Искатель. 2004. Выпуск №10

–  Гражданин Горохов, вы охотник?

–  В лесу живем.

–  На кого охотитесь?

–  На водоплавающую дичь, зайца, лося…

–  А на волков?

–  Святое дело, поскольку хищник.

По его лицу забродило недоумение: я не спрашивал о том, о чем говорила вся деревня. И он догадался:

–  А-а, из-за лося? В прошлом месяце водитель самосвала умышленно вдавил лося, в лесу разделал и мясо продал в городе.

–  Нет, Горохов, не из-за лося.

–  А из-за кого?

–  Из-за волков. Бьете вы их нещадно.

–  Этим тварям не место на земле, - сказал он с такой злобой, что я не выдержал.

–  Горохов, а по какому праву вы их бьете?

–  Состою в обществе охотников.

–  По какому моральному праву? По праву сильного? По праву умного? Волк имеет такое же право жить на земле, как и человек.

–  Это ты, следователь, пошел не в ту степь.

Верно. Но я как-то видел охоту на волков с вертолета: животные бежали и от страха зарывались в снег. Не охота, а расстрел. С тех пор я на стороне волков. Короче, я опять шагнул не в ту степь.

–  И какая это охота… На зайчишку с дробовиком.

–  Может с палкой ходить?

–  Зачем же… Можно с луком.

–  А на волка?

–  С пикой, - нашел я адекватное оружие.

Допрос был испорчен. Откровенно говоря, не умел я разговаривать с крупными мастеровыми мужиками. По-моему, мужика-то во мне они и не видели: небольшой, лохматый, в очках, да еще заводящий глупые разговоры. Я продолжал его заводить:

–  Волков, наверное, стрихнином травите?

–  Травим, - подтвердил он, заметно отключаясь от разговора.

–  И вы травили?

–  И я.

–  Стрихнин в доме есть?

–  Был зимой.

Я думал, что вопрос о стрихнине его насторожит. Он зевнул. Оно и понятно: человек пришел с работы, дома полно дел, живность, огород. А бездельник из города треплется, не поймешь о чем. С пикой ходить на зверя.

–  Горохов, с Висячиным были знакомы?

–  В одном поселке живем, - усмехнулся он опять-таки нелепому вопросу.

–  Дружили?

–  Он кантовался с Дериземлей и дедом Никифором.

Меня подмывало завести разговор об этой дружбе и, главное, о Дериземле, но отклоняться от магистральной линии не стоило. Вопрос о дружбе Горохов понял по-своему и задал мне свой вопрос, в который вложил немеренную порцию ехидства:

–  Никак, думаете, что Висячин вылез из могилы и направился ко мне?

–  Нет, не думаю: к убийце бы он не пошел.

Зря я. Но не мог больше терпеть его надменной ухмылки. Ухмылка слиняла. Правда, то, что появилось на лице, вряд ли было приятнее ухмылки.

–  Следователь, по-твоему, если я могу убить волка, то могу и человека завалить?

–  У охотников же инстинкт.

–  Какой инстинкт?

–  Убийства.

– Следователь, не смешивай горькое со сладким. Не лепи свои дела к нашим ребятам. Общество охотников - не мафия.

–  А животных стреляете ради мяса?

–  Ради спорта.

–  Я и говорю: ради удовлетворения инстинкта убийства.

–  Путаешь со своими зеками.

–  Горохов, у меня не было ни одного дела, чтобы преступник убил просто из-за желания убить.

–  Хочешь сказать, что охотники хуже бандитов?

Много чего я мог сказать. Что существует биотехния, наука о разведении диких уток в природных условиях для охотничьих потех; что в соседнем районе охотник застрелил инспектора и труп бросил в болото, что Петр I упразднил придворную охоту, как пустое времяпрепровождение… Я люблю строить допрос, как свободный разговор, - не вышло. Для свободного разговора свидетель был слишком спесив. Потвердевшим тоном я перешел к делу:

–  Горохов, с покойным Висячиным вы были не в ладах…

–  Уже прознали.

–  Даже знаю из-за чего.

–  Из-за чего же?
– спросил он жестким тоном.

–  Из-за черного поросенка, - произнес я вдруг неумеренным голосом.

–  Какого поросенка?

–  Вернее, из-за женщины…

–  Чего?
– зримо опешил он.

–  Точнее, из-за Альки… Черной щетины… Темно-кудрой продавщицы…

Уши Горохова, лицо, шея, весь его могучий торс наливался кровью, словно его стали ему накачивать. Я замер, ожидая конечного результата: когда кровь накачают.

–  Следователь, ты дурак или кроссворды лепишь?

–  Но с Висячиным враждовали?

–  Неужели из-за Алькиного поросенка?

–  Горохов, а из-за чего?

Он вскочил с такой силой, что вся веранда скрипнула. Я отшатнулся с мыслью, что допрос надо было поручить майору - тот бы нашел к нему подход… Горохов сдернул рубаху, напряг мускулатуру правой руки и сунул живой бугор мне под нос - его пересекала розовая и узкая дорожка, похожая на присохшую гусеницу.

–  Шрам, - злобно выдохнул Горохов.

–  От чего?

–  Висячин пальнул в утку, севшую рядом со мной. Хотел опередить.

–  Его за это привлекали?

–  А он в меня не попал.

–  Откуда же шрам?

–  Редкий эпизод: пуля ударилась о воду, расплющилась и рикошетом в меня. Висячина помытарили и дело прекратили. Я не жаловался.

Редкий случай… Но то обстоятельство, что Висячина не наказали, как раз и могло обострить затаенную злобу потерпевшего. У меня был главный и, видимо, последний вопрос:

–  Горохов, где вы были пятого августа?

–  В командировке со второго до девятого в Минске, запчасти добывал.

Пятого августа Висячину подбросили водку со стрихнином. У Горохова алиби. С этого бы и начать допрос…

15

Следователь должен находиться в постоянной моральной форме. Вернее, обладать психологической силой. Эмоциональным зарядом, что ли. Но я все это утратил - потерял свое лицо, потому что жил в другом мире. Непонятном и незнакомом, как кривое пространство. Я походил на пересаженное растение, вырванное из родной почвы.

Мы с майором пили утренний чай. Видимо, во мне еще осталось раздражение от вчерашнего пустого допроса Горохова.

–  Петр, покойника вырыли из могилы и везли по поселку… Неужели никто и ничего не видел?

–  Оперативно прочесываю каждый дом. Люди шарахаются от моего вопроса. Мол, не видели, как Висячин лез из могилы.

–  Не знают истории. Иллюзиониста Гудини зарывали в глубокую могилу в наручниках. И он вылезал. Что еще в поселке?

–  Анчутка в лесу бродит.

–  Это кто?