Испить до дна

И Алексей подобрал. Правда, за неимением собственных, которые вдруг, как назло, куда-то испарились, воспользовался чужими. Он заговорил стихами:

Я не был к нападению готов, Не знал, что пробил час моей неволи, Что покорюсь Амуру — высшей воле, Еще один среди его рабов. Не верилось тогда, что он таков — И сердце стойкость даже в малой доле Утратит с первым ощущеньем боли. Удел самонадеянных суров! Одно — молить Амура — остается: А вдруг, хоть каплю жалости храня, Он благосклонно к просьбе отнесется. Нет, не о том, чтоб в сердце у меня Умерить пламя, но пускай придется Равно и ей на долю часть огня...

Он умолк, так и стоя столбом возле дверей.

Алена поняла, что, если она не возьмет инициативу в свои руки и не разрядит обстановку, празднование дня рождения вовсе не состоится. Алешу надо было как-то встряхнуть, вывести из оцепенения.

И она решила обратить против Алексея его же оружие — идиотскую ревность.

— Это ведь сонет Петрарки? — спросила она.

— Д-да...

— Я очень обижена! — вскинула она подбородок. — Я ревную!

Он не то икнул, не то закашлялся:

— К-к-к... к кому?!

— К моей гостинице! Ты променял меня — на мою гостиницу! Коварный изменщик!

— Что?

— Читаешь стихи, посвященные Лауре! И это — в мой праздник. Постыдился бы.

— Лаура... гостиница... Петрарка и Лаура! Ха-ха-ха, в самом деле!

Алена вздохнула с облегчением — ну вот, смеется, все в порядке. Но по инерции сохраняла оскорбленный вид:

— Что «в самом деле»? Лаура в самом деле лучше меня? — Она ткнула пальцем вниз, показала, что ее кровать вместо отломанной ножки держится на кубическом деревянном брусе, совсем как ее дачный стол. — Лаура, конечно, прекрасна, только она, к сожалению, вся на протезах.

— Бедняжка, — согласился он. — Придется вычеркнуть ее из моего сердца.

— А меня?

— А тебя — с днем рождения! Подарок будет позже. Сейчас мы отправляемся праздновать.

— Надеюсь, не на воде?

И тут Алексей сразил ее наповал:

— Что ты! Еще лучше. Под водой.

Теперь настала очередь Алены потерять дар речи.

...Направились они, однако, не к лагуне, а в сторону Венецианского залива, к морскому порту.

Такси миновало скопление теплоходов с флагами всех стран мира, проехало не останавливаясь и мимо пирсов с торговыми судами.

На отшибе, где уже колыхались на привязях разлапистые рыбацкие лодки, у небольшого причала покачивался белый катерок с широким и округлым, как суповая тарелка, днищем и выпуклыми бортами.

— Будьте снисходительны, синьора, — поклонился Никитин. — Вам бы, конечно, пристало выходить в море не иначе как на парусном бриге, но у этой посудинки тоже есть свои преимущества. Я думаю, вы их оцените.

— Ты хочешь сказать, что я по доброй воле снова влезу на корабль?

— Обязательно. Женское любопытство заставит. Потому что там увидишь такое, что тебе и не снилось.

— Боюсь, я ничего не увижу. Простите, синьор, за неаппетитные подробности, но меня затошнит. Буду лежать пластом.

— Положи вот это под язык, — протянул он ей на ладони маленькую таблеточку. — От морской болезни. На этот раз я все предусмотрел.

— Ну раз так...

Женское любопытство действительно бывает сильнее страха.

А на палубе, приветствуя прибывших, выстроился экипаж, наряженный в парадную белоснежную форму с серебряными галунами, но при этом состоящий всего из трех человек: капитан, матрос и...

— Кто это в высоком колпаке? Неужели повар? Ну, ты в своем репертуаре!

— Это не повар. Это кок. Но не будем торопить события...

...Разумеется, на палубу Алеша снова внес ее на руках, к чему она уже начинала привыкать. При нынешних обстоятельствах это было оправданно — пышный подол помешал бы Алене подняться по трапу самостоятельно.

Крошечная каюта была сплошь украшена цветами. А члены экипажа обращались к имениннице с холодной вежливостью, старательно гася то и дело вспыхивающий в глазах огонек восхищения. Видимо, были тщательно проинструктированы ревнивым заказчиком.

Но Алена подметила и еще одну странность. С не меньшим восхищением, почтительно и немного робко глядели они и на самого синьора Никитина.

«Наверное, потому, что он кучу денег отвалил за аренду катера, — предположила она. — Сдается мне, он вообще очень обеспеченный человек. Ангелина сказала бы — отхватила богатенького, деловая! Ну а что, разве это плохо? Мне нравится. Не сравнить с Димкиными застольями в чужой мастерской... Правда, на этих придурочных выскочек, «новых русских», Алеша совсем не похож...»

— Леш, — сказала она. — Я очень тебе признательна, но к чему такие траты?

— Какие траты? — удивился он. — Разве я не могу подарить тебе цветы?

— Цветы — да, но весь корабль!

— Во-первых, не корабль, а кораблик. Скорлупка. Во-вторых, я за него ничего не плачу.

— Не ври.

— Я никогда не вру. И, к твоему сведению, никогда не швыряю деньги на ветер. Вырос-то в детском доме.

— Как! У тебя нет родителей?

— Представь себе, бывает и так. Не всем в жизни везет с мамами, папами и даже прапрапредками... Ну, и потому я умею быть бережливым.

— Да ведь это все, — она повела рукой вокруг себя, — стоит бешеных денег!

— Наверное. Но мне оказали любезность.

— Ничего себе! Кто это так расщедрился? Какой-нибудь меценат вроде Нгуамы?

Алексей фыркнул при упоминании черного гения, однако сдержался: в день рождения дама может позволить себе даже самую жуткую бестактность.

— Нет, — сказал он. — Один итальянский научный институт. Катер — его собственность, а экипаж, к твоему сведению, состоит из очень серьезных научных сотрудников.

— Не может быть! И капитан, и матрос, и кок?

— Кок — лауреат международной премии. Но не в области кулинарии, он биофизик. Матрос скоро защитит диссертацию. Капитана я вообще случайно застал дома, его постоянно приглашают на разные симпозиумы.

— Ну... а ты какое отношение имеешь...

— Я однажды здорово пополнил их институтскую коллекцию.

— Картин?

— Нет, не картин.

— Чего же?

— Ты не разрешаешь произносить это слово.

— Какое? Произнеси, разрешаю.