Искатель, 1996 №5

Карен захлестнула волна нежности и жалости к нему. Но как вернуть Гиллеля? Этого Карен не знала. Был бы он прежним Гиллелем, она прильнула бы к нему, обняла и утешила, она сумела бы даже убедить его остаться с ней. Но ее удерживала эта роковая отчужденность между ними…

— Я… я не могу даже быть с тобой, — сказал Гиллель, уже не помня о минувшей ночи. — Знаю, что не могу. Они изувечили Хаузера.

— Они изувечили Хаузера, а ты — Гиллель Мондоро. Вспомни, всего лишь час назад…

— Я не знаю, не знаю, кто я!

Преодолев страх, она шагнула к нему.

— Не прикасайся ко мне! — отшатнулся он.

И Карен остановилась. Перед ней был безумец. Сейчас, как ником да, ей нужны были советы и помощь Кори. Сама она не знала, как противостоять этому призраку, неуловимому и неприступному.

Внезапно ей пришла мысль, что она нашла, возможно, ключ к том странному и неожиданному отвращению, которое Гиллель теперь испытывает к ней.

— Хаузер был немцем, воспитанным под влиянием фашистов. А я еврейка. Может, поэтому я стала казаться тебе чужой?

Подобие улыбки промелькнуло на его лице.

— И ты тоже еврей, Гиллель Мондоро. Твой дед был раввином.

— Зачем ты говоришь об этом?

Карен приблизилась к Гиллелю, не сводя с него глаз:

— Как бы я хотела, чтобы Бог услышал мою мольбу. Почему меня не научили молиться? Ты ходил в синагогу, помнишь… Йом Кипур?..

Эти слова, кажется, подействовали на него успокоительно.

— Мне бы как следует выспаться, — вяло и невнятно проговорил он. — Тогда голова будет ясная. После хорошего отдыха эти РНК не так сильно действуют на меня.

Он лег на кровать и закрыл глаза. Прислушавшись к его ровному дыханию, Карен поспешила в номер Кори Она застала его сидящим у окна.

— Как ваши дела? — спросил он.

Карен показалось, что ее ответ Кори уже знает заранее.

— Что нам делать? — спросила она и села, бессильно опустив руки на колени. Ее тонкий торс выпрямился и напрягся, как струна. — Он сказал, что должен довести что-то еще до конца. Вдруг он задумал опять куда-то исчезнуть? Что гонит его, Дотторе, чего он хочет? Когда он Хаузер, то становится, по-моему, даже антисемитом и ненавидит меня.

— Поразительно, — сказал Кори. — Вот как далеко зашли изменения его психики!

— Но чего же он хочет? — снова спросила Карен.

— На этот вопрос, думаю, он и сам не сможет ответить. Это в нем спорадически действует память Хаузера. Гиллель обещал, что завтра он вместе с нами вернется обратно в Америку. Когда мы обсуждали с ним его проблемы, он был вполне здравомыслящим и, как всегда, конструктивным человеком. У нас есть метод подавления влияния чуждых РНК. Но я хотел бы знать, когда в нем преобладает память Хаузера. Что приводит ее в действие? Много ли остается в Гиллеле от его прежней индивидуальности, когда он чувствует себя Хаузером? Возможно, не остается ничего, если он способен при этом отвергнуть вас, потому что вы еврейка. Это разительный пример переживаемой им метаморфозы, и я пытаюсь придумать метод ее прослеживания контроля. Если бы я смог научиться предугадывать его действия, то контролировал бы даже и этот случай, который тем более обременителен, что у Хаузера был маниакально-депрессивный психоз. С глубокими депрессиями очень трудно совладать, они порождают суицидальные склонности. Гиллель всегда отличался уравновешенным характером, и ему долго не удастся справиться с этими затруднениями Люди с маниакально-депрессивным психозом часто привыкают к своим депрессиям и знают, как управлять своим состоянием. Хотел бы я знать, как эти депрессии сказываются на Гиллеле. Он никогда не говорил с вами об этом?

Тут только Кори заметил в глазах Карен выражение отвращения, смешанного с ужасом.

— Вас интересует только успех вашего эксперимента и сложность проблемы, которую вы решаете, — с горечью сказала она. — Гиллель сам по себе для вас ничего не значит. И я тоже. Ничто вас не заботит, кроме ваших наблюдений и выводов. Я не верю, что вы действительно хотите прекратить этот эксперимент. Признайтесь, вам гораздо интереснее было бы продолжить его, используя Гиллеля как подопытное животное, которое может со знанием дела рассказать о результатах и ответить на ваши вопросы. Для вас это превосходный случай! Почему бы не продолжить его и, может быть, даже не пожертвовать в конце концов морской свинкой, только бы узнать, какие там изменения произойдут у нее в мозгу? Развились или атрофировались лобные доли? Это ли не триумф науки — установить, какие изменения вызывают инъекции РНК? Вы просто бесчеловечны!

Кори оставался невозмутим, чувствуя, что Карен права. Его сочувствие ей было не более чем тонкой, прозрачной маской, прикрывающей любопытство.

Ему всегда нравились эксперименты, исход которых трудно было предсказать, эксперименты, которые давали ему возможность продолжать свои поиски тысячами различных путей, особенно когда какой-то один из них мог привести к неожиданному, даже революционному результату в науке.

Внезапно все напряжение последних дней, все волнения — да, волнения! — Кори прорвались наружу.

— Вы говорите не обо мне, а о моей профессии, — сказал он. — Научные исследования не терпят только одного — компромиссов.

— Это убивает в вас все человеческое, если только оно в вас когда-нибудь было. Не слишком ли высокой ценой приходится вам расплачиваться за вашу бескомпромиссность?

— Мне ничего другого не остается, — ответил Кори.

— Вы прячетесь за вашими ретортами и пробирками, вы боитесь правды. Почему вы чураетесь простых человеческих чувств?

Он бесстрастно смотрел на Карен. Ему неприятно было продолжать разговор о самом себе.

— Чураюсь?

— Да! Что-то главное в вас ненормально, — сказала Карен.

— Кто может сказать, что нормально, а что — нет? Мое дело — искать новые пути научных исследований и получать результаты на основе экспериментальных доказательств.

— Какое удовлетворение находите вы в своей работе? Вы работаете не ради денег. Так чего же ради? Вас прельщает слава? Или вы тешите свою гордость? Смотрите все! Перед вами Божьей милостью лауреат Нобелевской премии Патрик Кори!

— В чем я нахожу удовлетворение? Эго тот момент, когда идея, родившаяся в моей голове, внедряется в практику, воплощается в реальность, и я знаю, что она оправдается. Вот мое удовлетворение — и никакого другого мне не надо. Я нисколько не забочусь о том, признают меня другие или нет. Мне достаточно того, что я уверен в себе. Меня не волнует даже, понимают ли меня другие люди.

— Мне жаль вас, — сказала Карен. — Вы очень одиноки.

— Я никогда не был одинок. Никогда.

И Кори вышел из своего номера и плотно закрыл за собой дверь. Он очень жалел, что огорчил Карен, но она не способна была постичь значение его последнего эксперимента и, как женщина, оставалась в кругу эгоистических интересов своей личной жизни.

Кори вошел в номер Гиллеля, не постучавшись в дверь. Гиллель спал, лицо его подергивалось. Тяжело дыша, он что-то несвязно бормотал во сне. Кем был сейчас этот спящий человек: Хаузером или Гиллелем Мондоро? Может быть, энцефалограмма могла бы дать ответ на этот вопрос?

Кори сел на стул возле постели, на которой лежал Гиллелъ, и прислушался к бормотанию Гиллеля.

— Карл Хаузер, — негромко сказал Кори. — Карл-Гельмут Хаузер, вы слышите меня? — он говорил так, будто обращался к человеку, находящемуся под гипнозом.

Губы Гиллеля дрогнули и задвигались.

— Я знаю, где найти его. — еле слышно сказал он.

— Кого найти?

Гиллель совсем как ребенок в чреве матери, брыкаясь, вытянул ноги.

— Кого найти? — еще раз спросил Кори.