Испорченная кровь

сердце. Хотя нервные окончания были повреждены,

но я почувствовала, как его тёплые губы и дыхание

двигаются по коже. Я издала звук. Скорее не

настоящий звук. Это был вздох и облегчение. Каждый

вдох, задержанный мной когда -либо,

за

раз

освободился из меня, вылетая со свистом.

Айзек

поцеловал

мою

шею,

за

ухом,

подбородок, в уголок рта. Я повернул голову, когда

он попытался поцеловать другой уголок, и мы

встретились на середине. Мягкие губы и его запах.

Айзек поцеловал меня однажды у двери моего дома,

и тогда это был барабанный бой. А этот поцелуй был

вздохом. Облегчением, и мы были настолько пьяны

от него, что цеплялись друг за друга, будто ждали

т а кого поцелуя всю жизнь. Его руки были под

флисом, обнимая мои рёбра. Мои руки держали его

лицо. Он снял меня с лошади. Я направила его к

единственной скамейке на карусели. Это была

изогнутая колесница с кожаным сиденьем. Айзек

сел. Я оседлала его колени.

— Не спрашивай меня, уверена ли я, — сказал

ему. И потянула вниз молнию на брюках. Я была

полна решимости. Я была уверена. Он не убрал руки

с моей талии. Не говорил. Ждал, пока я поднимусь,

сниму с себя джинсы и заберусь обратно к нему на

колени. Я оставила свои трусики. Его штаны были

спущены до середины бёдер. Мы были одеты, и не

были. Айзек сделал всё так, как мне нужно, чтобы

это было: наполовину сокрыты, на холодном воздухе,

с возможностью подняться и уйти, если бы я

захотела. Я чувствовала меньше, чем думала, что

буду. Но также чувствовала больше. Не было

никакого страха, только вибрации чего -то громкого,

что я не совсем понимала. Он поцеловал меня, в то

время как мы двигались. И ещё раз, когда всё было

закончено. Старик не вернулся. Мы оделись и пошли

обратно вверх по склону, замёрзшие и в оцепенении.

И не проронили больше ни слова.

На следующий день я подала в суд, потребовав

запрет на его приближение ко мне.

Это был конец для Айзека Астерхольдера и

меня.

Я стараюсь иногда вспоминать, какими были

его последние слова для меня. Сказал ли он что-то,

когда мы шли на тот холм, или в автомобиле по

дороге домой. Но всё, что я помню — это его

присутствие и молчание. И небольшое эхо. И « всё же

я люблю тебя».

И всё же он любил меня.

И всё же я не могла любить его в ответ.

Когда я просыпаюсь, Айзека р я д о м нет. Я

сравниваю

свою

панику

с

болью. Могу

сосредоточиться только на одной из них. Выбираю

боль, потому что она не ослабляет хватку в моём

мозгу. Я знакома с сердечной болью : интенсивной,

мучительной

болью

сердца,

но

никогда

не

испытывала физическую боль, тем более такую

изысканную как эта. Боль сердечная и физическая

схожи в том, что ни от одной из них нельзя

избавиться, как только они появляются. Сердце

посылает тупую боль, когда оно разбито; боль в ноге

настолько остра и сильна, что мне трудно дышать.

Я борюсь с болью в течение минуты... двух, прежде

чем начинаю её игнорировать. Я сломала своё тело, и

это никак нельзя исправить. Я и не собираюсь. Мне

нужно найти Айзека. И затем я начинаю думать: « О,

Боже». Что если Смотритель Зоопарка пришёл, пока

я была без сознания, и что-то с ним сделал? Я

медленно перекатываюсь на бок, и пытаюсь встать,

используя здоровую ногу. И тогда я её вижу. Нижняя

половина моих штанов отрезана. Место, откуда

торчала кость, обёрнуто тонкой марлей. Я чувствую,

как что-то стекает по ноге, когда двигаюсь.

Закрываю рот рукой и дышу через нос. Кто здесь

был? Кто это сделал? Огонь горит. Огонь, который я

разожгла, должен был к этому времени потухнуть.

Кто-то развёл его снова, добавил новые поленья.

Меня шатает. Мне нужен свет. Мне нужно…

— Сядь.

Я замираю, поражённая голосом. Поворачиваю

голову настолько, насколько это возможно.

— Айзек, — вскрикиваю я. И начинаю терять

равновесие, но он срывается с места и ловит меня.

Д ум а ю , срывается — это сильно сказано. На

мгновение мне кажется, что мужчина упадёт вместе

со мной. Я поднимаю руки вверх и прикасаюсь к его

лицу. Айзек выглядит ужасно. Но он жив и стоит на

ногах. Мужчина нежно опускает меня на пол.

— Ты в порядке?

Он качает головой.

— Живой. Этого для тебя не достаточно?

— Ты не должен был, — шепчу я. — Думала, ты

умираешь.

Айзек не смотрит на меня. Вместо этого он

идёт к куче чего-то, что я не могу рассмотреть в

темноте.

— Смотри, кто заговорил, — мягко произносит

мужчина.

— Айзек, — снова начинаю я. — Стол...

Внезапно

я

чувствую

жар...

слабость.

Адреналин, который вынес меня из колодца вверх по

ступенькам, вверх по лестнице, угас.

Он подходит ко мне, его руки чем -то

загружены.

— Я знаю, — говорит он, сухо. — Я видел.

Он смотрит на мою ногу, пока раскладывает

вещи рядом со мной. Доктор выстраивает их, дважды

всё проверяя. Но каждые несколько секунд Айзек

снова смотрит на мою ногу, как будто не знает , что

можно сделать.

— Как это случилось?

— Я спрыгнула со стола, — отвечаю ему. — Я