Искатель. 2004. Выпуск №10

–  Кстати, дед Никифор, Сеньку Горохова знаешь?

Дед глянул на меня хитро, как бы из-под волосатой своей сущности - и не ответил. Я не ел месиво, пока не заговорит.

–  Серега, этот Горохов мужик веский.

–  Значит, какой?

–  Справный.

–  Ага, а какой?

–  Охотник. Уточку на пруду подстрелит, окунька в речке изловит, сосенку в лесу срубит.

Значит, хозяин. Да и не могли в поселке жить одни выпивохи. Дома-то растут, автомобили покупаются… Поросята почти в каждом сарае хрюкают, а из-за гусей по улице не пройти.

–  Никифор, а почему Горохов, и Висячин не ладили?

–  Неизвестно, одни только слухи с небылицами.

–  Какие слухи?

–  На охоте у них дело вышло. Километра три от поселка, за ольшаниками, горох посеян. Много, гектары. И повадились кабаны. А за ними охотники. Ночью Висячин и Горохов пальнули по кабанчику враз. Завалили, только чей кабанчик? Глянули, а кабанчик-то черного цвета. У нас таких отродясь не водилось. Пока спорили, кабанчик сбежал. Такая вот загвоздка.

Я ничего не понял. Наверное, оттого, что наполовину съеденная супокаша в желудке затвердела, как хороший цемент. Дед Никифор изучал мое лицо: что, мол, скажу про черного кабанчика.

–  Никифор, в чем же проблема?

–  А ты в сельмаге не был?

–  Нет.

–  И продавщицу Альку не видел?

–  И продавщицу Альку не видел.

–  А на ней растут густые кудри, как черные джунгли.

–  Ну и что?

–  Кабанчик-то был тоже черный.

–  Дед, ты не выпил?

–  Выпил не выпил, а у Альки на щеке две отметины от картечин, поскольку выстрелов было два.

–  Никифор, ты думаешь…

Я не знал, что он думает. Прямо-таки по Гоголю. В свое время я завел толстый блокнот для записей интересных преступлений и любопытных историй. Например, мистических. Но этот дневник зачах, потому что загадочных преступлений не попадалось. Мистические же загадки в городе не возникают: они здесь, где леса и черные кабанчики.

Все-таки мысль я закончил:

–  Никифор, ты думаешь, что Висячин с Гороховым враги из-за женщины?

–  Не из-за кабанчика же?

–  Значит, из-за продавщицы Альки, - подытожил я.

–  Ни хрена подобного.

–  Никифор, ты сам же подтвердил, что из-за женщины.

–  Допустим, вмешалась Амалия.

–  Любовь, что ли?
– не поверил я.

–  Ведьмина любовь, что людская кровь.

–  Что ты имеешь в виду?

–  Ведьма вдыхает воздух, а выдыхает гарь. Вот кабанчики и чернеют.

Сперва мне показалось, что дед Никифор просто нелогичен. Но теперь он нес чепуху, которая даже в мистику не укладывалась. Дыхание Амалии и окрас поросят… Видимо, с возрастом его мысли путались, как волосы на лице, которые из-за обилия бородой не назовешь. Все-таки к путаным мыслям старика я обратился:

–  Никифор, ты с Дериземлей дружил… У тебя должна быть версия, что с ним случилось.

–  У меня есть.

–  Какая же?

–  Пострадал за измену.

–  Измену… кому?

–  Водочкой мы причащались на троих. Я, Висячин и Пашка Дериземля. А тут Пашка нажрался один. Вот его и уволокли.

–  Кто уволок?

–  А хотя бы Федька Висячин.

Умного человека я понимаю сразу, дурака - никогда. Дед дураком не был и до. сих пор казался мне человеком здравым. Но дед Никифор жил в фантастическом мире деревни. Поэтому вопрос я задал соответствующий этому деревенскому миру:

–  Куда Висячину волочь, если сам оказался в сарае?

–  Вы ему помешали.

–  Иначе куда бы волок дальше?

–  Дело темное… А хоть и к себе в могилку.

Дед не шутил, но его тон был каким-то необязательным. Мол, хочешь верь, хочешь не верь. При таком настрое я придержал вопрос главный: что он думает об отравлении его дружка стрихнином?

–  Никифор, что вы обычно пили?

–  Что в сельмаг завезут.

–  Водку?

–  Ее, портвейны, ликеры, ром…

–  Дорого при ваших пенсиях?

Он не ответил, взявшись за мытье посуды. Не расслышал, вопроса не понял? Я повторил:

–  Дед Никифор, откуда деньги-то брали? Ты пенсионер, Дериземля пенсионер, Висячин все отдавал жене…

–  Бог милостями не оставлял.

И дед направился в свой дом торопливо, словно убегал. Я не мог понять, чем смутил его вопрос о деньгах, или мне показалось? Вот так и на допросах: бывало, что пустяшный вопросик заставлял признаться в убийстве.

Пришел майор. Куртка в паутине и рыжих иголках, щека оцарапана, лицо усталое, голос усохший… Напившись воды, он сообщил:

–  Пустой номер. Мне дали десять курсантов, а тут нужна дивизия.

–  Хотя бы окрестности…

–  Слева речушка Тихая, справа Кузьминское болото. Главное, в войну здесь бои шли. Заросшие воронки, траншеи в малиннике… Обрушенные каменные доты… Тело спрятать легко. А попробуй все облазь!

Я рассказал про гражданина Горохова, который враждовал с Висячиным из-за черного поросенка. Но майора больше удивил липкий темный колобок, который я вывалил ему в тарелку.

–  Сергей, это что?

–  Гороховый суп.

–  Его едят?

–  Я съел.

–  И что?

–  Пойду допрашивать Горохова.

–  После горохового супа только Горохова и допрашивать, - согласился майор.

14

В деревне не стыдно пить водку, играть в карты и часами торчать у магазина, но стыдно читать - никого с книгой не видел. Тем более неудобно шататься по деревне с чемоданистым, то есть следственным, портфелем. По крайней мере, мне было некомфортно.

Дом Горохова казался двухэтажным за счет емкого подвала, высокого фундамента и надстроенного летнего верха. Каков дом, таков и хозяин. Горохов выглядел тоже каким-то фундаментально-надстроенным: на шкафистый торс насажена цельнокостная голова и привинчены мосластые руки.

Он провел меня на застекленную веранду и сообщил добродушным баском:

–  Я знал, что ко мне нагрянете. Дериземлю аж в лесу ищут.

–  Приходится, - не хотелось мне начинать с главного.

–  Плохо вы работаете, дорогие товарищи.

Я сперва изучил его самодовольное лицо: щеки гладкие, как белесый лед. Затем оглядел просторную веранду - два моих кабинета бы разместились.
– Гражданин Горохов, я должен вас допрашивать в прокуратуре, а допрашиваю здесь. Почему?

–  Наверное, спешите?

–  Потому что сельские жители по повесткам не являются. Как можно работать без свидетелей?

Я достал бланк протокола допроса. Не стану начинать с главного, но ни к чему болтать и о постороннем: поймет, что отвлекаю. Я выбрал нечто среднее: