Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Несмотря на то, что интеллектуальное взросление М.М. Филиппова пришлось на поздние 1870-е, он оставался до конца стойким шестидесятником в своих оценках, симпатиях, кумирах, поведении, выборе ориентиров. Его мировоззрение сформировалось под воздействием двух учений – Маркса и Дарвина. Между первой публикацией статьи «Борьба за существование и кооперация в органическом мире» в журнале «Мысль» в 1881 году и подробным анализом второго тома Марксова «Капитала» [1396] прошло четыре года. Детальный разбор концепции Маркса, фундаментальные статьи о нем, а также одни из первых тщательных переводов сочинений Дарвина на русский язык – абсолютно пионерные проекты для русской культуры 1880-х годов. Принципы работы Филиппова объединяли три составляющие – строгие научные исследования, соответствовавшие канонам академической корпорации, обосновывались философски, а затем их апробация продолжалась в открытой журналистской среде, в очень качественной популяризаторской эссеистике и в литераторстве. Его фундаментальный свод – двухтомник «Философия действительности (История и критический анализ научно-философских миросозерцаний от древности до наших
1396
Филиппов М.М. Посмертный труд Карла Маркса // Русское богатство. 1885. № 10. С. 179–188; № 11. С. 183–190; № 12. С. 165–173.
В конце 1880 – начале 1890-х годов Филиппов много публиковался [1397] . Его интересовала политическая история современности, в частности подоплека взаимоотношений России и Германии [1398] в предшествующие десятилетия. Но желание иметь свой журнал к этому времени становилось все острее. «Научное обозрение», замысленное давно, но вышедшее только в 1894 году, собрало и воплотило его издательские проекты. Показательна эволюция любимого детища. Сначала это был закрытый физико-математический журнал, но со временем он превратился в интеллектуальную площадку, на которой вели дискуссии социологи, экономисты, литературные критики, философы. В журнале публиковались Ленин, Циолковский, Эрисман, Хвольсон, Вагнер, Бехтерев, Менделеев. Сотрудничество Филиппова и Плеханова началось в этом журнале. Филиппова считали правоверным марксистом, и поэтому журнал подвергался цензурным репрессиям, а редактор находился под постоянным надзором полиции.
1397
См., в частности: Филиппов М.М. Россия и немецкие державы в 1840–1860 годах (По исследованиям прусского историографа) // Исторический вестник. 1890. Т. 39. № 2. С. 374–405. В статье суммированы и прокомментированы сочинения немецкого историографа Генриха Зибеля.
1398
Филиппов М.М. Лейб-философ князя Бисмарка // Исторический вестник. 1889. Т. 36. № 5. С. 384–398. В статье содержится критика книги Эдуарда фон Гартмана «Zwei Jahrzehnte Deutscher Politik und die gegenwartige Weltage» (1882).
Смерть Филиппова наступила во время проведения опытов ночью 11 или 12 июня 1903 года в Петербурге, в лаборатории, где была его квартира, служившая одновременно редакцией журнала «Научное обозрение». На следующий день ученый должен был ехать в Париж, чтобы консультироваться с химиком Пьером Бертело по поводу своих гипотез. Агенты охранного отделения немедленно прибыли на место катастрофы и изъяли все документы, погибшие позднее во время пожара. До сих пор эта гибель остается нераскрытой тайной.
В рукописном отделе Института русской литературы хранится список его сочинений в духе исторической беллетристики, сопровожденный авторскими комментариями, по которым становится понятно, что обращение к этим жанрам и темам вызвано у Филиппова желанием «исправить ситуацию» в романных трактовках истории другими писателями [1399] . Так, историческая повесть «Остап» возникает как корректирующий ответ на искажения Сенкевича, очернившего казаков и Хмельницкого. В систематизации всех видов современного исторического романа, в «выявлении его химии, физики, органических соединений», в составлении «таблицы Менделеева» для жанра, в классификации его элементов отчетливо прослеживается почерк Филиппова-ученого.
1399
Манн Ю.В. М.М. Филиппов – критик и историк русской литературы // Филиппов М.М. Этюды прошлого. М., 1963. С. 322–346.
Центральное место в этой системе занимает исторический роман «Осажденный Севастополь» (1889). В нем не совсем мирно уживаются три слоя. Первый слой – мемуарный, живой и естественный, основанный на реальном общении автора и рассказах очевидцев осады, участников кампании 1853–1856 годов. Второй слой основан на скрупулезном изучении документов. Сплав свидетельств и источников получился органичным, «бесшовным», подкупающим подлинностью знания, добротной деловитостью изложения фактов. А вот третий пласт – любовный, сентиментальный с явным налетом литературщины – не то чтобы нарушал, но расшатывал фактурную плотность текста. Повествование «прорубается» репликами, диалогами, авторскими репортажами, дробится пошловатой и безвкусной линией любви, «большую» историю сворачивая к заурядному мелодраматическому концу в духе счастливых развязок бульварных романов. Однако этот дух, очевидно, защитил и отвлек от опасной темы, Крымской кампании, травма скандального поражения в которой к 1880-м годам еще была не изжита. Поэтому цензура пропустила роман, который был благосклонно встречен критикой, вызвал читательские симпатии и довольно продолжительные, хотя и фрагментарные связи с Львом Толстым, – сюжет, также вошедший в историю.
Этот толстовский «след» в биографии Филиппова достаточно глубок [1400] . Два года на стадии подготовки романа «Осажденный Севастополь» он переписывался с Толстым, и понятно, что текст складывался в диалоге и с учетом «Севастопольских рассказов» и в особенности романа «Война и мир». Однако Толстой не принимал «утилитарное», прикладное, отчасти «национальное» отношение Филиппова к войне. Может быть, это неприятие
и послужило причиной отказа вдове Л.И. Филипповой, обратившейся к Толстому через год после смерти мужа за содействием в повторной публикации романа.1400
Ржавин И.Нераскрытая тайна // Слава Севастополя. 1968. 27 января; Филиппов Б.М. Тернистый путь. Жизнь и деятельность русского ученого и литератора М.М. Филиппова. 2-е изд, перераб. и доп. М., 1969. С. 123–139 (гл. «Связи с Л.Н. Толстым»); Менделевич Г.О книге М.М. Филиппова // Наука и жизнь. 1970. № 12. C. 150; Филиппов Б.М. Первый роман о Крымской войне // Наука и жизнь. 1969. № 3. C. 130–131; Филиппов Б. Встреча в Хамовниках // Литературная газета. 1968. 31 июля.
Я прочел роман вашего покойного мужа «Осажденный Севастополь» и был поражен богатством исторических подробностей. Человек, прочитавший этот роман, получит совершенно ясное и полное представление не только о Севастопольской осаде, но о всей войне и причинах ее. И с этой стороны его вполне можно рекомендовать издателям. Я же не могу взять на себя рекомендовать его, так как воинственный и патриотический дух, которым проникнут роман, находится в полном противоречии с моими много раз выраженными взглядами [1401] .
1401
Толстой Л.Н. [Письмо] Л.И. Филипповой // Толстой Л.Н. Собрание сочинений: в 22 т. Т. 20. М., 1984. С. 574.
Итак, в завершении ряда оказался роман-симптом, внешне цельный, встроенный в общий поток, но внутри распавшийся на несколько составляющих, принадлежащих разным, плохо совместимым сферам: научной публицистике, исторической беллетристике и бульварной литературе.
Исторический роман 1870–1880-х годов – вторая массовая «умственная эпидемия», охватившая многие слои русского общества на исходе века. Число ее «жертв» многократно превышало количество затронутых прежним историческим бумом участков русской культуры в 1830-е годы. Трансляция через прессу, усвоение журналистского стиля и риторических приемов стало тем резонатором, что позволил жанру разрастись до универсальных размеров, мимикрировать, стать универсальной рубрикой, «журналом в журнале», одним из основных способов описания современности. Не случайна поэтому, с одной стороны, увлеченность публики, а с другой – настороженность в писательской среде, брезгливость к неразборчивости в обращении с историческими фактами, к «юркости ума», вездесущей «пронырливости» авторов, к гуттаперчевости жанра, сползающего к графомании и автопародии.
Историческая романистика как «сбой в культуре», как широкий беллетристический «разгул чувств» читающей аудитории обладала не только привлекательностью, но и вызывала раздражение. Известно, что щедринская «История одного города» в целом и отдельные главы в ней имеют острый полемический смысл и оспаривают главные идеи этого беллетристического поветрия. Несмотря на то, что Достоевский симпатизировал отдельным авторам, в заполнении литературного пространства историческими романами Достоевский видел небезобидный курьез, культурный «конфуз», а в конечном счете глумливое недоразумение:
Много чего не затронула еще наша художественная литература из современного и текущего, много совсем проглядела и страшно отстала… Даже и в исторический-то роман, может, потому ударилась, что смысл текущего потеряла [1402] .
«Помрачение», «околдовывание» публики пореформенного времени исторической романистикой отмечали и другие. Так, в обзоре «Русские исторические романы и повести нашего времени» А.И. Введенский ставил диагноз:
«Исторический роман», «историческая повесть», «исторический рассказ», «историческая хроника»… Вот вещи, которыми уснащается торжественное шествие современной русской литературы. Исторические романы пишутся теперь и историками, и публицистами, и художниками-романистами, печатаются всюду, начиная с газет и кончая большими журналами, читаются всеми. И при всем том едва ли какой-нибудь род литературы когда-либо и где-либо был в более неприглядном состоянии. В массе «исторической» беллетристики, завладевшей даже иллюстрированными журналами, немногое найдется, что выделялось бы из самой посредственной посредственности [1403] .
1402
Достоевский Ф.М.Дневник писателя. 1881 // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 14. Л., 1995. С. 476.
1403
Введенский А.И. Об исторических романах // Страна. 1880. 14 декабря. С. 7.
Чем больше возрастала жанровая агрессия, стремление отвоевать место в журнале, на библиотечной полке и на книжном рынке, тем слышнее становился ропот недовольных [1404] . Столь активное массовое вторжение в культуру исторической беллетристики с необходимостью вызывало обратную реакцию, сопротивление этой беллетристической буре, на раннем этапе расчистившей дорогу русской классике. В конце XIX века, как в шекспировском «Короле Лире», буря эта оказалась своеобразным финалом, занавесом, ознаменовавшим закат, исчерпанность, завершение классического пласта культуры.
1404
Круглов А.В. Новости текущей журналистики // Россия. 1880. 19 декабря. С. 6.