Искусник
Шрифт:
Часто моргая, Лида свернула к Ростокинскому проезду, пустынному в поздний час. «Как же мне надоели все эти тайны! – подумала она, ожесточенно вертя баранку, и мстительно прищурилась: – Допрошу с пристрастием! Расколешься, как миленький…»
– Куда… теперь? Домой?
– В мастерскую! – выдохнул Антон.
С затихавшей Кропоткинской девушка вырулила в переулок Островского, берегший шаткое безмолвие. «Лада» миновала сводчатую арку и скрипнули тормозами у старого четырехэтажного «теремка».
– Зайдешь? – с потаенной надеждой спросил
– А ты как думал? – в Лидином голосе звучала притворная ворчливость, плоховато скрывавшая чудеснейшее, пьянящее предвкушение. – Меня всю колотит просто!
Покинув машину, она зябко ухватила себя за плечи, и «Пух» торопливо обнял ее, привлек к себе, вдыхая тонкий аромат девичьих волос, живой и нежный.
– Пошли быстрее, а то еще дед увидит, – Лида потянула Антона к подъезду.
– Да он спит уже, наверное…
– Ага! Плохо ты его знаешь!
В гулком парадном отчего-то пахло сгоревшими свечами, и таился теплый полумрак – высокие окна цедили скудный свет с улицы, расколотый ломким нахлестом ветвей. Ноги привычно угадывали истертые мраморные ступени, а запахи постигались слой за слоем, от площадки к площадке.
Второй этаж пропах турецким табаком, сладковатым и тёрпким – иллюстратор Чернов, запойный курильщик, почти не выпускал изо рта пенковую трубку. На третьем витал коньячный дух, а из вечно незапертой двери ваятеля Жагрина тянуло сырой глиной.
Лида обогнала Антона, замирая на узкой лестнице к мансарде – и мигом дождалась нахальных рук, бесстыжих и жадных.
– Ты что? – горячо вытолкнула она. – Перестань! Антон! Ну, Анто-он…
В двери мастерской девушка не вошла – Пухначёв внес ее, подхватив на руки, и бережно уложил на старый, развалистый диван.
– Ты бессовестный… – бормотала Лида, неловко справляясь с пуговками и дрожа, словно от сильного холода.
– Ага! – с удовольствием соглашался Антон.
– Ты непристоен…
– Ага…
– Я люблю тебя…
…Шестеренки времени замедлили мерное, расчисленное круженье, прерывая извечный ход. Застыл весь белый свет, погруженный в вязкую недвижность, будто в крепкий сон.
«Хорошо как…»
Девушка томно шелохнулась. Просто, чтобы доказать притихшей вечности – она вернулась из сладкого забвенья. Дремотно вскинув ресницы, Лида глянула за обширное окно, промытое вчерашним дождем. Ночь. Открытый космос жался к стеклам – далекие миры мерцали свысока, пугая и маня.
Девичий носик тихонько втянул сквознячок, угадывая наплывающий букет – волглый запашок сохнущих холстов, заварную липкость осетрового клея, щекотную нотку растворителя.
– Ты спишь? – шепнула Лида.
– Не-а.
– А что ты делаешь?
– Думаю.
– О чем-то? – девушка игриво пощекотала Антошкино ухо. – Или о ком-то? Обо мне, да?
– Обо всем сразу, – Пухначёв смешно наморщил нос. – О тебе, обо мне… Плюсом – о кораблях, о сургучных печатях, о королях и капусте…
– Хватит мне зубки заговаривать! – Лида привалилась к возлюбленному, поудобней устраивая голову на
его груди, и беспутно закидывая ногу. – Слишком много странного, ты не находишь?– Странного? – Антон изобразил замешательство.
– Рассказывай, давай! – надавила Рожкова. – Больше я твои недомолвки терпеть не намерена. Ясно тебе? Так что, выкладывай! Всё-всё-всё! С самого начала, и с мелкими подробностями! Иначе обижусь, – ее брови начали угрожающе сходиться. – Сильно!
«Пух» вздохнул и обнял девушку, рассеянно теребя ее шелковистые пряди, оглаживая узкую спину. Лицо у него приняло малость отчужденное и непонятное выражение – то ли заплачет сейчас, то ли засмеется.
– Помнишь, ты рассказывала, как выставила на самоликвидацию мини-терминалы?
– Ну, помню, – нахмурилась Лида, пытаясь угадать несказанный ответ. – Одна «эмтэшка» у тебя, две я распылила. И одну взяла себе – она потом тоже ликвиднулась.
– «Эмтэшек» было пять, – тихо сказал Антон, кривя губы в неловкой усмешке. – Пятой воспользовался Брут. И он здесь – это ему я вмазал там, в парке.
Лида выгнула спину, привставая на локотках и распахивая глаза в изумлении.
– Ты что?! – вылетело из нее. – Брут… Да как? – затрясла она головой, отстраняясь, и тут же, со стоном сникая. – И что теперь делать?
Тошка вздохнул.
– Помнишь ту древнюю поговорку про посаженное дерево, построенный дом и выращенного сына?
– А? Ну… да.
– Полностью она звучит так: «Мужчина должен построить дом, посадить дерево, вырастить сына и убить врага». Ну, дома у меня пока что нет, в озеленении я не участвовал… Насчет сына не знаю… По мне, так лучше дочку растить… В общем, начну свой долг исполнять с конца. Убью Брута. Вот и все!
Глава 9
Москва, 20 мая 1973 года. Ночь
Куранты на далекой, невидимой и неслышимой Спасской башне ударили трижды, когда мы с Лидой на цыпочках спустились во двор, окунаясь в нестойкую тишину московской ночи.
Огромный город почти не спал – забываясь после двух, столица встает до рассвета. Сейчас как раз таяли секунды последнего часа зыбкого покоя.
Пригасло обычное зарево мегаполиса, не в силах побороть холодное сияние полной луны. Серебристый отсвет выбелил двор, уложив резкие, непроглядные тени.
– Спасть очень хочется… – пробормотала Лида. Споткнувшись, она вцепилась в мою руку.
– Сейчас приедем, уложу баиньки… – заворковал я, подсюсюкивая.
– И приставать не будешь?
– Да как можно! – изобразил я возмущение.
– Знаю я, как ты можешь… – хихикнула девушка.
– Садись, давай, – забурчал я. – Только дверцей не хлопай.
– Даю, даю…
Громкое урчание мотора не утишишь, сколько ни шикай. Плавно отжав педаль, я выехал со двора, окуная машину в темень арки, и лишь затем вспомнил о фарах. Бледные лучи уперлись в угол соседнего дома, шаря по грубоватой рустике.