Исход

Аугуст погладил девочку по голове, взял за руку, и они пошли дальше вверх по плохо заасфальтированной улице до ее конца, а за последним трехэтажным домом повернули направо. За домами асфальт кончился, и дальше в сторону и вверх вела полуразобранная брусчатка, напоминающая о старинных временах, включая большевистские, революционные, когда булыжники были в большом спросе.

Эта дорога вывела их на простор широкого зеленого склона. Слева от них вверх, к Соколовой горе поднимались террасами холмы. Вид отсюда был торжественный и величественный, и можно было бы здесь и окончить восхождение, но Аугусту захотелось показать внучке еще больше, еще шире и дальше, чтобы она на всю жизнь запомнила эту землю так же, как запомнил ее когда-то он сам.

Они двинулись дальше, и великая картина распахивалась перед ними все шире и шире по мере того, как они поднимались к Соколовой горе.

Когда они были уже недалеко от цели, их обогнала, матерясь и распивая пиво, шумная ватага молодых людей — человек восемь. Когда эта развязная салажня ушла вперед, оглядываясь и произнося всякую гадость, старый Аугуст поморщился, а Анечка сказала: «Какие дураки противные! В Германии таких не будет, правда, деда?».

— Нет, там таких не будет, Анютка. Германия — чистая страна.

Шпана исчезла за поворотом, и Аугуст с Анечкой остановились, чтобы еще раз передохнуть и полюбоваться видом на город внизу, на Волгу, разлившуюся широким водохранилищем, и на длиннющий мост, убегающий на ту сторону синих вод, в город Энгельс. По мосту в Энгельс бесконечной чередой удирали машины, как будто им плохо было в Саратове, однако одновременно видно было, что столько же автомобилей и с такой же скоростью возвращается по мосту обратно, доказывая этим, что и там, в Энгельсе ничем не лучше, чем в Саратове; восстанавливая, таким образом, равновесие неблагополучия по меньшей мере в мире машин.

Река тоже сильно изменилась за прошедшие полвека: это была уже не та Волга, которую Аугуст видел в детстве. Волга выросла и разлилась на три горизонта за счет водохранилища, которое наполнили только недавно, в шестидесятые годы. Воистину, упрямство человеческое в соперничестве с Создателем за власть над Природой, не желало признавать никаких рубиконов. Что ж, в данном случае труды Бога и человека складывались, впечатляя в лад, и пели гимн одновременно душе и разуму — светом, простором, легким ветром, рисующим плавные узоры на зеркале синих вод вдали, яркими красками лета, но и настырностью моста, упорно шагающего через воды и острова на другой берег, к другой жизни, но и красотой старого города — города, горести, проблемы и печали которого были отсюда, с птичьей высоты, не видны и не слышны.

Какие, интересно, горести, проблемы и печали предстоит испытать им там, в чужой стране, в Германии? Ведь не может же быть такого, чтобы жизнь на чужбине потекла как сладкий сон. За все, за все нужно чем-то платить в этом мире. Тоской, наверное, и знакомым чувством — ностальгией. Неужели придется испытать ее еще раз?..

Анечка как будто услышала последние мысли деда, и спросила его:

— А где Германия, дедушка: в какой стороне?

Аугуст махнул рукой на запад: «Где-то там».

— А нам там будет хорошо?

— Да, Анютка, нам будет хорошо там.

— А почему нам здесь плохо?

— Здесь не только нам, здесь многим сейчас плохо. Только не все могут уехать, как мы. Не все и хотят… — тяжело вздохнул Аугуст.

— А мы уезжаем потому, что мы немцы — да, дедушка?

Аугуст, задумавшись, не сразу осознал смысл вопроса, потом встрепенулся, озадачился немного и ответил:

— Можно сказать, что и так… пожалуй, что так… хотя в вас-то с Костиком немецкого одни только хвостики остались… но и этого, видимо, хватило…

Но Анечка философскую стадию настроения дедушки не распознала и засмеялась: ее позабавило сравнение с хвостиками. «Я хвостик пушистый, — сказала она, — а Костик какой, деда?». — «Морковкой!», — ответил дед, и оба стали хохотать. От философии и печали не осталось и следа.

— А здесь будет когда-нибудь всем людям хорошо? — спросила опять девочка.

— Когда-нибудь — да. Когда-нибудь и здесь все будет хорошо.

— А когда будет хорошо — мы вернемся?

— Вернетесь, если захотите. Если еще помнить будете эту землю…

— Я буду ее помнить, дедушка.

— Это хорошо. Помни ее подольше, Анечка… хорошее помни. А плохое забудь. Плохое — оно ведь как погода. Сегодня дождь, а завтра опять солнце: нужно просто переждать… Мы же не помним с тобой плохую погоду, что в прошлом году была, правда?

— Да, правда. А ты, деда?

— Что я?

— А ты будешь помнить? И вернешься?

— Да, я тоже буду помнить. Я-то уже никогда не забуду, даже если очень захочу…

— А ты захочешь?

— Нет, не захочу. И не смогу.

— Значит, ты тоже вернешься?

— Конечно, вернусь.

— Скоро, дедушка?

— Скоро, Анечка. Время, знаешь ли, хитрая штука. Семьдесят лет назад я стоял на этой же горе. А как будто вчера это было.

— Семьдесят лет! — ужаснулась Анечка, — это еще при царе было? Или при Ленине?

— Нет, миленькая: и царь, и Ленин уже умерли к тому времени, когда я здесь стоял.

— Уже оба умерли? — снова ужаснулась девочка, — а кто из них хороший был и кто плохой? В той школе говорили, что царь был плохой, а Ленин — хороший. А в этой школе говорят, что Ленин был плохой, а царь — хороший. Почему они все путают?

— Время такое путаное наступило, Анечка.

— А его распутают?

— Конечно, распутают. Вам же с Костиком и распутывать придется…

— Нам? — в третий раз ужаснулась девочка, — нет, дедушка, я не умею. А Костик — тем более не умеет. Он леску даже не смог распутать вчера.

— Ничего, детка: вырастете — жизнь научит и не такое распутывать.

— Какой ты смешной, дедушка! — сказала внучка и вздохнула. Потом спросила без перехода:

— А в Германии не будут стрелять?

— Нет, не будут, Анечка. Немцы уже отстрелялись и стали умные.

— Что-то ты, дедушка, сам уже все перепутал. Наши в войну тоже много стреляли, и целую революцию стреляли — нам слайды показывали —, и в Испании тоже стреляли, и на той неделе опять, возле нашего сарая стреляли. И что — умные они, что ли? Папа сказал, когда вы про Германию решали: «Я с этими идиотами жить не хочу больше в одной стране. Поставили над собой воров, и ворам радуются! Вор на воре едет и вором погоняет!». Я сама слышала, как он это сказал…