Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру
Шрифт:
Мои дети и я! Мы представляем настолько одно целое, что трудно даже уяснить себе это разумом. Благословенны маленькие существа, с которыми я жила все эти годы, вместе с ними я созревала. Они никогда не внесли ни капли горечи в мою жизнь. Они были для меня лишь светом и радостью. И даже страх за них, страх жизни и смерти, неизменно следующей за каждой любовью, был для меня источником развития в себе человека. Как должна я быть признательна им за это! Но все же всю жизнь я живу вдали от них. Всю жизнь, тяжелую жизнь, в которой они не могут принять участие, потому что они еще дети.
Почему наша обоюдная любовь не наполняет моей жизни, отчего она не дает мне уверенности и покоя? Почему гордое сознание, что я дала им жизнь и радость обладания ими не внушают
Если бы и моя жизнь была праздной! Но я ненавижу леность и всегда деятельна.
Не в том ли причина, что мать во мне слабее любовницы? Не в том ли, что я по своей натуре принадлежу к той категории «проституток», которую определяет Вейнингер, к тем, для кого постоянная любовь и поклонение мужчины так же необходимо, как свет и воздух, к тем, кто становится музой и вдохновительницей мужчины! Но и этого нет в моей жизни. Я должна улыбнуться при этой мысли, но улыбка моя полна горечи. Мужу моему, признающему только логику и реализм, не нужна муза. Или же то обстоятельство, что я не могла стать его музой, — надрыв в его жизни? Что знала я об этом и что вообще знают люди? Немногим дано быть такими многознающими, как несчастному юноше Вейнингеру. Но часто, читая его книгу, я думала с женской наивностью: если бы он достиг моего возраста, быть может, он сократил бы свою книгу? Или же только у нас, женщин, каждый день увеличивается неуверенность, так что под конец у нас остается одно лишь ужасное чувство отчаяния и бессилия! Против только что найденной истины подымается снова другая. И человеческая душа становится бездной, полной неразрешимых загадок. Но в том, должно быть, сила Вейнингера, что он таким молодым писал свой труд. Долгая жизнь внесла бы в него сомнения, т. е. нормальная жизнь в полном здоровье [7] и в обществе людей.
7
Когда Толстой написал «Крейцерову сонату», он был уже стариком, у него было десять детей и он, быть может, забыл уже жизнь зрелого, но молодого мужчины. Вейнингер был болен, и апостол Павел, который желал, чтобы все были бы как он. т. е. целомудренными, был, пожалуй, эпилептик, как и Вейнингер.
Он рисует нам женщин и требует, чтобы мы верили его словам, хотя он женщинам приписывает самые ужасные пороки. Он и в мужчине допускает пороки, но придает им совершенно другую окраску.
«Лживость, органическая лживость характеризует всех женщин. Совершенно неправильно определение, что все женщины лгут [8] . Это допускает предположение, что они иногда говорят правду».
Существуют, положим, также лживые люди; но у них этот кризис проходит иначе: он ведет — хотя бы на короткое время, но все же к «очищению». Если бы это было так! Через мужчину ведь и нам, женщинам, светит надежда!
8
Здесь автор говорит не о «женщине», но о «женщинах вообще».
Но в Вейнингере жило, должно быть, много женского. Потому что, хотя он, конечно, мог только очень мало знать о женщинах, все же его инстинкт заставил его сделать изумительно много верных заключений «о женщине», так же как и женщина может обладать многими верными (правильными) заключениями о мужчине, хотя она редко сознательно изучала его. И хотя Вейнингер утверждает, что еврейству, как женщине, недоступна высшая гениальность, то все же как евреи, так и женщина, должно быть, не совсем негениальны в том, что касается знания людей. Впрочем, это допускает даже Вейнингер. Он говорит: «Бывают женщины с той или другой гениальной чертой; но женщина-гений не существует, не существовала и не будет существовать».
Быть может, однако, что наш брак — идеальный брак. Мы не наскучиваем друг другу, хотя мы и не забавляем друг друга. Все у нас отрицательно, это правда, но что
можно еще требовать? Любовь скоро проходит — это знают все. В лучшем случае остаются те многочисленные узы, которые соединяют две души посредством любви. Но люди трусливы. Не все так очаровательно смелы, как Байрон, который в свое время писал своему другу из Венеции. «Не могу приехать. Безумно влюбился; должен остаться здесь, пока не пройдет это».Да, да, мы все теперь трусливы. Лицемерие вошло уже в нашу кровь и поэтому бездна между людьми и правдой, между людьми и природой все увеличивается. А ведь в сущности, все гораздо проще, чем люди хотят это сделать. И женщины, безусловно, гораздо менее сложны, чем думают мужчины.
Итак, совершенно и естественно, если отношения между супругами принимают такой характер, как между мною и моим мужем.
Недавно мне пришлось слышать от одного супруга, состоящего в так называемом «счастливом браке», следующую фразу: «Ничего не может быть скучнее супружеской половины!»
По всей вероятности, он нашел другой центр вне этой супружеской половины. Но у нас нет этого центра. Поэтому мы и не скучны друг другу и за исключением редких случаев мы не чувствуем ненависти друг к другу. Итак, супружеская половина не всегда представляет интерес. Но что делать, когда нет ничего более веселого!
Я постепенно стала превращаться. Я чувствовала в себе материал для создания самостоятельного мыслящего человека. Теперь, пожалуй, беспощадные психологи спросят с улыбкой: «Позвольте узнать, сударыня, откуда в вас этот материал?»
И меня смущает этот вопрос, хотя я только мысленно прелагаю его себе. Ну что ж, это правда, он сформировал мое существо, он или другие мужчины, которых я встречала до него, или же книги, написанные мужчинами. Но из ничего никто ничего не может создавать, даже мужчина.
Сама природа, должно быть, вложила в меня материал, который поддавался формированию, и я все-таки стала мыслящим человеком с отпечатком собственного «я».
Хотя Вейнингер утверждает, что «у женщины нет совершенно души и что она даже не жаждет обрести душу, окончательно свободную от всего чуждого и наносного», — я все же убеждена в том, что я обладаю душой, данной мне природой, и что теперь я хочу найти эту душу. Но если быть откровенной, надо признаваться, что я немного боюсь того, что найду.
Первый шаг мой состоял в том, чтобы найти свой собственный вкус по отношению к одежде и устройству дома. Это мне удалось. Здесь оказалось, что муж мой восторгается всем, что я предпринимаю, а что все, что я позаимствовала от него, — не укрепилось во мне.
Изредка он высказывал мнение, не задумываясь над ним. Он был слишком занят. А я принимала все слова его за выражение глубочайших жизненных взглядов и спешила примениться к ним.
Но теперь все должно перемениться. Какое облегчение должен был испытывать и он, видя, как я освобождаюсь. Тяжело ведь всю жизнь проходить с таким паразитом на спине.
Все чаще и чаще говорила я: «Нет, я другого мнения». Или: «Этот ход мысли непонятен мне» и т. д.
И я стала искать частого общения с женщинами моего возраста, с женщинами, которые, как и я, уже не были более только «замужем», с самостоятельными зрелыми и деятельными людьми, которым казалось, что они могут обходиться без мужа. Многие из них научились смеяться сквозь слезы, и многие, взгляд которых погас от погибших иллюзий, снова свободно и ясно подняли глаза и снова начали свою жизнь сначала в одинокой борьбе.
Мой муж не мешал мне искать развлечений вне дома, даже наоборот.
Все, что я делаю, он находит правильным, оказывает мне полное доверие. Разве наш брак не идеален?
А я не поправляю более своей прически и не волнуюсь, когда он входит: по Вейнингеру, так поступают все женщины, когда входит мужчина. Правда, мы это делаем по отношению всех мужчин за исключением тех, кого мы раньше любили. «Искусство созидает, наука разрушает чувственный мир; поэтому художник эротичен и чувственен, а человек науки вне чувственности», — говорит Вейнингер. Это имеет основания. Во всяком случае, чувственность быстро исчезает при научном труде. Может быть, многое в жизни ученым показалось бы легче, если бы они не вступали бы в брак на веки вечные. А художники! Что же нам показывает жизнь, что видим мы в жизни?