Исповедь мачехи
Шрифт:
Она обращалась так с собственной матерью, с родной сестрой, с юношами, теперь и до нас с отцом очередь дошла.
Случались дни, когда я начинала радоваться тому, что Алевтина поступила со мной вразрез с моим представлением о принципиальности.
Вот если представить, что я оказалась на месте Али и приняла решение не общаться с очень близкими для меня людьми…
Во-первых, я бы конкретно обозначила причину.
А во-вторых, я ни на секунду не оставила бы в своем пользовании ничего из вещей, которые напоминали мне о тех, с кем я решила разорвать отношения…
Думая
Ну ведь так? Отношения она с нами разорвала полностью, даже детей не пощадила. Так уходя – уходи.
Аля спала на наших подушках, укрывалась нашим одеялом, ела с наших тарелок, смотрела наш телевизор… Я бы лучше голая осталась, чем каждый день прикасаться к тому, что напоминает о ненавистных мне людях…
А Алевтина нас всех ненавидела. Хотя нет. Ненависть – сильное чувство. А этот человек на сильные чувства, пусть и негативные, оказался не способен.
Но когда я думала о такой стороне Алиной «непринципиальности», меня радовало то, что она прикасается к вещам, подаренными нами. Возможно, ложась ночью щекой на подушку, которую я дарила ей с пожеланиями сладких снов, она становится самой собой… И скучает по нам? И хочет вернуться? А какая Аля настоящая?.. Я, оказывается, этого не знала.
Когда я рассказала об этих мыслях мужу, он ответил: «Уверяю тебя, она даже об этом не думает! Ты отдавала? Ты покупала? Это тебе было так надо… Это у тебя было лишнее… И когда она смотрит на вещи, подаренные нами, она не думает о нас… Это твои изыски. У Али все проще…»
Как-то после уроков Маша пожаловалась на головную боль. Я привычным для себя способом – прикосновением губами ко лбу дочери – проверила температуру. Вроде бы все нормально.
– Давай не поедем на тренировку, – предложила я Машуне.
– Нет-нет, ты что?! – воскликнула она. – Поедем. Только мне надо с тобой поговорить.
– Так, – сокрушенно предположила я, – ты схватила первую в году двойку?
– Не-а, – рассмеялась Маша, – из-за этого у меня голова не болела бы… И потом, это даже замечательно: получить первую двойку.
– Ого! Это почему еще?
– А ты нас за первую двойку никогда ведь не ругаешь, а устраиваешь праздник первой двойки, забыла?
– Ну, Машка, ну ты у меня и хитрющая, – смеясь, сказала я.
– Так поговорить можем?
– Конечно, можем! Слушаю тебя.
– Понимаешь, мама, я думаю и думаю. Я понимаю, что мы не должны с тобой лишний раз разговаривать о… Ну, ты понимаешь, о ком я?
– Маш, давай без этого эзопова языка. Раз решили разговаривать, давай разговаривать прямо.
– Мам, я про Алю.
– Да я уж поняла. Только почему о ней лишний раз нельзя со мной разговаривать?
– Ну, мам, это же все равно что коня жечь раскаленным железом по ране.
– Теперь понятно. Спасибо… Это так замечательно, что вы все у меня такие чуткие. – я уже была готова расплакаться, но усилием воли держала себя в руках: мои дети и так измучены нынешним состоянием мамы.
– Так вот, я тут думала… Может быть, мне все-таки встретиться с Алей? Я даже придумала, как все устроить, – мечтательно начала Маша, глядя в окно машины. – Я позвоню
ей, приглашу в кафе. Я уже придумала, в какое кафе. В то, что недалеко от нашей школы и Алиного офиса. Я приду к ней и скажу: «Как же так, Алька?..» Понимаешь, мама, мне надо только увидеть ее глаза. Я уверена, что когда Аля на меня посмотрит, она забудет все плохое. Мам, – вдруг оставив свои мечты, повернулась ко мне Маша, – а что же такого плохого мы все вместе сделали ей, что она нас бросила?– Ох, Машка ты моя, Машка, – тяжело вздохнула я, – если бы мы знали…
– Я даже представить не могу, чтобы папа перестал общаться с бабушкой и дедушкой, а ты – с бабулей… Про деда-то уж я вообще молчу.
– Почему это ты «молчишь про деда»?
– Ну, ты только не обижайся, но ведь это правда, что девочки любят пап сильнее… Ну, по-особенному, что ли… Я папу знаешь как люблю? Ну, как-то не так, как тебя… – И Маша стала пытаться заглянуть мне в глаза, чтобы убедиться, что я не обиделась.
– Машка, не мешай мне вести машину и не переживай, я прекрасно понимаю, про что ты говоришь, – улыбнулась я дочери.
– Так вот, ведь Аля тоже должна любить папу по-особенному… – продолжала Маша.
– Должна… Но вот как-то не любит…
– А почему, мам, почему?
– Это очень сложный разговор, Машунь, не на бегу… Понимаешь, если в двух словах, то Алевтина с рождения никогда ничего хорошего о своем папе не слышала от мамы, от ее родной мамы. Она свое такое отношение к папе впитала, что называется, с молоком матери.
– Но ведь потом она жила с нами… К тому же она уже взрослая и видит, какой у нас папа. Он не только сюсюкает с нами, но еще и помогает во всем, и защищает…
– Маш, у меня нет ответа на твой вопрос. Давай дальше.
– Ну, так как ты думаешь: если я с Алей встречусь, она станет снова жить с нами?
– Машуль, а как ты думаешь, Але надо снова жить с нами? Если человек ушел вот так… Представляешь, как ей плохо было рядом с нами все эти годы. Может, надо отпустить?
– Но мы же все так любим ее, так нам всем плохо… Особенно тебе.
– Насильно мил не будешь. И потом, когда по-настоящему любишь человека, надо уметь его отпускать от себя. Любовь же не делает человека твоей собственностью.
– А я бы без вас всех даже дышать не смогла…
– Все люди разные, Маш…
– Но мы же с ней сестры! Значит, мы похожи, – воскликнула Маша.
– Очень похожи. Но внутренне нет. Да и внешне уже нет…
– Как это «внешне уже нет»?
– А я даже и не знаю, как это произошло… Аля, когда с нами жила, была очень похожа на меня. А уже весной стала вылитая ее мама… Почему-то так произошло. Помнишь, нам и в Ялте все говорили, что мы похожи…
– Помню… Так хорошо было, – мечтательно произнесла Маша.
– Так что давай-ка ты посоветуешься с папой насчет кафе. Хорошо? Мое мнение такое, что одной бы тебе не стоило ходить на такую встречу с Алевтиной. Она взрослый человек. А ты совсем еще ребенок…
– Мам, мне очень-очень жалко нашу Альку…
– Мне тоже.
Дальше мы ехали молча.
С тренировки я забирала Машу уже совсем вечером.
– Как голова? – первым делом спросила я.
– Нормально, мам, но настроения никакого. Можно, я дома не буду делать уроки, а сразу лягу спать?