Испытание. По зову сердца

— А где вы его встретили?

— Вот на том месте встретился и прошел с ним до самой глухомани, что за автопарком. Там он остановился у партизанской землянки, опустился на скамейку и молчком мне махнул рукой: мол, ступай.

— За автопарком? — озадаченно повторил Яков Иванович. — Идите, Кочетов, к себе. А когда я буду утверждать список кандидатов, вас вызову. — Здесь они расстались. Кочетов пошел к себе в роту, а комдив — в сторону автопарка.

Железнов увидел Хватова у партизанской землянки, сидящего с опущенной головой. Фуражка лежала у его ног.

— Фома Сергеевич! Что с тобой? — окликнул его Яков Иванович. Хватов поднял голову и посмотрел на него невидящим взглядом. Потом безмолвно протянул скомканную бумагу — сообщение штаба партизанского движения.

...»Ваша жена, Елизавета Пахомовна Хватова, зверски замучена фашистскими извергами и 28 июля скончалась в гестапо. Ваша дочь Наташа находится в партизанском отряде Борисова».

Яков Иванович вчетверо сложил это сообщение и положил себе в карман. Затем опустился рядом с Хватовым на скамейку и дружески положил ему на плечо руку. Сколько они просидели так — сказать трудно, но долго. Потом, когда Фома Сергеевич чуть-чуть успокоился, Яков Иванович надел ему фуражку и подхватил под локоть:

— Идем, дружище.

— Куда?

— А вон туда, — Железнов показал на мерцающие вдалеке, тянувшиеся к небу искорки, — к Ирине Сергеевне.

— К Ирине Сергеевне? Нет, — отмахнулся Хватов, — не могу. Понимаешь ли ты, что сейчас в душе творится? Все ходуном ходит. Кажется, взял бы и ринулся туда, за проволоку, — кивнул он в сторону, откуда доносилась орудийная стрельба, — и всех их, извергов проклятых, огнем, штыком, гранатой! — Фома Сергеевич не говорил, а, стиснув зубы, рычал.

— Возьми себя в руки. Идем, она нам родной человек, и, глядишь, там тебе полегчает.

— Нет, Яков Иванович, не полегчает. Скорее, своим горем я ее горе разбережу.

— Тогда потихоньку пойдем ко мне.

— Пойдем, — тихо согласился Хватов.

Чем ближе они подходили к автопарку, тем отчетливее доносился торжествующий голос диктора:

«...Дней пятнадцать тому назад войска Западного и Калининского фронтов на ржевском и гжатско-вяземском направлениях частью сил перешли в наступление...»

— Яков Иванович! — Хватов удержал комдива за руку. — Это же про нас!

Железнов было остановился, потом спохватился.

— Идем, послушаем. — Его обрадовало, что сообщение Совинформбюро сразу вывело Хватова из удрученного состояния.

Они свернули на стежку и пошли на огонек.

«...Ударом наших войск в первые же дни наступления оборона противника была прорвана на фронте протяжением 115 километров... Развивая наступление и нанося противнику непрерывные удары, наши войска разгромили 161, 392, 292, 129, 6, 256 германские пехотные дивизии, 14 и 36 мотодивизии и 2-ю танковую дивизию... Фронт немецких войск отброшен на указанных направлениях на 40 — 50 километров.

По 20 августа нашими войсками освобождено 610 населенных пунктов, в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое-Городище...»

Слушая сообщение, незаметно наблизились к палатке Валентиновой.

— Кто здесь топчется? Заходите. — Ирина Сергеевна распахнула полотнище. — Как раз к чаю.

— Это мы, Ирина Сергеевна. Проверяли службу наряда, — соврал Яков Иванович. — Услышали радио, вот и завернули.

— Так заходите. У меня тоже приемник звучит, — Ирина Сергеевна ввела их в палатку. Диктор рассказывал: «Бои идут на окраинах города Ржева. В боях отличились войска генералов Лелюшенко, Федюнинского, Хозина, Поленова, Рейтера, Шевцова.

Прорыв немецкого фронта был организован генералом армии Жуковым и генерал-полковником Коневым...»

Ирина Сергеевна выключила радио, усадила гостей за столик. На нем мгновенно появились хлеб, сало, чай.

— Я только что вернулась со станции. Там, на базе, мы получали новое оружие. По дороге чего только не нагляделась. Сплошь тянутся изможденные женщины с ребятами, со своими и чужими. Возвращаются домой. На них страх смотреть — чумазые, обросшие, кости да кожа. Все, что было у меня и у солдат — хлеб, консервы, сало, сахар, — все раздали им.

Рассказ Ирины Сергеевны острым ножом вонзился в сердце Фомы Сергеевича. И как ни сдерживал себя этот мужественный волевой человек, все же лицо его выдало — он побледнел, скулы вздулись, веки болезненно смежились.

— Что с вами, Фома Сергеевич? Вам плохо? — всполошилась Ирина Сергеевна и, вспомнив, что у Хватова не меньшее, чем у других, горе, упрекнула себя: — И чего это я, в самом деле, запричитала. Выпейте горяченького, все полегчает, — пододвинула она кружку с чаем.

— Спасибо, — сказал Фома Сергеевич.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Чуть свет Железнова подняла с постели пулеметная трескотня. Свесив с топчана ноги и поеживаясь от холода, он прислушался. Похоже, гитлеровцы строчили из опорного пункта Кузнечиха, где в эту ночь безуспешно работала дивизионная разведка. Казалось странным — огонь с каждой минутой нарастал, даже начала с вражеской стороны постреливать артиллерия, а с участка полка подполковника Карпова — ни выстрела. «Что бы это значило?» — подумал Яков Иванович и позвонил Карпову. Вместо него ответил оперативный дежурный. Он сказал, что подполковник спит. Это удивило комдива. Но, вспомнив, что тот лег только в третьем часу, будить не стал, а спросил оперативного:

— Что там у вас происходит?

— Наши разведчики повесили на кустах Вазузы дырявые каски, а к кустам привязали телефонный провод и вот, дергая за него, дразнят фрицев, а те палят, — спокойно доложил дежурный.

— Ну и пусть себе палят, — усмехнулся в трубку Железнов и снова лег. Но не спалось, в голову лезли беспокойные мысли. Почему Совинформбюро молчит о положении на южных фронтах? Что там творится? Видно, что-то страшное. До глубины души Якова Ивановича волновал Сталинград. Еще с гражданской войны в его сознании сложилось: Царицын — это символ стойкости, мужества и непобедимости. И от одной мысли, что Сталинград может пасть, ему становилось не по себе. Чтобы избавиться от этих неприятных мыслей, он встал, накинул на плечи полушубок и растопил печурку чурками, заботливо подготовленными Никитушкиным. Сидя перед печуркой на корточках и подставляя грудь приятному теплу, комдив на некоторое время застыл в неподвижности.

В узеньком окошке уже серел рассвет. Железнов встряхнулся, быстро натянул брюки, сапоги и в одной рубашке вышел на физзарядку. У тамбура остановился: в глубине полянки в кругу посеребренных заморозками, обезглавленных артогнем деревьев высилась единственная уцелевшая береза.

«Какой большой крови стоило нам твое спасение, голубушка», — с горечью подумал Яков Иванович и, приподнявшись на носках, сделал первый взмах руками.

Только Железнов собрался вернуться в землянку, как из-за кустов появился полковник Добров, держа в руках что-то странное.