Испорченная кровь

— Всё это было спланировано, Сенна, —

д е л и т с я о н мыслями.

—

Смотритель Зоопарка

подстроил всё так, чтобы топливо в генераторе

закончилось на той же неделе, когда наступила

темнота. Всё происходящее запланировано.

Я не знаю, что сказать, поэтому не говорю

ничего.

— Еды хватит ещё на неделю, наверное, если

будем экономны, — говорит мне Айзек.

Как обычно, у меня в мыслях один и тот же

вопрос. Зачем было кому-то мучиться и тащить нас

сюда, если в итоге нас бросили голодать и замерзат ь?

Я задаю свой вопрос вслух.

В ответе Айзека нет ни капли энтузиазма,

который я вкладываю в свой вопрос.

— Тот, кто в с ё сделал — безумен. Пытаясь

разобраться с сумасшедшим, ты сходишь с ума сам.

Полагаю, он прав. Но я уже сошла сума.

Через три дня еда заканчивается. Напоследок

мы обедаем горсткой риса, сваренного в котелке на

огне. Айзек подвешивает его на металлические

прутья, которые нашёл в сарае. Рис жёсткий и его

трудно жевать. Айзек кладёт мне больше, чем себе,

но я почти всё оставляю на тарелке. Мне плевать,

если я умру голодной. Потому что, единственное, что

я знаю совершенно точно — это то, что умру, и когда

найдут моё тело, мне совсем не хочется, чтобы при

вскрытии в желудке обнаружили недоваренный рис.

Это как-то оскорбительно. Даже у заключённых есть

право решать, какой будет их последняя трапеза. Где

моё

право? Вспоминаю картофельную кожуру,

которую ела над раковиной. Приятно осознавать, что

я догадалась не выбрасывать её. На прошлой неделе

на завтрак мы ели кофейные зёрна. Поначалу было

даже смешно, как будто мы герои какого-то ужастика

про историю выживания, но когда горло защипало от

горечи, мне захотелось плакать.

Я плотнее закутываюсь в одеяло. Очень

холодно, но мы сжигаем только по два полена в день.

Если бы можно было выйти за ворота, мы бы

нарубили деревьев сколько душе угодно. Иногда я

вижу, как Айзек стоит снаружи, засунув руки в

карманы, задрав голову, и смотрит на забор. Он

ходит вдоль забора и найденной в сарае отвёрткой

водит по прутьям,

чтобы выяснить, как далеко

отскакивают искры. Думаю, доктор надеется, что

однажды Смотритель Зоопарка о нас забудет. Мы

уже разрубили всё, что может гореть, в том числе сам

сарай. Двери в доме сделаны из стекловолокна, а то

мы использовали бы и их тоже. Мы сожгли мебель.

Айзек распилил и разрубил кровати, и от них

остались только металлические каркасы. Мы сожгли

книги. Боже — книги! Мы сожгли паззлы, даже

разобрали репродукции Олега Шупляка, сначала

ради деревянных рам, а, в конце концов, бросили в

огонь и сами картины ( Прим. пер.: Олег Шупляк —

украинский художник, который пишет картины с

двойным смыслом.). Мне хочется назвать нашу

ситуацию своим личным Адом, но в Аду тепло.

Хотела бы я оказаться в Аду прямо сейчас.

Айзек приходит в мою комнату. Мне слышно,

как он возится возле камина и поджигает полено.

Моё единственное оставшееся драгоценное полено.

Мы берегли его. Полагаю, теперь нам не до

экономии. Обычно, заканчивая, он уходит в свою

комнату, но в комнате на чердаке теплее всего, и

сейчас она единственная, где горит камин. Я

чувствую, как прогибается матрац под его весом, и

он садится рядом с моим коконом.

— У тебя есть какая-нибудь гигиеническая

помада?

— Да, — произношу я шёпотом. — В ванной.

Слышу, как Айзек подходит к шкафчику. У нас

осталась одна розовая зажигалка «Zippo», в которой

осталось всего несколько капель жидкости. Мы были

так экономны, но, как ни экономь, рано или поздно

всё имеет свойство заканчиваться.

— Помада будет поддерживать огонь дольше,

— говорит Айзек. — И благодаря ей он будет давать

больше тепла.

Отчасти мне интересно, откуда он об этом

знает. На кончике языка вертится саркастичный

вопрос: « Ты узнал об этом в медицинской школе

выживания?» Но я не могу подобрать слова, чтобы

спросить об этом.

— Я буду спать здесь, с тобой, — говорит

Айзек, сидя на кровати. Я открываю глаза и

пристально смотрю на белое одеяло. Здесь так много

белого. Мне он начинает надоедать, но тут как раз

мы погружаемся во мрак. Теперь я определённо за

белый цвет. Айзек встаёт и стаскивает с меня одеяло.

Как только он забирает его, я сразу же начинаю

безостановочно дрожать. Смотрю на него, лёжа на

спине. Он выглядит потрёпанным. Айзек так сильно

потерял в весе, что это пугает меня. Подождите.

Разве я уже не думала об этом? Я не смотрела на себя

в течение нескольких недель. Но одежда, та, что

Смотритель Зоопарка оставил мне, висит и болтается

на мне, как будто я реб ёнок, носящий вещи своей

матери. Айзек наклоняется и поднимает меня на

руки. Не знаю, откуда он черпает силы. Я едва могу

держать голову прямо. Одеяло вс ё ещё подо мной.

Доктор опускает меня на пол перед камином и

расстилает одеяло вокруг меня. Не могу понять, что

он делает. Моё сердце начинает колотиться. Айзек

стоит надо мной. Я у него между ног. Наши глаза

встречаются, когда мужчина опускается на меня,

сначала колени, потом локти. Я не двигаюсь. Не