Испытание временем

Чувство голода исчезло, Шимшону легко и радостно. Он сравнивает служителя с Исухером Броуном и мысленно возвышает христианина над евреем.

В бильярдной зажгли висячую лампу с абажуром, и солнечный диск упал на сукно. В углах застоялся мрак, и суровые тени заходили по стенам. Люди с длинными палками охотились за блестящими шарами, прицеливались в них, точно из ружья, и играли ими, как дети. Шары катились по зеленому полю, словно по траве, мягко ударяясь о борта, ловко вывертывались из-под ударов и тяжело падали в плетеные мешочки.

Ослепленные страстью игроки продолжают свое дело, не замечая, что по столу катятся человеческие головы. Одна из них, — крупная, с жирным лицом Уховского, — смеется, хохочет… Впереди несется другая… Мелькают длинные усы и лукавые глаза Федьки. Нищий пьяница бросает Авруму гривенники, и они бесшумно падают на сукно… Гром срывается с ясного неба, и молния зажигает лавку Ривки… Голова старухи долго катится по бильярдному столу и проваливается в лузу… Шимшон открывает глаза и видит, как разбитые шары обломками рассыпаются по зеленому полю. Тени носятся по стенам, шары двоятся, троятся, множатся. Игроки сбрасывают их на пол, они громоздятся кучами, заполняют помещение, и Шимшон уходит в них по колени, по грудь…

Тихий смех будит его. «Вставайте, — шепчет ему служитель, — ложитесь на стол. Все ушли…» Солнечный диск меркнет, ключ по ту сторону гремит, и кто-то шепчет: «Спите спокойно…» Жесткий сверток багажа кажется необычайно мягким, тело становится невесомым и плавно куда-то скользит.

Ночь унесла горечь ушедшего дня, чувство голода и тоску по счастью. Снова сияет солнце, и снова все впереди… Теперь он не будет больше толкаться по городу — из центра на окраину и обратно. Ни одного шагу лишнего, ни одной минуты зря… Первым делом — к редакции… Благоразумные люди приходят сюда чуть свет. Здесь собралась уже толпа… Все жадно читают объявления, записывают адреса и стремительно уходят… Ничего нового… «На фронте без перемен», «На Старопортофранковской трамвай сошел с рельсов», «На сцене театра Сибирякова ставят «Осенние скрипки», «Требуется мальчик в магазин на выезд…»

«Мальчик на выезд»? Что ж, неплохо, Шимшон согласен… Счастье — везде счастье: он может понравиться хозяевам, его возьмут «в дом», наделят богатством и выдадут за него дочь-красавицу со спокойными, точно заводь, глазами и голосом нежным, как у Розы.

ПОИСКИ СЧАСТЬЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

В темноте сверкнул огонек, и показался сторож с фонарем в руках. Он подозрительно оглядел подводу, возницу и единственного пассажира, некоторое время помедлил и ушел. Близко лязгнули железные затворы, гулко упала массивная цепь, и тяжелые ворота раскрылись. Шимшон сбросил парусиновый балахон и прошел во двор. При слабом свете снующего фонаря он успел заметить клочок мощеной земли, стиснутый каменными строениями, такой же клочок черного неба и крепкий, высокий частокол. Воздух этой крепости был насквозь пропитан запахом кожи, дегтя и плесени.

Его провели по длинному коридору между ларями, напоминавшими гробницы, и дверьми с тяжелыми засовами и замками, как в тюрьме. Лавка с низким потолком и решетчатыми окошечками терялась в лабиринте за скобяным отделением. В этом универсальном магазине, где полки ломились от товара и кипы громоздились за прилавком, торговали всем — от носового платка до оглоблей, от золотых часов до свинцовых белил…

За конторкой сидела хозяйка в белом ситцевом платке со спущенными на грудь краями. На кончике ее толстого носа непрочно держалось пенсне, готовое при первом же движении свалиться.

— Позовите мне Залмана, — вполголоса проговорила она.

Из-за прилавка выскользнула тень и исчезла за дверью. Хозяйка, придерживая пенсне, посмотрела в книгу.

— Ты отпустил Марии Безродной товар без денег? — почти шепотом спросила она вошедшего. — На что ты надеялся?

Высокий, широкоплечий мужчина с атлетической грудью склонился над конторкой, хотел что-то ответить, но, встретив ее холодный, настойчивый взгляд, промолчал.

— В последний раз ты сегодня подходил к конторке…

Она беззвучно шевелила губами, точно щадила свой грубоватый, мужской голос.

— Послушай, мама…

Она махнула рукой, и тот замолк на полуслове. Он ушел растерянный, неверными шагами человека, у которого почва ускользает из-под ног…

Тишина обманула Шимшона, в лавке были люди. Они бесшумно ступали, переговаривались жестами и жались по углам.

— Иойхонон, — снова тихо протянула хозяйка, — иди сюда.

Молодой человек с холеными усиками и взором, не знающим дерзости, отделился от стенки. Он шел торопливо и в то же время беззвучно, мягко подпрыгивая, как на рессорах.

— У нас кончились цветные маркизеты, о чем ты думал до сих пор?

Приказчик почтительно кашлянул в руку.

— Две кипы товара отложены у меня на складе. Фабриканты снова помирились, цены пойдут в гору. Лучше выждать…

Она испытующе взглянула на него поверх пенсне, пошевелила губами, как будто желая еще что-то добавить, но ничего не сказала.

— Я вам больше не нужен? — произнес он мелодичным голосом, полным внутреннего трепета и преданности.

Она перевернула страницу и, не поднимая глаз, спросила:

— Кто отпускал товар Безродной?

Приказчик оглянулся, потрогал свои усики и изобразил на лице смущение.

— Залман… собственноручно…

— Пекарь жалуется на тебя, ты пристаешь к его жене…

Она не сердилась, Иойхонон — славный малый, ему можно кое-что и простить.

Приказчик высоко поднял брови и широко развел руками. Уроки любительских спектаклей пошли ему на пользу.

— Помилуйте, мадам Гельфенбейн, к чему мне эта старая баба?

Перед ним была немолодая женщина, фраза могла показаться бестактной, и он поспешил оговориться:

— Иная старуха милей красавицы, но помилуйте, она безобразна…

В еврейской речи приказчика русское слово «помилуйте» было блестящим камешком, который эффектно украшал его мысль…

— Помилуйте, я многим нравлюсь, разве это моя вина?

Действительно, что поделаешь с неотразимой внешностью?..

Снова безмолвие. Люди стояли по углам — немые и неподвижные. Только часы безнаказанно нарушали молчание и ворчали, как цепной пес…

Где-то задребезжал стальной аршин и с шумом упал на землю. Хозяйка подняла голову, и лицо виновника вспыхнуло смущеньем. Какая неосмотрительность! Надо же было случиться беде!.. Он бережно положил аршин на место и слился с полумраком…

Шимшон тоскливо оглянулся и прислонился к двери. Хозяйка заметила его и отошла от конторки. Некоторое время взор ее блуждал вокруг, то останавливаясь на нем, то на пирамиде ящиков за его спиною. Затем она сняла пенсне и бесшумно направилась к нему. Шимшон увидел, что она боком надвигается на него, и попятился.

— Как тебя зовут?

Она говорила, не раскрывая рта. Неживое лицо ее, жирное и дряблое, ничего не выражало.

— Шимшон… Меня зовут Шимшон…

— Шима, — сократила она его имя. — Будешь получать шесть рублей в месяц, жить в приказчицкой, спать на верхней койке…