохом. Приказал Годунову немедленно привести главу московских ученых астролога Бомелия. Астролог вошел сдержанною походкой. Он был в черном бархатном камзоле с полами в захлест, высокий гофрированный воротник облегал морщинистое тюленье горло. Бомелий сдал телесно. Обильная седина лезла из-под берета. Глаза провалились под нависшие надбровья. Мученическая сардоническая складка исказила углы алого рта. Тайный недуг или ущемленное самомнение точили.

Царь слушал витиеватое энергичное приветствие с нетерпением расшалившегося ребенка. Потребовал определить по звездам ближайший великий праздник и встретить его с шумом. Бомелий поклонился. Он чувствовал радостную вину: государь не умер в назначенный ему небесами 1575 год. На то время Иоанн назначил на год царем России касимовского правителя Симеона Бекбулатовича. Избегнув трюком судьбы, государь всякий раз сиял при виде Бомелия. Что же скончался русский царь в назначенный год?! Даже заступивший Симеон до сих пор здравствует!