Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
В условиях значительно возросшего потока печатной продукции и расширения контингента ее потребителей особенно важной стала проблема профессионализации цензорского труда и превращение его во вполне самостоятельный вид деятельности. Уже указ от 2 апреля 1848 года требовал, чтобы цензор имел единственное место службы [893] . Это окончательно закрепил закон от 19 июля 1850 года, утвердивший, что «во время занятия сей должности» цензоры «не должны вместе с оною нести никаких других обязанностей». Здесь же был установлен и своеобразный «культурный минимум» цензора-профессионала. К должности допускались
893
Лемке М.К.Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. С. 199.
только чиновники, получившие образование в высших учебных заведениях или иным способом приобретшие основательные в науках сведения, если они притом достаточно ознакомлены с историческим развитием и современным движением отечественной или иностранной словесности, смотря по назначению каждого [894] .
В самом начале 1860-х годов произошли некоторые структурные изменения. Было упразднено Главное управление цензуры, часть его функций возложили на министра народного просвещения. В его ведении оказались цензурные комитеты, отдельные цензоры, канцелярия бывшего Главного управления цензуры, ставшая «особенной канцелярией». Из министерства
894
[Мнение Государственного совета о преимуществах цензоров] // ПСЗ II [Собр.] Т. 25. № 24342.
895
ОР РНБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 3. Л. 47–71.
В рамках этих преобразований было упорядочено общее устройство цензурного аппарата (создан центральный орган управления – Главное управление по делам печати и сеть цензурных комитетов), в его деятельность введены коллегиальные начала (советы ГУДП и комитетов), был профессионализирован и специализирован цензорский труд. Цензор должен был рассматривать произведения определенной тематики, соответствующей, как правило, полученному образованию. Контроль за исторической информацией находился в русле общей регламентации печатного слова, но имел и некоторые особенности.
«Временные правила о цензуре и печати», принятые 6 апреля 1865 года, – основополагающий цензурный акт (вплоть до ноября 1905 года) [896] , как это часто бывало в отечественной юридической практике, довольно быстро оброс дополняющими и разъясняющими документами. В данном контексте будут проанализированы лишь те из них, которые чаще других упоминаются при рассмотрении цензурных дел, касающихся исторических сочинений. Таковой была, например, появившаяся вскоре «конфиденциальная инструкция» министра внутренних дел П.А. Валуева, где он указывал на необходимость «при рассмотрении дел о произведениях печати» учитывать характер издания, состав редакции, а также – «обращать внимание на то, чтобы под формою ученых статей и трактатов не скрывалась недозволенная пропаганда атеизма, социализма, материализма» [897] .
896
ПСЗ II. Т. 40. Отд. 1. № 41988.
897
«Конфиденциальная инструкция цензорам столичных цензурных комитетов» от 23 августа 1865 г. // Материалы, собранные особою комиссиею, Высочайше учрежденною 2 ноября 1869 года, для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати: [в 5 ч.]. СПб., 1870. Ч. II. С. 180–181.
Специальное значение придавалось законодательному определению порядка издания книг исторических, для составления которых «правительство представляло материалы или открывало архивы». Этот вопрос неоднократно обсуждался в ГУДП. Уже в ноябре 1865 года член совета В.Я. Фукс указывал, что практика применения временных правил «показала их недостаточность, особенно по отношению к изданиям, для которых использовались правительственные материалы и архивы» [898] . Ему возражал граф Панин, предлагавший соблюдать закон от 6 апреля. Он указывал, что «опыт еще не приводил» к необходимости более строгих мер. К середине же 1866 года ГУДП, принимая во внимание «высочайшее повеление от 28 мая 1866 года» и накопленные практические результаты, пришло к выводу о необходимости подчинить подобные издания «предварительной цензуре, несмотря на объем книги или сочинения». В качестве примеров необходимости столь строгих мер приводилась, в том числе и переписка ГУДП по ряду статей, помещенных в «Чтениях Общества истории и древностей российских» (далее – ЧОИДР) и затем напечатанных отдельными брошюрами. Совет предложил дополнить IV отдел закона от 6 апреля 1865 года пунктом «в» следующего содержания:
898
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 77–77 об.
Предварительная цензура распространяется на книги какого бы то ни было объема, для составления коих само правительство дало материалы, равно сборники, заключающие в себе заимствованные из правительственных архивов документы прошлого и текущего столетия и частные письма и записки царственных в России особ, равно прочих членов императорского дома и высших государственных сановников.
Предлагалось также добавить пункт «г», который должен был распространять те же правила на
сочинения, переводы и статьи, в коих описываются события, относящиеся до государей-императоров и членов императорской фамилии, или сообщаются личные их действия и изустные выражения, а также на все статьи, содержащие в себе частные письма и записки в бозе почивающих лиц царствующего дома [899] .
Однако эти нововведения не обрели силу закона.
Закон «О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати» от 7 июня 1872 года стал важным руководством для непосредственной цензурной практики, поскольку очень часто он служил основанием для предъявления претензий и для прямых запретов публикации исторических материалов начиная с последней трети века [900] . Последующая законодательная регламентация, включая и печально знаменитые временные положения от 27 августа 1882 года, касалась прежде всего периодической печати, но затрагивала также и сферу исторической информации, контроль за которой всегда находился в русле общей цензурной политики. Кроме того, сведения из прошлого все чаще появлялись на страницах периодики, а исторические параллели помогали более точной характеристике современных событий. Среди обременительных для печати мер, закон содержал статьи, непосредственно повлиявшие на степень контроля за историческим знанием. Это – получение цензорами права приостанавливать выход издания, не возбуждая судебного преследования; обязанность редакций по требованию министра внутренних дел сообщать имена авторов статей. Сюда относился и сам факт распространения правил на все издания, «арендуемые у правительственных и ученых учреждений» [901] . По существу же, внедрение в цензурную практику подобного документа, означало, по мнению авторитетного отечественного исследователя, «установление системы самого неприкрытого административного произвола» [902] .
899
РГИА.
Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 113–117.900
Закон «О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати», признавая факт освобождения от предварительной цензуры в столицах объемных сочинений, принадлежащих «к литературе серьезной, обращающейся к более зрелым умам» и по цене недоступной к распространению «в массе малообразованных читателей» и не могущей «служить орудием вредной пропаганды», тем не менее указывал, что под этой маркой вышло много «сочинений, наполненных самыми опасными лжеучениями», направленными на то, чтобы «поколебать основы государственного и общественного порядка». Особые опасения законодателей вызвало то, что книги эти продавались за треть и четверть стоимости и попадали в университеты, гимназии, а также к лицам, «посвятившим себя распространению вредных учений». Поскольку «пересмотр узаконений о печати» затягивался, закон предусматривал ряд карательных мер. В частности, бесцензурная книга или номер повременного издания, выходившего реже одного раза в неделю, признанные министром внутренних дел «особо вредными», подлежали задержанию в типографии, а вопрос об окончательном запрещении передавался на разрешение в Комитет министров (без высочайшего повеления). Лица, выпустившие в свет, утаившие экземпляр задержанной книги или способствовавшие ее распространению, подвергались наказанию. Если в издании содержалось «преступление, то независимо от задержания возбуждалось судебное преследование». Бесцензурное периодическое издание должно было быть представлено за четыре дня до рассылки читателям, а непериодическое – выйти в свет только через семь дней «после получения расписки» в принятии узаконенного числа экземпляров. См.: ПСЗ II. Т. 4. Отд. 1. № 50958. 7 июня 1872 г. С. 815–817.
901
ПСЗ III. Т. 2. № 1072. С. 390–391.
902
Зайончковский П.А.Российское самодержавие в конце XIX столетия (политическая реакция 70 – начала 90-х годов). М., 1970. С. 264.
Середина 1880-х годов знаменовалась включением наказаний за преступления в сфере печати в круг уголовных преступлений [903] . Из законодательства этого времени практически исчезают акты, дававшие право на бесцензурное получение литературы, столь характерные для предшествующего времени. Последующее законодательство содержало ряд изменений ужесточающего характера [904] . Строже стал и порядок перехода повременных изданий от одного лица к другому, ставший возможным не иначе, как с разрешения министра внутренних дел [905] . Эта временная мера ставила издателей в еще большую зависимость от министра, ибо сама процедура передачи нередко затягивалась, усложнялась, а порой и заканчивалась запретом. С увеличением в августе 1888 года количества букв на печатном листе (с 11 до 33 тысяч) под предварительную цензуру стали попадать печатные издания большего объема [906] , в том числе и исторические.
903
В числе таких наказаний были: денежные взыскания и аресты; тюремное заключение за напечатание произведений без просмотра цензуры, за открытие и содержание тайно типографий, литографий или металлографий, за хранение, продажу книг, запрещенных цензурой и т. п. (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. СПб., 1909. Разд. VIII. Изд. V. Отд. II).
904
ПСЗ III. Т. 6. № 4772. С. 512; Там же. Т. 16. № 12992. С. 484–485.
905
Там же. Т. 17. № 13902, 28 марта 1887 г. С. 14.
906
Новомбергский Н.Я.Освобождение печати во Франции, Германии, Англии и России. СПб., 1903. С. 228.
Рассматривая публикации, посвященные прошлому, цензоры особенно внимательно относились к именам участников исторического повествования, строго ранжируя информацию и оценочные характеристики согласно статусу упоминаемой в тексте личности. Среди персоналий отечественной истории первое место, причем с колоссальным преимуществом, несомненно, занимали представители верховной власти. Архивные материалы свидетельствуют и об интересе цензурного ведомства к информации о государях, великих князьях и княгинях (в том числе и самозванцах и самозванках, оставивших след в отечественной истории, вроде Лжедмитрия или княжны Таракановой). Очевиден и контроль за изложением сведений об известных персонажах истории, среди которых фавориты царствовавших особ, представители известных дворянских родов, государственные мужи, деятели культуры и науки.
Вопрос об освещении в печати сведений об особах царской фамилии на протяжении всего изучаемого периода был для цензуры чрезвычайно актуален. Он неоднократно поднимался как цензурными комитетами, так и советом ГУДП. Не решил проблему и циркуляр от 8 марта 1860 года. Уже в 1866 году, в связи с книгой князя К.Н. Урусова «Очерки восточной войны 1854–1855», Московский цензурный комитет отмечал, что ни в Уложении о наказаниях, ни в законе от 6 апреля 1865 года «нет ограничительного законоположения о скончавшихся особах августейшего дома» [907] . Поднят вновь вопрос был в связи с двумя публикациями о княжне Таракановой (в книге первой «ЧОИДР» за 1867 год и в «Русском вестнике»). Московский цензурный комитет вновь указывал на отсутствие закона, запрещавшего сообщения в печати «неблагоприятных сведений о скончавшихся особах царствующего в России дома». Член Совета ГУДП А.Г. Петров также отмечал, что «высочайшее повеление» от 8 марта 1860 года может относиться «только к подцензурной прессе, потому что оно не вошло в Уложение о наказаниях и не подкреплено никакой карательной мерой». Такой же законодательная ситуация оставалась и в 1869 году, о чем свидетельствует заключение Московского цензурного комитета по поводу исторического сборника П.И. Бартенева «Осьмнадцатый век» [908] .
907
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 48 об.
908
Там же. Д. 4. Л. 170об. –173; Д. 6 Л. 9 об.
Прецедент с изданием в первой книге «Русского архива» за 1871 год «Писем из Петербурга в Италию гр. Жозефа де Местра» вновь возбудил этот вопрос. Член совета Ф.П. Еленев [909] , наблюдавший за журналом, подчеркивал, что цензура обязана «постоянно и настойчиво не допускать» рассуждений о царствующих особах (в данном конкретном случае о кончине Павла I), ибо помимо закона утвержденного есть «высший закон политического приличия и нравственного уважения к верховной власти». МВД не решилось собственною властью разрешить или запретить подобные издания и сочло нужным испросить высочайшее указание [910] . Примечательно, что именно Еленев, специализировавшийся на цензуре литературы исторической, четко сформулировал принципы контроля за информацией о лицах императорской фамилии.
909
Еленев Фёдор Павлович (1829(1827)–1902) писатель (под псевдонимом Скалдин опубликовал очерки «В захолустье и в столице», 1870), автор брошюры о студенческих волнениях (см.: Материалы для характеристики положения русской печати: [в 2 вып.]. Женева, 1898. Вып. 1. С. 4), цензор Санкт-Петербургского цензурного комитета в 1860-х годах, с 1870-х годов член ГУДП, до службы в цензуре придерживался либеральных взглядов.
910
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 675–679об.