Iron Maiden_ Знак Зверя

Оне-с, - заюлил на заднице бывший, теперь уже, регент Коровьев-Ди- кинсон, - оне-с все придумали.

Тем временем на свежей зеленой травке синтетического динамовского поля, а если уж быть до Конца правдивым, на его бровке, жизнь текла и бурлила куда как решительней и настойчивей. Там только что свершился случай так называемого дьяволопоклонничества, столь щедро анонсировавшегося в ту пору деятелями православного бизнеса. Крайне неосмотрительно взял с собой Харрис бутсы с мелкими пластмассовыми шипами, столь неудобные на твердом искусственном поле. По просьбе босса Роб с умоляющими глазами устремился к мэйденовским тиффози, расположившимся тут же на беговой дорожке. Кто-то очень преданный делу мэйденизма пожертвовал свои турецко-китайские кроссовки, которые Стив прямо по ходу игры и переодел. Бывший обладатель искусственно-кожаных чоботов, видимо польщенный самим фактом такой благосклонности, не стал даже забирать их обратно. Непонятно, в чем ушел. После матча русские дервиши, не от «Кельвин Кляйн», но без заплат одетые, устремились за бесплатными билетами, раздаваемыми, чтоб не опустел зал, щедрой английской рукой. Это был момент, когда неуловимую русскую идею, за хвостик которой не могли ухватиться многие великодержавные и патриотические умы, можно было не то что увидеть, но даже облапить и запрятать в карман. Если западный человек идет э жизни к денежной сумме, по возможности большей, то у русских есть куда как более высокая цель. Они идут к халяве.

Не буду больше, - еле слышно прошептал Намин и с тоской посмотрел в зал. Расслышавшие его слова первые ряды вдруг осознали, что следующего приезда иностранных артистов придется ждать долго. Повертев толстой шеей, он потер рукой обнажившийся из-под воротничка, подступавшего к нижнему подбородку, свежий шрам цвета детского тельца. Засосав ртом побольше воздуха, конферансье поднес губы к микрофону и призвал спус-

каться с галерок жизни в танцевальный партер радости. Не дожидаясь, пока пионеры воли преодолеют трудные ступени, стало темно, и на сцене открылся магазин светлых человеческих чувств и составляющих истинную природу смысла жизни иллюзий.

С первыми аккордами «Ве Quick Or Be Dead» наступила шизофрения, как и было сказано. Бесовство было в зале, бе- совство было на сцене. И, видно, для того чтоб развеять последние сомнения относительно того, что именно сейчас здесь будет происходить, над сценой в бледном больничном свете вспыхнуло зловещее псевдоче- ловеческое лицо, и из темноты над погасшей рампой раздались слова зачина: «Woe to you, oh Earth and Sea...»1 И беззвучный голос, низкий и властный, заставивший однажды содрогнуться плавившиеся от жары окна домов на Бронной, произнес: «Так, стало быть, так-таки и нету?» Но зал уже читал эту книгу и хором выдохнул в ответ: «Its number is six hundred and sixty six!»

И был ад, здесь и в бесконечности. И не только потому, что всякий ад и всякая бесконечность только здесь и бывают. Со времен неприкаянного скрипача и короля вальса дьявольские музыкальные пристрастия несколько изменились. И теперь новая музыка, более верно отражавшая его настроения, ублажала чернобожьи уши на этом сатанинском балу. Бал состоял из двадцати номеров и был разбит на две части: одну большую, как туловище, и вторую, маленькую, как голова, ту, что на бис. Heavy metal - вот чего не хватало брокенским вакханалиям прошлого! Устранивший этот досадный пробел отец четырех детей и «хеви-метала» как он есть, вел себя совершенно не подобающим для нормативного прихожанина образом. Он появлялся то в одном, то в другом месте сцены, то пытался придавить ногой монитор, наводя на черную пустоту зала гриф своего бывшего синего, а ныне перекрашенного «Фендера». (Что на Родине фаллического символизма могло, конечно, быть понято превратно всеми, кроме любителей Maiden.)

Дикинсон выкидывал разные бегемотовские штучки. То оторвет двухметровый палец у «древесного» Эдди, чья безобразная сучковатая голова показалась за ударными во время «Fear Of The Dark», то радостно сопрет стул из-под МакБрейна перед выходом на бис. Все это склоняло к тому, что хороший драйв где-то у него внутри при большом стечении публики все же возникал, и если бы слова сдавались, как стеклотара, приемщики взяли бы у него далеко не все.

Плосконосый лемур МакБрейн проглядывался лишь мозаичными фрагментами из-за своих многочисленных альтов и тарелок. Судя по их жалоб-

'«Горе вам, Земля и Море...» (библ.)

ному звону, перепадало им регулярно, всем и каждому. Мюррей источал свое обычное добродушие, периода полураспада которого, наверно, сполна хватило бы на несколько человеческих жизней. Его пальцы перебегали по колкам и струнам с такой легкостью, которая свойственна только лесному огню, радостно вспыхивающему на сухой бересте. Больше других бесенка напоминал Герц, подпрыгивавший и переминавшийся на обутых в кроссовки копытцах. Черти!

В зале зажегся неспешный свет, и настала тьма. И было так, когда не ты думаешь мысль, а мысль думает тебя. И было понятно что что-то уходит и больше уже не будет. И еще то, что ты не хочешь идти, потому что там, куда ты идешь, может, и не будет хуже, но уже не будет того, что сейчас уходило. И то, что даже если остановишься и закроешь глаза, ты все равно уйдешь. И это не было движением дальше, это было минутной стрелкой, перешедшей на другое деление под действием неведомых маленьких шестеренок. И вместо того чтобы понять, что она идет по кругу, стрелка хочет узнать, что под ней внутри. А знать это ей совсем не обязательно, потому что, даже узнав, она все равно останется стрелкой. ...Стрелки показали вечер. И печальным тем вечером красного цвета солнце по-осеннему, тридцатилетней женщиной, устало и безо всякого романтического шарма улеглось в постель с чьим-то чужим горизонтом.

В тот черный год что-то тонкое лопнуло в вольфрамовом солнечном сердце, раздался залп, и разорвалась в желтые брызги его хрупкая колба. И с тех пор светило оставило бездомных Иванушек-пионеров наедине с беззвездным кошмаром. И в том смрадном сонном мареве тревожат их израненный мозг тьма, пришедшая со стороны Средиземного моря, и беспалый убийца Гестаса, и жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат.

Для меня нет здесь места отныне

Я живу в новом чистом и светлом, продолжении моих снов Мы вверялись судьбе, и вот мы приплыли К берегам, что нас ждали давно

Я не верю, что жизнь оборвется Мы всего лишь читаем «Начала»

Когда сердце по-прежнему бьется Нам не впору брать в долг у морали

Стив Харрис. Повелитель мух

Глава 17 ЧАС- «X» - ФАКТОРА

Последний концерт с Брюсом состоялся 28 августа 93-го в «Elstree Studios» под Лондоном. Расставание было превращено в форменное шоу с задействованным иллюзионистом Саймоном Дрейком, известное позднее как «Raising Hell». Шоу было показано по спутниковому телевидению, а затем выпущено в качестве «домашнего видео». По сцене бродили неприятной наружности фигуры времен Торквемады, отпиливались руки, делались разные менгелевские увечья, а под конец Брюса засадили в «iron maiden» и безо всякого сожаления ритуально умертвили. К моменту посадки от прежних отношений между ним, Стивом, Нико и Дейвом остался лишь мокрый след на полу, который угрожал высохнуть через несколько минут. Харрис был мрачен, но не позволял себе высказываться публично, в отличие от светлого душой Нико, который заявил, что «Брюс насрал на нас». Но все равно он «любил этого г...на». Единственное, чего хотели все четверо, чтобы все побыстрее закончилось, и Брюс наконец-то ушел.

Брюс ушел. И ему пришлось все переписывать заново. Как он сам того и хотел. Заодно он решил несколько переписать и историю Maiden. Вплоть

до конца 96-го года, когда он обзавелся «политикой никаких комментариев» (потому что «все, что бы он ни сказал, выдергивалось из контекста и преподносилось в искаженном виде»), он не стеснялся давать некоторые «комментарии», за которыми выстраивались в очередь любители известного «душка» от пишущей братии. Волны переосмысления вынесли Дикинсона на берег базаровского нигилизма. Попрыгав сперва на правой, а потом и на левой ноге, выбив из ушей воду и вытряхнув набившиеся в плавки мелкие камешки, он обнаружил на пляже некоторое количество с интересом наблюдавших за ним отдыхающих. И начал разглагольствовать. В Maiden не было места для импровизации, как это было в Deep Purple и, как выяснилось, еще и в Samson. В следующем же интервью оказывалось, что Samson мало на что годились, и настоящий heavy metal был как раз в Maiden. В Maiden не было места «душевным» песням, таким, как «Wasting Love» или «Change Of Heart», все они были о страхе, ночных кошмарах или делах давно минувших дней. Вечером Брюс считал, что Maiden закончился с «Powerslave», может быть с «7th Son...», а с утра он был «горд всем, что он сделал с Maiden» и желал им «всей удачи, которая только бывает на свете». Но главное! Главное таилось в Харрисе. Харрис не был таким общительным, как Яник или сам Брюс Дикий. Он был одним из тех, отношения которых с другими заканчивались в районе фразы: «Передай мне, пожалуйста, соль. Спасибо!» Во многом это было чистейшей правдой, озвученной, правда, задолго до этого самим Харрисом. Он был, однако, талантливым, этот Харрис, очень талантливым. И честным, очень честным. В его теле вряд ли нашлась бы хоть одна кривая косточка.

Он наговорил еще много разных свидетельств и обвинений, которые вряд ли бы принял к производству хоть один не оплаченный заранее следователь. Но под толстой миндальной шелухой и скорлупой было скрыто маленькое, жухлое, как старый поэт Евтушенко в телевизоре, зерно, оброненное однажды Дикинсоном. «Я всегда видел себя как нечто большее, нежели просто певец Iron Maiden». Мотив был один, простой и достойный: вполне здоровая для мужчины в расцвете сил необходимость в самовыражении.