Испытание временем

— Вы не поняли меня, Шимшон… В том-то и заключается грех, что деньги у нее вы обязаны отбирать… Без средств вы ничего не сделаете и ей не поможете. Кое-кого надо подкупить, задобрить, мои труды тоже чего-нибудь стоят… Вы неопытны еще, подождите, я позову сюда Нюру, она лучше меня объяснит вам.

Нюру? Мозес с ума сошел… С девушкой о таких вещах? Никогда!

— Мозес! — зовет он. — Прошу вас! Вернитесь!.. На одну минуту!..

Но студент приводит свою подружку и усаживает ее рядом.

— Молчите!..

Шимшон знаками умоляет его не говорить при девушке, он на все согласен, только пусть это останется между ними.

Поздно. Мозес уже все ей рассказал. Она очень довольна, смеется, заглядывает Шимшону в глаза. И он вспыхивает решимостью:

— Постойте, Нюра, спасать — так спасать до конца. Я женюсь на ней…

Они переглядываются и смеются над ним.

— Вас не просят об этом, Шимшон, — говорит студент с ноткой печали в голосе. — Помогите ей заработать кусок хлеба, мужа она всегда найдет себе… Вы поняли меня? Вечером я зайду к вам, сходим к Люсе…

Он облизывает губы, вытирает их платком и любезно кивает головой.

У самых дверей Шимшона настигает Миша Турок и усаживает за первый попавшийся столик. Он нежно держит Шимшона за плечо, и пальцы его нервно вздрагивают.

— Этот супник надавал тебе обещаний, и ты поверил ему… Идешь в коты к Моське?

Изо рта его несет удушающим смрадом, и Шимшон невольно отодвигается.

— Не пугайся, котик, — ближе придвигается к нему Турок, — ты же не девочка.

— Мне так удобней. Вот так… Говорите…

Шимшон говорит по-еврейски, а важный Миша Турок отвечает по-русски. Он верит в безукоризненность своей речи и мысленно восхищается собой.

— А мне, кошечка, удобней вот так… Дай-ка я обниму тебя…

Миша Турок отлично сознает свою силу, он скорее удушит Шимшона, чем выпустит из рук.

— И не стыдно тебе, душенька, забирать у бедной девочки последние гроши? Для кого? Для жирного Моськи? Поступают так честные люди?.. Я сам обираю, но кого? Бедных? Для бедных я сам отец… Я кормлю бедную маму, дай бог ей прожить сто двадцать лет, учу сестрицу на акушерку… В субботу я без бедняка за стол не сяду… Благотворительные общества засыпают меня просьбами… Евреям нужны дрова, хлеб, яйца на пасху, воск на хануку, — одним словом, надо и надо…

Он немного отодвигается и дает Шимшону перевести дух.

— У тебя, мое золотко, подходящая мордочка, портрет маленького иолда^[14], на такую приманку рыба сама идет… Мы пустимся с тобой в большое плавание, и через тебя бог мне поможет… Схватим куш, денежки положим на проценты и спокойно заживем.

— Это позор, Миша, я не могу. Вор — это последний человек…

Турок резко выпрямляется, шрам на лбу вспыхивает, точно его полоснули бичом.

— За такие слова у нас, Шимшон, кишки выпускают, хребет ломают с позвоночником… За кого ты меня держишь, за карманщика или маровихера? Ты имеешь дело с серьезным вором… Что значит — последний человек? Кто тебе сказал, что это позор? Покажи мне одного человека, который нас осуждал бы… Обойди все трактиры, все бильярдные, все кафе, всю биржу, всю Молдаванку и найди мне такого чудака… Нас благословляют: полгорода имеет около нас заработок… На нас свет держится!

Сапожник Егуда то же самое говорит. Каждому надо жить, каждый хочет иметь кусок хлеба… Богатых холера не возьмет, у них хватит добра.

— Вы не поняли меня, Миша, — оправдывается Шимшон, — я не то хотел сказать, моя цель — стать благородным человеком…

— Благородным?..

Турок делает жест неограниченной готовности. «Пожалуйста, — говорят его распростертые объятия, — прикажите только, я вмиг…»

— В чем дело? Благородство так благородство. Король котов Екл-безносый выше графа, пред ним князья снимают шапку… Благородства тебе никто не пожалеет, покажи только работу… Очистишь государственный банк — тебя признают бароном, потянешь за собой сотню юбок — бери себе чин короля… У нас есть Янкель Паж, Фроим Маркиз, Исруль Герцог, — пожалуйста, пусть будет еще Шимшон Дворянин…

Странные дела творятся на свете, все здесь шиворот-навыворот. «Добро, — говорит сапожник Егуда, — было злом и снова им станет». Грабь, обманывай — и ты станешь благородным… Порядочных осуждают, а о честности спорят с пеной у рта… Если уж на то пошло, он предпочитает Мозеса: за налет по головке не погладят, а маленькое преступление, крошечное, почти незаметное, могут и простить…

— Поговорим, Шимшон, начистоту. Все мы об одном мечтаем. Счастье — это деньги, и каждый бьется за них: проститутка мечтает о хорошем и богатом муже, домушник — о плохой задвижке и паршивом замке, я мечтаю на другой манер… Мне надоело страдать за кусок хлеба. Я имею большой план разбогатеть и бросить это дело… Ты и бог — моя надежда, и я не отпущу тебя…

Голос его вдруг заколебался и замер на очень низкой ноте. Пальцы на плече Шимшона ослабли, и рука соскользнула вниз.

Счастье — это деньги… Просто-напросто деньги! Вот почему оно представлялось ему так расплывчато и неясно… То в виде билета в театр, то в виде избранного общества, шикарного костюма, улыбки девушки, признания толпы.

— У меня, Шимшон, старая мама и сестра-невеста… Ты понимаешь, голубчик, свадьба может расстроиться… Жених не знает меня за такого, он знает меня за коммерсанта. Я уступаю маме, ее слезам и просьбам. Пусть радуется на старости. Я возьму свое счастье за шиворот! Или меня убьют прежде времени, или я узнаю настоящую жизнь.

Турок щурит близорукие глаза, улыбается и говорит:

— Не бойся греха, котик, плюнь на это, поставишь богу свечку, купишь тору, бархатную скатерть для амвона, и он все простит тебе, не поскупись только, старик любит жирный кусок…

Он выкладывает свой головокружительный план, шепчет все тише и тише. Они проникают через крышу в банк, спускаются в кладовые и блуждают между мешками золота.

— Ты будешь иметь, Шимшон, кусок хлеба с маслом. Дай бог мне так жить… Согласен? Га?

— Дайте подумать…

Сейчас он прикинет в уме и решит…

…Мелькают улицы, люди, Шимшон прыгает с крыши на крышу; с золотом над головой носится над городом, как ангел… Вот он спускается над синагогой. Здесь ему никто не страшен. Храм — убежище для всякого… Пред кивотом водружается восковая колонна — вечный светильник богу, благодарность за удачу. Мягко ложится бархатная скатерть на амвон, торжественно несут его подарок — маленькую тору в алой рубашке. Теперь пусть созывают нищих, он будет раздавать счастье. Довольно им мыкаться, искать свою долю, она у него в мешке.

— Ну что, Шимшон, идет? Ты слишком много думаешь, можно было бы за это время обокрасть казначейство…

— Я подумаю еще, Миша, подождите денек, другой…

Надо раз навсегда покончить с сомнениями… Какая это жизнь; вчера он умирал с голоду, пропадал в неволе, сегодня снова лишения. Никаких радостей — одни запреты.

— Думай хоть до пришествия Мессии, но одно я тебе скажу: не корчь из себя маленького. Святых у нас нет, все крадут… И ты уже, слава богу, грешил: проходил черной лестницей и, наверное, стягивал что-нибудь мимоходом… Но ты был до сих пор любителем, а теперь станешь мастером… На всякий случай зашнуруй пока свой рот и запрячь подальше язык…