Искуситель, или Весь мир к моим ногам

– Сейчас… – У нее мягкий певучий голос. Она берет мое лицо и поворачивает вправо. – Си-ичас все сделаем.

Она снова ныряет в подcобное помещение и выходит из него с белым саквояжем в руке. Открывает его, и я вижу разные лекарства и блестящие инструменты.

– Ой! – я невольно зажмуриваюсь.

– Это не больно, – успокаивает меня Захаров и берет за руку.

Перекись водорода щиплет губу, и я слегка дергаюсь, потом отнимаю руку у Захарова и вижу на его ладони отметины от моих ногтей – так сильно я стиснула ее.

– Простите..

– Ничего страшного. Как видите: живой!

Люда смеется, показывая крупные белые зубы, и я невольно испытываю раздражение: у нее, по-видимому, особые отношения с Захаровым. Об этом говорят ее чуть фамильярная манера обращения и томные взгляды, которые она бросает на Захарова.

– Все сделано. Что-то еще?

– Нет. Можешь идти.

Она идет, чуть покачивая бедрами.

– Вы успели просмотреть материал?

– Разумеется.

– Ваши выводы?

– Пока – никаких. Думаю, лучше со всеми познакомиться на месте. Тогда и можно будет сказать что-то определенное. Трудно загодя строить какие-то версии. Извините. Я себя не очень хорошо чувствую: недавно умер один мой близкий друг… и я еще не оправилась от этой потери…

– Я знаю.

Чуть не подпрыгнув в кресле, я в упор уставилась на Захарова:

– Вы… знаете? Откуда? Что вы знаете?

– Виктор Шиманов. Ваш бывший одноклассник погиб… Когда у него пытались отобрать ящики с архивными документами интерната.

Меня бьет дрожь, и я стискиваю зубы, чтобы не разреветься.

– Вы чудом избежали гибели. Виктор Шиманов, он же Китаец, он же Дон Алвес, думаю, убил бы вас в конце концов, да так умело, что никто бы не смог найти ваш труп. Он большой специалист по этим делам и все делает чисто. Работа профессионала.

– Витя – Китаец?

– Да. Это одно из его прозвищ. Из-за особой приметы – татуировки в виде пагоды.

– Не может быть!

– Может.

– Вы – лжете!

– Ольга Александровна! – В голосе зазвенел металл.

– Извините… – Я стиснула руки. – Может быть, я ляпнула что-то не то. Но вы говорите абсурдные вещи. Витя вызвался мне помочь в личном деле и помогал мне. Он был со мной до конца… Понимаете? До самого конца! – Мой голос дрогнул. – А сейчас вы пытаетесь обвинить его непонятно в чем. Витя заплатил за меня жизнью, и я никогда не забуду этого.

– Вам кто-нибудь говорил, что вы очень красивы?

– Что? – Мне показалось, что я ослышалась.

– Что вы очень красивы. И, как всякая красивая женщина, немножко наивны. Вам кажется, что весь мир у ваших ног, и поэтому тревожные сигналы предпочитаете либо игнорировать, либо просто не брать в голову. Это может случиться с каждым, но не со мной – вот такая у вас установка.

– Послушайте! – Я уже начинала сердиться. – Я никогда не думала о себе как о фотомодели или девушке с обложки. Я всего добилась сама и поэтому говорить, что я безмозглая красотка, по меньшей мере оскорбительно.

– Я не говорил, что вы безмозглая. Я сказал – немножко наивная. А это, согласитесь, cовершенно разные вещи. Просто если кто-то оказывается около вас в нужное время и в нужном месте, вы автоматически считаете, что этот человек пал жертвой ваших чар или обаяния. А ведь люди… могут преследовать совсем другие цели. Вам не кажется? – Его взгляд сверлил меня.

– Предположим это так, – устало согласилась я. – Но Витю я знаю с давних пор. И он действительно был влюблен в меня в школьные годы. Я даже явилась косвенной причиной его несложившейся спортивной биографии. Он полез ради меня через балкон и сорвался, получил травму позвоночника и был вынужден уйти из спорта. А он подавал большие надежды, мог стать хорошим спортсменом. Я приехала на встречу одноклассников в свой родной город и встретилась с Витей… У меня нет и не было никаких причин не доверять ему. Притянуть за уши можно что угодно, в том числе и татуировку, – не сдавалась я.

– Можно. Но не нужно. В вашем случае я лицо постороннее, и поэтому возводить поклеп на вашего погибшего друга мне никакого резона нет. Я оперирую только фактами. А факты – упрямая вещь.

– И кто же его убил?

– Свои. Которые посчитали, что он стал опасен или не нужен. Часто это одно и то же.

– А вы… откуда знаете?

– У меня есть свои источники информации.

– Я не верю вам! – сказала я скороговоркой.

Захаров подался вперед.

– Он вам так дорог? – Мне показалось, что на лице промелькнула усмешка, которая быстро пропала.

– Ну… это личный вопрос. И я не буду на него отвечать. Но я хочу быть справедливой по отношению к его памяти. И оперировать фактами, а не догадками. Я не поверю, пока мне не предоставят более весомые доказательства, чем просто слова и ничем не подкрепленные обвинения.

– У вас, кажется, недавно погиб муж.

Я дернулась, как будто мне залепили пощечину.

– А вот это уже совсем не ваше дело! – разозлилась я. – Мы с вами должны придерживаться делового сотрудничества. А не отвлекаться на личные разговоры.

Впереди послышалось какое-то шевеление. И только сейчас я поняла, какая тишина стояла вокруг. Никто не смел нарушить наше уединение.

Захаров откинулся назад и прикрыл глаза.

– Я хотел, чтобы вы сами дошли до этой мысли. Не хотите – не надо. Вот вам факты. – И он швырнул мне через стол папку, которая лежала на подлокотнике. – Смотрите и читайте.

– Что это? – прошептала я.

– Смотрите! – Он пожал плечами и отвернулся в окно.

Я открыла папку. Это было целое досье на Витю. Мой Витя, которого я знала с детства, Витя, который дарил мне на Восьмое марта подснежники, а однажды притащил трогательного котенка с голубыми глазами, но Ада запретила его брать. От кошек только блохи, cказала она своим громким уверенным голосом. Витя, который кидался в меня снежками, но защищал от хулиганов… Этот Витя был совершенно чужим, страшным и незнакомым человеком, c которым у меня не могло быть ничего общего. Даже прошлого.

На его счету убийства и пытки людей. Он был в Чечне, но оттуда пришел полностью изменившимся. В этой папке были свидетельства, что там он занимался распространением наркотиков и сделал это своим бизнесом. Этот безжалостный хладнокровный Витя, имевший с полдюжины разномастных и экзотических кличек, был мне решительно незнаком и внушал чувство ужаса.

Я захлопнула папку. По моим щекам потекли слезы.

– Зачем вы… так?

– Лишил вас иллюзий? Сладкой лжи? – Голос был издевательски-насмешлив. – Так вы бы до сих пор сокрушались по своему рыцарю.

Только сейчас я поняла: как же я его ненавижу. И лишь мысль, что я все делаю для своего сына, придавала мне силы. Я закрыла глаза и приказала себе не плакать. Раздался легкий шум. Захаров встал и ушел туда, где скрылась Люда.

Пошел трахаться, подумала я. Хотя мог бы меня отсюда выгнать и заняться сексом на этом роскошном диване, или там тоже такой диван стоит? Интересно, у него в каждом рейсе новая медсестра или как это называется?

Я пыталась не думать об этой папке, о том, что там лежит… Думать об этом было совершенно невыносимо. Когда тебя предают в молодости – это переживается легче, потому что все такое… хлипкое и ненадежное. Мир то белый, то черный, то радужно-оранжевый, и все каждый день меняется и становится другим… Это только кажется, что печали юности трагичны и всамделишны. Это не так… Просто в юности все воспринимается остро и болезненно, и поэтому часто возникает ощущение, что наступил мрак, полный конец света.