Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру

Но время от времени в нем просыпалась все же еще влюбленность, и тогда случалось нечто ужасное — скромные приближения моего мужа казались мне насилием, и что-то кричало во мне: «Боже мой, это и есть брак?»

Моя стыдливость страдала, все было уродливо и отвратительно. Потому что, если интимная близость не кажется ясным и радостным праздником — она отвратительна!

Но иногда случалось, что его нежность снова воскрешала на короткое время мою прежнюю любовь. Так доверчиво и беззаботно приходил он ко мне, с такой нежностью и признательностью уходил он снова. По своему собственному опыту знаю я всю недоказанность утверждений Вейнингера, будто «женщина после физической близости чувствует себя настолько же презираемой, насколько боготворимой чувствовала себя до этого». Это один из «недоказанных взглядов» в странной книге Вейнингера. Если бы это было правдой — было бы слишком тяжело быть женщиной.

Возможно, что такой взгляд соответствует древней восточной точке зрения на женщину. Человек современности не столь «восточно» относится к женщине, она для него также является человеком, он уважает ее как такового, ее любовь вызывает в нем другие чувства, чем любовь рабыни. Мы должны предполагать, что таково общее правило.

Если бы Вейнингер мог прочитать эти строки, он бы спокойно сказал: «Глубока лживость женщины». Но по Вейнингеру — женщина не способна ко лжи. Она не может лгать, ибо для этого недостает главного: способности к правдивости. Она представляет собой абсолютную лживость — это наследственный грех; ее единственная задача — создать из мужчины «грешника». Поэтому женщина не способна говорить правду ни о себе, ни о других. Ее слова лишены значения.

И все же…

Дни проходили за работой без радостей. По ночам я чувствовала себя как-то особенно усталой и долго не могла заснуть. Мысли мои начали касаться моего гнезда. Надо было найти исход, заполнить пустоту.

Одиночество угнетало меня, по вечерам я сидела у камина и смотрела в огонь. И жажда терзала меня, словно голод или физическая боль, — не жажда людей, а жажда одного человека, который снова указал бы пределы моим мыслям и заглушил бы во мне страх жизни и страх смерти.

Пространство было слишком велико для меня, слишком много загадок кругом, смерть казалась слишком близко.

Я сидела возле постели моих детей и говорила себе: «Вот то, что нужно тебе! Вот кто должен поставить пределы твоим мыслям и заполнить пустоту твоего сердца».

Я целовала их маленькие ручки и рыдала над ними! Почему печально и одиноко покидала я тех, кого я любила больше всего в мире и за которых охотно отдала бы свою жизнь?

И снова я упорно заглядывала в свою душу.

Как шатки и беспомощны мы, люди!

Ничего мы не можем дать друг другу. Даже мать ничего не дает ребенку, когда он становится взрослым. Как часто вечером, когда я уходила от них, мне хотелось иметь Бога, чтобы доверить ему их. Но я потеряла Бога. В ранней юности еще я стала свободомыслящей, быть может, отчасти под влиянием веяний времени. В то время мы читали Вольтера, Руссо, Дарвина. Но самое большое влияние все же оказал на меня ясный и серьезный естественно-научный труд моего мужа. Религия и вера были отняты у меня.

Мне не приходило в голову самой изучить христианство.

Я даже не знала библии.

Много позже я как-то совершенно случайно познакомилась с древними индийскими религиями, и они настолько заинтересовали меня, что у меня явилось желание изучить христианство. Таким образом я раньше познакомилась с учением Будды, прежде чем как следует узнала о Христе и той религии, которую я официально исповедовала от момента моего крещения. Когда я захотела выяснить себе личность Христа, я взялась раньше всего не за библию, а за Ренана [6] . Теперь я прочла и библию, но чувство веры я не смогла вернуть.

6

Жозеф Эрнест Ренан (Joseph Ernest Renan, 1823–1892) — французский историк религии, семитолог, публицист. Разделяя взгляды тюбингенской школы, в своей книге «Жизнь Иисуса» (1863) попытался отделить новозаветную историю от сверхъестественных и чудесных элементов, представив Иисуса Христа как проповедника, наделенного особым даром.

Когда я готовилась к конфирмации, я находилась под религиозным влиянием нашего духовника, фанатика в вопросах христианства. Он не был женат и обладал всеми добродетелями святого, и я, и мои подруги боготворили его. Я была уверена, что он никогда не женится, и ради него хотела даже поступить в монастырь. Ради него я молилась утром и вечером, стоя на коленях, ради него надевала черные платья и приглаживала свои непокорные волосы. Но христианство само по себе и тогда было для меня закрытой книгой.

Мне приходили в голову мысли о многих, кого я знала раньше, о моих близких друзьях, мысли о «нем», кого я, как безумная, любила в семнадцать лет, о тех двух, которые любили меня много больше, чем я заслуживала, еще о многих мимолетных встречах — и в моей юности и позже.

У оживленной красивой женщины, замужем она или нет — лучше, конечно, если замужем, — всегда, разумеется, имеются поклонники.

У меня их было двое, в то время, когда я в первый год после замужества путешествовала по югу.

Как безразличны для меня были они оба! Как смешны! Я никогда не понимала, как может нравиться женщине ухаживание безразличных ей мужчин? Я в этом не вижу ничего интересного, я зеваю от скуки.

Флирт и так называемые настроения — это все не для меня, я более требовательна. Этот салонный флирт с его пикантными положениями и заигрыванием по углам содержит что-то нездоровое — то некрасивое, что претит мне. Или все — или ничего: товарищеские отношения или любовь. Любовь не имеет ничего общего с маленькими настроениями и пикантностями. Она требует всего и дает все. Это очень серьезная вещь. Тот, кто считает и подсчитывает, тот, кто колеблется и соображает, не знает, что такое любовь, так же, как и тот, кто дает ее частями и говорит об обязанностях и долге. Кто любит, не знает ничего о выгоде и убытках, он не добродетелен, не талантлив — он гениален. Он бессознательно достигает апогея в своем мышлении и деятельности. Только любовь делает цельной жизнь. Если этого требует любовь — все цели разрываются, потому что любовь самодержавна и не может быть иной. И только когда умирает любовь — люди становятся полезными и трудолюбивыми и начинают заботиться о своих талантах. Я не понимаю половинчатости. Поэтому мужчины — типа кукол во фраках — безусловно, не могут не находить меня крайне скучной. Но и меня они не интересуют.

Встречу ли я еще когда-нибудь человека, который заставит усиленно биться мое сердце? О нет, никогда. Я и не хочу этого. Какой невероятной кажется мне сама мысль — о новом человеке! Какой тяжелый и кропотливый труд — узнавать чужого человека, научиться открывать ему свою душу, в которой жизнь в течение ряда лет запечатлела такое множество следов добра и зла! Как трудно уяснить себе его душу! Нет, это невозможно. И если даже между мужем и женой умирает любовь, они не могут вычеркнуть из своей жизни своего брака. Ничего нельзя вычеркнуть, даже малейших переживаний. Тем меньше надежд вычеркнуть из своей жизни пережитое за многие годы. Я не могла бы представить себя в связи с другим мужчиной. Нет, я никогда больше не могла бы любить. Как женщина — я умерла.

И вот я ухватилась за свои маленькие таланты и стала развивать их. Я называла это своей работой, и она должна была с этого времени наполнять мою жизнь. Скоро вырастут мои дети и мое одиночество станет еще ужаснее, а потому — нельзя медлить. Надо наполнить жизнь трудом, надо научиться вести достойное человеческое существование, свободное и самостоятельное! Ведь таков, должно быть, рецепт жизни современной женщины.

Родина и общество предъявляют большие требования к каждому работоспособному гражданину — к женщине в том числе. Воспринять всякие идеи, движущие миром, посвятить свою жизнь и труд родине и страдающему человечеству — ведь это не может не быть первой задачей женщины. И так как у меня было достаточно времени, я бросилась в водоворот общественных обязанностей и стала на некоторое время «дамой-благотворительницей».

Я хотела, я должна была заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни. Целую зиму бегая по разным комитетам и заседаниям, я усердно принимала участие во всех спектаклях в пользу бедных. Я стала деятельной и желанной любительницей в различных артистических и литературных вечерах.

Я убивала свои дни в массе встреч, я чуть ли не разрывалась на части ради различных благотворительных учреждений. А вечером уставшая, с больной душой бродила по комнате, и когда я становилась возле кроваток детей, меня охватывало чувство оставленности и печали, и угнетало меня своею тяжестью. «Посмотрите, какая у вас мать! Ни одной цельной мысли нет в ее душе, вся душа состоит из тысячи клочков, которые она продает на рынке. Что может она дать вам?» И с неописуемым чувством стыда уходила я в свою комнату, сознавая, что дальше так жить нельзя, лучше совсем уйти от жизни. Я становилась бессильной, вялой, неспособной к жизненной борьбе. Другие женщины работали, доказывая этим свою практичность и ловкость. Они находили удовлетворение в этом. Но мне эта работа, как и всякая другая, не давала ничего.