Истинная пара: третьим будешь?

Шабаш… Шабаш!

Ну конечно! Эта дрянь не попала на собственный шабаш, считая это моей виной. Поэтому она решила занять моё место на моём шабаше! В моём платье! Под моим именем! Это предательство. Это немыслимо в нашей семье, в расе ведьм! Ведьмы друг за друга горой… Должны быть. Но не Аксинья. Наша предка — предательница.

И от этой мысли мне стало ещё хуже. Надо было рассказать маме. Я дура. И мне с этим жить. Здесь, в ебенях.

Дверь распахнулась, и в избушке появился Валера. В руках он держал за крылья пёстрого тетеревятника с жалобными жёлтыми глазами.

— Смотри! Еда сама в руки летит! Сможешь зажарить?

У меня в груди что-то ёкнуло. Словно оборотень хотел зажарить меня саму! Вся моя душа потянулась к бедной птице, даже наперёд меня самой, я вскочила и вытянула руки вперёд. Жар обдал ладони. Тот самый жар, который я всегда ждала и искала, жар магии. Шабаш… Неужели… Моя душа, моё тело, моя магия!

— Вишенка!

Сокол трепыхнулся в пальцах Валеры, и тот наморщил лоб:

— Какая ещё вишня?

— Пусти его! Это мой фамильяр!

Валера вскинул ладони вверх, птица тяжело упала на пол, потом кое-как поднялась на ноги и широко разинула клюв:

— Ведьма! Нашёл…

И распласталась по доскам пола, постепенно рыжея и превращаясь в белку.

— Вишенка…

Я подобрала безжизненное тельце и прижала его к груди. Маленький мой, храбрый и сильный белк! Кокон моей радости, моей вновь обретённой магии окутал рыженький комок шерсти, закачал, как недавно Валера баюкал меня. И вдруг стало спокойно и легко. Как я жила без Вишенки эти дни?

— Фамильяр, — сплюнул Валера с досадой и вышел. Я попёрлась за ним:

— Подожди, ты же сказал, что любишь меня! Поэтому и должен принять всё, что связано со мной. Фамильяр — это часть ведьмы!

— Да мне пофиг, — отмахнулся Валера, берясь за топорик. — Пусть будет. Домовой, фамильяр… Что потом?

— Потом больше ничего. Честное слово!

Он покосился на меня, на Вишенку и покачал головой. Но в нём не было прежней ярости, неприятия, злости. Просто досада. Не могу сказать, что мне это не понравилось. Это даже вызывало во мне мурашки беспредельной нежности. Ещё немного, и я влюблюсь безоговорочно, но тогда уже не смогу жить без него. Уже сейчас…

Я мысленно велела фамильяру стать кулоном и повесила его на шею. Валера снова занёс топор над поленом, бурча что-то неразборчивое. И таким был красавцем, его мышцы так играли в свете клонившегося к закату солнца, что у меня возникло непреодолимое желание повалить этого парня в траву, избавить от топора и снова оседлать… Зажмурившись крепко, попыталась согнать наваждение, но проиграла. Поэтому быстрым шагом пошла к ручью. Там хоть травки насобираю, как раз с вечерней росой черемшицу надо рвать на добрый сон.

Лес шумел надо мной, где-то перекликались ещё не уснувшие птички, где-то шуршали мыши под слоем опавших прошлогодних иголок. Впереди журчал ручей. Пахло сыростью, землёй и — неожиданно — сожалением. Хмыкнув, я нагнулась за черемшицей, сорвала первый лист, за ним другой, третий, и услышала глуховатый голос:

— Достопочтенная ведьма не берёт стебли? Зайца приправить — милое дело!

— Берёзкин, иди ты, — отмахнулась от домового, который снова подвис в воздухе, вероятно, медитируя.

— Простите меня. Я думаю, что был неправ.

— В чём, интересно?

Присмотревшись к стеблям, решила сорвать парочку и положить на печку сушиться. Зайца так зайца. Пахнет, конечно, одуряюще вкусно…

— В том, что отказал вам. Вы и ваш друг-оборотень… Не приспособлены вы для лесного затворничества. Да и мне спокойно опять станет.

Я выпрямилась, глядя на голую, абсолютно прямую спину домового. Что за выкрутасы теперь?

— Берёзкин, так ты согласен или нет, я не поняла?

— Согласен, — со вздохом ответил домовой. — Только поймите, что я вас унести отсюда не смогу.

— Начинается! Загадки по-джиньи? Унесу, но одного, кто правильный ответ на вопрос даст? Этому тебя учили в школе джиннов?

Берёзкин спустил ноги на землю и встал, повернулся с усмешкой:

— Да что вы, достопочтенная. Всё гораздо проще. Джинн собой представляет не тело, как у вас, а дух. Так и перемещаться могу. А носить с собой ничего и никого не могу.

От досады я стукнула кулаком по стволу сосны. Да что ж такое! Отчего такая непруха? Что же делать, что придумать?

— Один, значит, перемещаешься? — задумчиво спросила. А потом прищурилась: — А сможешь попасть туда, куда я скажу? Как у тебя навигатор работает?

Берёзкин наморщил лоб, но ответил послушно:

— Смогу найти, кого надо. Или ниточкой меня ведите.

— Ниточкой я, Берёзкин, не умею. Я тебе опишу, а ты уж постарайся отыскать!

Домовой поклонился и присел на траву:

— Слушаю вас.

Никогда раньше не задумывалась, как трудно описать дорогу к родному дому из ниоткуда. Название города, разумеется, Берёзкину ни о чём не говорило. Наш Муходвинск даже на карте виден, только если приблизить один к километру… Но я старалась.

— Там у нас только два средоточия магии. В доме мэра, но он посреди города, и на наших землях, на хуторе. К нему ведёт неасфальтированная одноколейка. Ты не сможешь пропустить хутор. Там слишком много родовой магии.

— Я найду, — коротко ответил Берёзкин, словно записывая информацию в мозгу. — Буду ориентироваться на вашу волну.

— Я давно там не была, — вздохнув, подумала, что не так уж и давно. Всего какой-то месяц… А кажется, что уже целую вечность!

— Ничего, остаточный след должен быть ещё в силе.

Берёзкин встал, отвесил мне долгий, витиеватый восточный поклон и растаял в воздухе — со скрещёнными на груди руками и опущенной головой. Дай-то шабаш, чтобы получилось. Пусть найдёт маму с папой, а они точно придумают, как забрать нас с Валерой из ебеней.

Остаток вечера мы провели с моим истинным у самого настоящего костра, запекая в нём ощипанную утром куропатку с черемшицей, потягивая чай из багульника и горицвета, нежась в объятиях друг друга. И снова было хорошо, и снова светлая сторона предательски нашёптывала в ушко всякие гадости вроде «тебя дома муж ждёт» или «у Валеры жена и двое детей». Тёмная сторона (а тёмная ли при таком раскладе?) периодически пыталась удавить светлую и только подмигивала мне заговорщицки, мол, не ссы, прорвёмся! Я вяло отгоняла их от себя, снова и снова зарываясь носом в плечо Валеры, упиваясь его мужским запахом и спокойствием, исходящим от оборотня. Где-то там Берёзкин? Нашёл ли? А мама? Решила вызволять непутёвую дочь, или не поверила полуджинну-полудомовому и приняла Аксинью за меня?