Искатель, 1996 №5

Может быть, это и есть тот метод, который можно будет применить в дальнейшей работе? Может быть, сон, вызванный влиянием гипноза, и есть то, что необходимо теперь испытать на Гиллеле, чтобы избавить его от раздвоения сознания?

Кори слегка прикоснулся рукой к плечу Гиллеля, и тот сразу же открыл глаза и сел на постели.

— Спасибо, что разбудили меня, опять эти кошмары!

— Что вам снилось?

Они взглянули друг другу в глаза. Тень недоверия и враждебности скользнула по лицу Гиллеля, но исчезла так же быстро, как появилась.

— Я не хотел бы анализировать свой сон, — сухо сказал Гиллель и опустил ноги с постели на пол. — Это лишь собьет меня с толку, а практической пользы не принесет. И не спрашивайте пока ни о чем, я устал от этого. Вы знаете — я намерен продолжать сотрудничать с вами, но сейчас дайте мне придти в себя. И поверьте, я непременно использую весь накопленный опыт, когда все это закончится. — Гиллель встал и положил свой бумажник и паспорт в карман.

— Куда вы собрались в такое время? — спросил Кори.

— Вы ничем не лучше полицейского, если не хуже. Как мне надоело это постоянное преследование! Вы, Карен, чехи, русские, восточные немцы! Я никуда не убегу, просто человеку время от времени хочется побыть одному.

Гиллель подошел к двери.

— Не уходите из отеля, — сказал Кори. — Завтра утром мы улетаем. Не стоит вам одному бродить по чужому городу, мало ли что может случиться. Вспомните, что произошло с Хаузером.

— Это Швейцария, мирная страна, — смеясь, сказал Гиллель. — Не волнуйтесь, здесь никто ни в кого не стреляет, даже русские.

— Я пойду с вами, — сказал Кори.

— Хорошо, будьте моим спутником, — согласился Гиллель. — Пройдемся немного на свежем воздухе, а то в гостиничных номерах у меня мурашки бегают по телу. Идемте, Дотторе.

Когда Кори был уже в дверях, Гиллель внезапно нанес ему яростный удар в солнечное сплетение. Кори упал и потерял сознание.

Глава 25

Моросил непрестанный, нудный дождь. Серые тучи поднимались из низины, окружающей город Лугано, и изливали на землю влагу в этом непрерывном круговороте.

Андрес Гузман ехал на «мерседесе» вдоль берега Луганского озера. Он миновал белые виллы Парадизо, проехал мост, ведущий в Аньо, и по извилистой дороге покатил в сторону Вернате, туда, где находился его дом. Машина иногда буксовала на скользкой грязи, но Гузману это не мешало. К такому он привык и мог бы ехать домой даже в густом тумане, не пропуская ни одного невидимого поворота.

Гузман возвращался из игорного дома «Чемпион», с ничейной полосы между Швейцарией и Италией. Он пребывал в отличном настроении, но вовсе не потому, что выиграл несколько тысяч франков. В чем в чем, а в деньгах Гузман не нуждался. Миллионы франков скопились на его счетах в швейцарских банках. Когда си обратился с просьбой о предоставлении ему вида на жительство и банки предоставили Федеральному правительству в Берне сведения о его состоянии, то указали, что Гузман владеет «более чем десятью миллионами франков». Точная сумма, разумеется, названа не была.

Гузман выстроил себе дом возле крохотной деревушки Вернате. Со времен Римской империи Швейцарский кантон Тичино был излюбленным местом, где селились пришельцы.

Гузман имел вид преуспевающего, довольного собой человека. На нем отменно сидел твидовый костюм, сшитый итальянским портным. Среднего роста, грузный, толстая, мускулистая, как у борца, шея, выпуклая грудь, круглый, как огромное пушечное ядро, живот, крепкие, сдобно каменные колонны, ноги. Гузман производил внушительное впечатление. А синие противосолнечные очки придавали ему загадочность детектива. Он снимал их только ночью, у себя в спальне.

Он жил в своем доме один — так было безопаснее. Гузман привык не доверять никому, даже своим ближайшим друзьям, ибо знавал времена, когда, чтобы выжить, приходилось дорого расплачиваться за дружбу, а такие времена — кто знает — могли еще вернуться.

Но вот, наконец, и деревенька Вернате. Мощенные булыжником улочки здесь так узки, что машине приходится чуть ли не протискиваться между домами. В беспорядке разбросанные старинные домики словно жались в укрытие, притулившись к склону горы у самого ее подножия. Местные крестьяне выращивают виноград и ухаживают за крохотными садиками, пасут коз и разводят кур.

Кроме пары пожилых супругов, приходивших убирать у него в доме, и кухарки, диалекта которых он не понимал, Гузман ни с кем не поддерживал никаких знакомств. Когда он проезжал мимо церкви, какая-то старая женщина что-то взволнованно прокричала ему вслед, но он не обратил на это внимания.

Дом Гузмана, построенный по проекту видного швейцарского архитектора, стоял чуть ниже дороги. Гузман поставил машину в гараж и пошел к дому — вниз, по мокрым от дождя ступенькам. Поглядывая на ватные облака, заслонившие собой весь мир, он казался самому себе Богом, прокладывающим путь сквозь хляби небесные перед сотворением Мира.

Тихо шелестел дождь — и больше ни единого звука вокруг. Гузман любил тишину. Слишком уж много шума пришлось на его прошлое. Стрельба, свист и разрывы бомб, рев самолетов, рявкающие и лающие команды, крики пытаемых и гибнущих людей. Не так-то просто избавиться от такого груза воспоминаний.

Хотя при Кастро Гузману не продлили старый кубинский паспорт, швейцарское правительство в Берне выдало ему все необходимые документы, и он хил в Швейцарии под маркой дипломата и политического эмигранта. При нем постоянно имелась крупная денежная сумма для оказания помощи людям, которые тайно и, как правило, ночью посещали его время от времени. Сухощавые, с худыми лицами, бывшие эсэсовцы, не имеющие постоянного пристанища. Гузман переправлял их в Египет или в Южную Америку. Но сам оставался поблизости от страны, которая, как втайне надеялся Гузман, еще призовет его под свои знамена. Порой мечты и надежды срывали его с места и влекли в дорогу — на границу между Швейцарией и Германией. Он приезжал туда лишь затем, чтобы постоять, глядя на Фатерланд по ту сторону границы. Не сформировалась ли там новая партия, не признающая вины Германии в развязывании Второй мировой войны и справедливо отрицающая военные преступления? И нет ли уже сейчас представителей этой партии в Германском бундестаге? Еще возродится, надеялся он, истинный германский дух, и он, Гузман, выходец из народа и патриот, герой войны, типичный представитель нордической расы, образец тевтонской отваги и верности, с гордостью носивший изображение черепа со скрещенными костями на своей солдатской фуражке, еще обретет прежние силу и влияние.

Гузман отряхнул от дождевых капель шляпу и пальто, отпер дверь своего дома и, пройдя несколько ступенек, вошел в гостиную, большое окно которой выходило на заснеженные горы, за которыми простерлась Германия…

Шаги Гузмана бесшумно тонули в толстом тяжелом ковре. На стенах, облицованных панелями из дорогой тропической древесины, висели картины, не какой-нибудь ущербный модерн, а солидные, добротные произведения искусства, правдиво отображающие красоту Германии. Ротенбург на Таубере, Нюрнберг, каким он был до налета бомбардировщиков, сравнявших его с землей, Ульм, Мюнхен и мирные, патриархальные селения, где еще до сих пор сохранилась чистая германская кровь. Раз уж его дом не в Германии, так пусть хоть Германия будет в его доме!

Гузман нажал кнопку — и отодвинулось в сторону большое зеркало, за которым открылся бар. И тут Гузман увидел в зеркале стоящего сзади него незнакомого человека.

— Хэлло, Геслер, — сказал этот человек.

Гузман сразу отметил про себя, что это не его прежний соратник. Среди них не было таких — южан, жителей Ближнего Востока, евреев или, может быть, кубинцев.

— Что вы здесь делаете? — спросил Гузман.

Лишь теперь до него дошло, что этот человек знает его настоящую фамилию, преданную забвению с того дня, когда Гузман выбрался из бункера фюрера на руины Берлина.