Искушение

– Ты вот что...
– начал он. Запнулся... вернулся к фальстарту.
– Вот что... тебе с этим физиком пора завязывать... и навсегда... я случайно кое-что слышал...

Алла дернулась.

– Что вы там еще слышали?

Петр махнул рукой.

– Эти подробности не для твоих ушей... Но я тебе говорю серьезно: кончай свои игры и представления в любовь! Не для тебя этот мужик!

– А для кого?!
– истерически завизжала Алла.
– Нет, вы уж продолжайте! Для кого, если не для меня?!

Может быть, она была уверена, что ей предназначен и подчиняется весь мир?

– Он для взрослых, пойми ты!

– тоже взорвался в ответ Петр.
– Для больших и жизнью пользованных людей! А ты - началка! Тебе незачем вязаться в эти накрутки!

– Какие еще накрутки? Какие?!
– визг Аллы стал еще пронзительнее.
– Я не понимаю, что вы плетете! А мне нужно понять! Понимаете, нужно! Чтобы не вляпаться в одуралово!

Петр внимательно глянул на нее. А ведь девчонка права...

И остановил машину.

– Тогда слушай... И мотай на ус... Запоминай хорошенько...

Максим Петрович был человеком уникальным. Во-первых, по эрудированности и начитанности.

– Во время учебы и после университета я очень любил читать древних, - рассказал он однажды Кате.
– Это словно беседовать с ними. Беседа очищает. Я и беседовал. А вот с нынешними не хочется. Древние умели говорить и о тебе тоже, тогда как нынешние - лишь о себе. Хотя какого только абсурда нет в книгах философов... А поэзия скальдов? Они "зашифровывали" понятия, обозначая вычурными развернутыми метафорами одно и то же. Например, "дерево меча" - это о воине. А что означает: "Прибой дрожжей людей костей фьорда"?

Катя смущенно пожала плечами. Добров торжествующе поднял вверх палец.

– Оказывается, кости фьорда - это скалы. Люди костей фьорда, то бишь люди скал - великаны, живущие среди гор. Дрожжи людей костей фьорда - то есть дрожжи великанов - это напиток великанов, на дрожжах брага настаивается. А в переносном значении - это поэзия. Но не простых людей, а великанов - величественная поэзия! И прибой дрожжей великанов, иначе - прибой дрожжей людей костей фьорда - это звучание песен и стихов. А в данном значении "прибой" - "шум" "прибоя" поэзии. Интересно?

"Запутано", - подумала Катя.

– А как переводится греческого "трагедия", вы знаете? По одной из версий - "пение козлов". А "понт" - так у древних греков называлось море.

Во-вторых, директор обладал редкой пробиваемостью. В-третьих, просто поражал нелюбовью к детям. В-четвертых, потрясал нелюбовью к себе. Последнее особенно изумляло всех.

У директора была язва, чудовищная аллергия и очки с толстенными стеклами. Прямо бинокли. На все свои болезни Добров плевал. Он обладал завидным аппетитом и выпить тоже был не дурак. Запросто съедал тарелку шпига с горчицей, большой торт с жирным кремом, запивал все это коньяком, а потом лопал таблетки горстями из ладони.

– Вам нельзя!
– дружно кричали учителя.

Добров весело отмахивался.

– Полезная еда имеет лишь один недостаток - ее невозможно есть. Еда! Еда! Почему память сердца всегда слабее памяти желудка? Кто это сказал, Екатерина Кирилловна?

– Бес чревоугодия, - говорила Ариадна Константиновна.

Потом лицо у директора покрывалось красной коростой, глаза слезились, а ночами ему частенько вызывали "скорую". Как-то врач, чтобы притупить боль, начал ломать ампулы с новокаином и вливать в рот катающемуся по дивану Доброву.

– Пей, мужик, а то подохнешь! Болевой шок будет!

Первый раз его отвезли в больницу на "скорой" с приступом язвы, но он из больницы сбежал, едва полегчало. Второй раз - тоже отвезли на "скорой", но он не захотел остаться. Врач ему спокойно сказал:

– Дело ваше. Но предупреждаю - в третий раз вы сами по своей воле придете к нам.

– Как же, как же...
– насмешливо отозвался директор.

И отправился в школу. По-прежнему бодрый и переполненный клокочущей под огромным давлением энергией.

– Мы еще поработаем!
– заявил слишком оптимистично.

Но предсказание мудрого доктора все равно сбылось. Только нескоро. Когда начались нелады с гимназией, любимым детищем Доброва.

– Если каждый присмотрится к себе и отыщет тот свой проступок в прошлом, за который он получил "в награду" болезнь, осознает его и раскается в нем - может пройти даже неизлечимая болячка, - изрекла Ариадна Константиновна.

Катя терпеть не могла и даже боялась, когда директор заявлялся на выпускные экзамены. Он был способен - и делал это с превеликим удовольствием - завалить любого ученика, потому что дети его боялись до онемения, а его вопросы... это ужас! Даже самые простые, хотя Добров умел спросить такое... и хитро поглядывал на учителей вокруг - а? что? вот я каков! Вот сколько знаю!

Громогласно заявлял:

– Девяносто процентов учеников не могут ответить на вопрос, который и вопросом назвать нельзя.

Говорил правду. Он спрашивал: "Это какое склонение?" И дети впадали в ступор. Катя нервно ерзала на стуле, а директор снова с торжеством смотрел на нее: что я вам говорил, Екатерина Кирилловна? Они у вас ничего не знают! И как только вы их учите?

Катя злилась.

– Дети боятся одного вида директора, - говорила Ариадна Константиновна.

Едва Добров останавливал школьника в коридоре своим привычным и ласковым "Гулы-гулы! Пойди-ка сюда, деточка!" и просил назвать фамилию, озорник тотчас цепенел.

Директор похохатывал:

– Это универсальный аргумент в дискуссиях еще с тридцатых годов - тихий такой вопрос: "А как ваша фамилия?"

Добров был снисходителен лишь к красивым девочкам. Они могли у него ничего не учить и получать сплошные пятерки. Хотя любил повторять:

– Ученик - он не имеет рода. Он - ученик!

В его шикарно-безвкусном кабинете с кожаной мебелью на столе стоял "веселый Роджер". Человеческий череп, улыбающийся, а на одной глазнице - черная повязка. Как знак-антидепрессант - череп с улыбкой. Вроде песни Витаса "Улыбнись".

Опытные родители одиннадцатиклассников однажды совершенно потрясли Катю, успокоив:

– Не волнуйтесь, Екатерина Кирилловна. Максим Петрович к вам на сочинение не придет.

А Катя психовала заранее: как помочь, как подсказать детям при директоре, где найти нужную цитату, в чем суть той или иной темы? При нем сиди не шелохнись... Хотя были заранее закуплены ручки с одинаковыми стержнями - двадцать пять - классу, двадцать шестая - Кате, чтобы она могла поправить ошибки своей ручкой, подходящей по цвету, все равно... Можно исправить слово, два, но сочинение ведь не перепишешь!..