Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру

Много ли сильно эротических натур живут всю жизнь в счастливом единобрачии? В действительности, а не только по-внешнему счастливом?

Вейнингер говорит: «Общее воззрение, что мужчины расположены к многобрачию, — неправильно. Женщины более склонны к нему». Чтобы приблизиться к истине, надо бы сказать, что от природы оба пола склонны к полигамии, но что воспитание женщины долгое время порабощало в ней эту склонность, тогда как большинство мужчин без помех живут в многобрачии. Здоровый нормальный мужчина лишь в редких случаях знал одну женщину, а большинство женщин знает, без сомнения, одного только мужчину. И для многих этого совершенно достаточно. Частые роды нередко убивают половое влечение. При продолжении рода на долю женщины выпадает такая бесконечно тяжелая роль, что неудивительно, если они довольствуются одним мужчиной. Но что мужчины любят несколько женщин сразу — это, конечно, неверно, на это они так же неспособны, как и мы. Кто действительно любит — принадлежит всем телом и всей душой одному, пока длится эта любовь. Но, к сожалению, она зачастую длится недолго.

Когда кто-либо спрашивает, как упорядочить ужасные отношения полов, — моралисты отвечают: устранением между ними всякой чувственной связи. Как будто это ответ! Ведь вопрос заключается именно в том, что надо делать, пока существуют люди на свете.

При трезвом рассмотрении часто кажется, что единственно возможен тот порядок, при котором детям полагаются писаные законы, а зрелым людям предоставляется полная свобода. Но дети принадлежат матери и поэтому матриархат — единственная возможная основа для какого-либо порядка.

В сущности, отец, в более глубоком внутреннем смысле, совершенно свободен по отношению к своему ребенку. Внешние условия, степень его человеческого развития, его душевные склонности и его любовь к матери предначертывают степень его ответственности перед ребенком. Разве случалось, чтобы отец из стремления жить со своим ребенком, из любви к нему когда-либо спрашивал о своем незаконном дитя? В лучшем случае — мужчина выучивается любить ребенка, который вырастает рядом с ним. Мать срастается с ребенком с первого дня жизни эмбриона. Если она не может жить для него и с ним — ей лучше убить его, так как она убивает в себе человека. Она не может оторваться от него.

В матриархате, который, будучи перенесен в цивилизованную эпоху, вовсе не означал бы много мужества, не было бы ничего смешного, но мужчина сам создает и приводит в осуществление все законы и обычаи, о котором можно сказать, что ему еще далеко до окончательно упорядочения, — но где же мужчина, который создал бы цивилизованный патриархат?

* * *

Все мужчины были мне безразличны; они становились все незначительными в сравнении с моим старым добрым другом, склоненным за своими книгами. И кроме него — ни один из них не заставил биться мое сердце. Мне было тридцать три года, я сама иногда называла себя матроной, а тридцатилетних мужчин — мальчиками.

Я немного располнела, но мне говорили, что я выгляжу еще молодой.

Некоторые мои работы были признаны художественными, говорили о моем таланте, но я чувствовала себя отвратительно. Я знала, что мой талант ничтожен и жалок, но больше всего меня смущало, что я дала заглянуть всем в свою многотрепетную душу. Это было тяжело. У меня было такое чувство, будто я разделась донага на глазах у всех, и мне хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотала меня, скрыла бы меня навсегда.

Почему я взяла на себя эту тяжесть?

Внутреннее ли стремление было чересчур сильно и оно заставило меня это сделать? Нет, это был инстинкт самосохранения, попытка освободить себя этой первой работой, «снова найти себя саму». Фантазия моя работала усердно, у меня была всегда тысяча идей, но выполнение их никогда не составляло для меня естественной необходимости. Напротив, собраться с силами и начать работать — это требовало чересчур большого напряжения воли. Но когда я бралась за осуществление своих идей, я на некоторое время становилась спокойнее. Мне нужно теперь одно: работа во что бы то ни стало.

Какая бы то ни была работа, но только работа. Я ненавижу леность, и все праздные женщины, которые проводят свои дни в приемных портных, в парикмахерской и на глупейших вечерах, мне противны. Я не знаю ничего более тоскливого, чем истеричные страдающие женщины, унижающиеся в борьбе со старостью до разных смешных вещей в надежде еще раз возбудить любовь мужчины.

Все — только не это. Мне бы хотелось иметь кусок земли, на которой бы все росло и цвело, и дом, в котором бы не было места ни одной праздной мысли. И я предлагала своему мужу купить маленькое имение, где бы мы могли пожить, когда состаримся, на свежем воздухе и за здоровой работой. Мне невыносима мысль о медленном умирании в комнате. Он улыбается и говорит: «Хорошо, если ты хочешь взять на себя заботу об этой земле, то мне эта мысль не неприятна. Там бы можно было мирно пожить, т. е. ты нашла бы достаточно работ и могла бы применить свои силы и свой административный талант».

И я начинаю задумываться и осматриваться; но муж мой так безнадежно равнодушно относится к моему плану, что я, наконец, устало бросаю все.

Я все более и более ищу общения с людьми вне дома. Мне нужно видеть людей, слышать говор, смех.

Иногда я, уходя, говорила мужу: «Ты знаешь, я иду веселиться!»

Он улыбался: «Веселись, пока это тебе доставляет удовольствие».

И я отвечала с сознательным желанием дать ему почувствовать горечь моих слов: «Не всегда идут веселиться, чтобы получить удовольствие!»

И он уходил, не глядя на меня и не возражая ни слова.

* * *

По средам у нас были собрания. Мы по очереди собирались друг у друга и редко приходили со своими мужьями. К счастью, у них почти всегда в этот день «заседание». И эти странные «заседания», которыми полна жизнь мужчин и которые вызывают отчаяние всех молодых жен, казались нам очень удобными.

Если же случалось, что в нашем веселом кружке появлялся хозяин дома, мы задорно восклицали: а мужчины? И мы выступали с речами против него, мы острили насчет мужчин. Но мы всегда оставались любезными, немного кокетничающими светскими дамами, и в наших словах не чувствовалось горечи.

Мы все понимали — даже мужчину [9] .

Мы были образованные взрослые люди, которые разумно смотрели на жизнь. Вот и все.

Когда мы слышим, что новая пара вступает в брак, мы смеялись. «Снова попались!» — говорили мы. Это было все, что мы могли сказать.

Мы ведь знали, что это нечто неминуемое. Я смешалась с этим хором уверенных и «законченных» женщин, я даже стала его регентом.

Я была теперь весела, научилась смеяться. Быть может, мой смех был немного нервен, но он действовал ободряюще на других. Часто они говорили мне: «Вот бы быть такой, как вы!» У некоторых из них случались минуты откровенности, и тогда они признавались, что не всегда они умеют смеяться. Еще не всегда, но это — их цель.

9

«Если женщина понимает мужчину, — говорит Вейнингер, — о возможности этого понимания мы еще поговорим потом, — она всегда пропитана (как ни безвкусно это выражение) всем тем, что он думает». Пожалуй, что это верно, по крайней мере, в большинстве случаев.

Если хотя бы одна из них знала, как далека я от смеха в часы одиночества! Как не уверена я и как полна горечи, как я томлюсь и рыдаю!

Но я говорила: «Послушайте-ка, mesdames, жаловаться на жизнь и плакать — что может быть хуже этого? Бежать с поля жизни — трусость! Жизнь прекрасна! Жизнь должна быть прекрасной! Сильная женщина улыбается навстречу грядущему дню!» А разве мы не сильны? Это только мужчины хотят насильно сделать женщин слабыми!

И мы насмехались над мужским непониманием психологии женщин, которое мы встречаем повсюду, над глубокомысленным анализом наших чувств и ощущений в браке и вне его, во время беременности и вне этого времени.