Исповедь мачехи
Шрифт:
– Без ужина?
– Без ужина…
– Можно. Тем более что сегодня пятница.
Так мы и сделали. Приехали домой, и Маша сразу легла спать. Всем домочадцам я шепнула, чтобы не шумели. А Андрею в двух словах пересказала разговор с дочкой в машине.
– Мам, а что с Машей? – спросил меня перед сном Егор.
– Переживает за Алю, – коротко ответила я, не желая продолжать этот разговор.
– Да… Знаешь, она к офису Алиному ходит. Хочет встретиться как бы случайно…
– Да я уж поняла, что Маша наша большая затейница…
– Я
– Давай поговорим, – еле-еле улыбнулась я, понимая, что в живых сегодня не останусь.
– Да особо нечего говорить. Я просто смотрю на все это: как вы с папой постарели за последние полгода, как Маша по ночам ей письма пишет…
– Прям так и постарели? – попыталась я все перевести в шутку, хотя новость про письма Маши Але сразила меня наповал.
– Ну, ты ходишь вся согнутая какая-то, постоянно грустная, – продолжал «хвалить» меня сын, – я же вижу, что ты не с нами, ты вся в своих мыслях об Але. Папа вон седой весь стал…
– Да, сынок, безрадостная картина… – все пыталась отшутиться я.
– А ты сама не чувствуешь? Так плохо у нас дома не было никогда… Ты даже готовить еду стала по-другому… И гости в наш Дом больше не ездят…
– Мне нужно время. Прости меня, – обняла я Егора, – сама от себя не ожидала… Прости.
– Это как раз то, о чем я хотел тебе сказать. О прощении. Просто я хотел, чтобы ты знала. Я совсем скоро вырасту. И стану в нашей семье главным. Я стану вам помогать и Маше с Иваном стану опорой. Но я никогда не смогу простить Алевтину. И никогда не разрешу ей войти в нашу семью снова.
– Это очень серьезные слова, Егор, – ответила я сыну, – очень серьезные и жесткие.
– Я думаю обо всем этом. Постоянно думаю. Семья должна быть крепостью. Достаточно, что извне все время происходят какие-то катаклизмы. Но если внутри крепости начинается чума, больных приходится сжигать…
– Егор, надо уметь прощать… Ты же веришь в Бога…
– Слезы матери и сестры? А глаза нашего папы? Она хоть представляет, какую боль причинила своему родному папе? Я понимаю, что ты, мы с Иваном и Машей – искусственные родственники для этого человека. И она вообще вправе нас всех ненавидеть. Но папа…
– Так, Егор… Все. Прекращай. Не заводись. Давай-ка успокаиваться и пить кефир, – постаралась я закончить разговор и выпроводила сына на кухню.
Я сидела у засыпающего Ивана и понимала: вот и все, воздух внутри меня закончился. Всем вокруг меня плохо. Как сделать хорошо – я не знала. А еще видела, как вдруг повзрослели Маша и Егор… И как-то было от этого не по себе. Рано, очень рано. Им бы детства еще. А они уже столкнулись с таким… Я долго не могла подобрать слово для того, что произошло. Предательство… Да, так просто: предательство.
Я перебирала в памяти все, что могла вспомнить, дни и вечера, проведенные моими детьми вместе с Алей…
Вот они втроем едут в к бабушке с дедушкой. Алевтине поручено отвезти брата и сестру. Она делает это в свои выходные. Возвращается в понедельник и сразу с вокзала на работу.
Вот
Аля едет с детьми на экскурсию в Крыму… Потом долго наперебой все трое рассказывают о своих приключениях.Вот Аля с Егором танцуют в ресторане…
Вот Алевтина учит Машу пользоваться косметикой…
Как же они без нее? Почему? За что? Им-то, таким маленьким, за что досталась оплеуха?..
Нет у меня ответов. Нет.
Живем дальше…
Я уже засыпала, когда ко мне в комнату пришел Егор:
– Мам, там с Машей что-то не то… Она стонет и плачет во сне.
Конечно, я как фурия примчалась к кровати Маши. Маленькая моя девочка вся горит. Ставлю градусник… 40,1…
Начинаю делать все необходимые процедуры…
Раздела… Обтираю… Лекарства…
Маша мечется по постели, что-то пытается мне сказать, неестественно ужасно размахивает руками… Речь бессвязная… Какой-то непонятный набор слов…
– Машуля, Машенька, – тормошу я дочь, – ты только скажи, что болит? Голова? Ножкам холодно?
И вдруг:
– Аля… Аля…
На какое-то мгновение я просто выпала из жизни. Да что же это такое?! Какая же я идиотка! Сама, своими поступками, словами взрастила любовь своей дочери к старшей сестре…
Я, мы все знали, что у Маши особенно острое восприятие мира, она очень ранимая и эмоциональная девочка…
Но чтобы настолько переживать?!
Я не могла себе представить, как аукнется мне желание изменить этот мир.
Чего я добилась? Нам всем без исключения плохо…
А я просто хотела счастья для чужого ребенка. Почему я решила, что жизнь в нашей семье будет счастьем для нее? Зачем поселила эту чужую дочь в коконе своей любви? Стать бабочкой она могла, только будучи окутанной любовью собственной матери. Кто дал мне право решать, что будет хорошо для этой девочки?..
Голова плыла.
А Маша горела…
– Машуля, Машенька, – звала я дочь, – я полотенце холодное тебе на голову положу, не пугайся… – Маша продолжала метаться на постели и звать сестру. В какой-то момент мне показалось, что Маша может сойти с ума. И я вызвала «скорую». Потом разбудила Андрея. Не стала рассказывать мужу посреди ночи у постели больного ребенка все, что произошло за последние дни. Зачем? Сейчас главное – привести в чувство Машу.
Была уже глубокая ночь. У постели Маши сидели врачи и я.
– Скажите, что с ней? – я смотрела в глаза пожилого мужчины-фельдшера.
– Вам сказать с точки зрения медицинской или человеческой? – ответил доктор, пристально на меня посмотрев.
– Давайте сначала с медицинской…
– Горло спокойное, живот спокойный… Уколы сделали. Будем ждать, пока спадет температура и ребенок уснет.
– Спасибо.
– Знаете, я не имею права как врач говорить вам это… Я вам как человек скажу. Я много детей вижу. И во многих домах бываю. У вас книг много. Сразу понятно, что они не для мебели стоят… Читают детки книжки-то?