Истории для кино
Шрифт:
– Боцман, отдать швартовы!
– А шо это такое – швартовы? – интересуется Тромбонист.
– Да это те веревки, шо мы свистнули у Мариуполе! – поясняет Скрипач.
Зал смеется. Керженцев морщится. А Трубач интересуется:
– И шо, вы хочете сказать, шо все пассажиры уже на борту?
Скрипач приставляет ко лбу ладонь лодочкой:
– Да нет, тут еще какая-то интересная личность чалится на пароход…
– Ой, сдается, я знаю эту личность! – заявляет Пианист.
И начинает на рояле вступление к номеру «Гоп со смыком». Появляется Утесов в новом обличье – дырявый тельник, мятая кепочка, в углу рта папироска. В характерной
Зал встречает нехитрую песенку смехом и аплодисментами. Керженцев резко поднимается и уходит. Сопровождающие его лица следует за ним, не без некоторого сожаления оглядываясь на поющего Утесова. Он провожает уходящих огорченным взглядом, но не прекращает петь:
Гоп со смыком – это буду я!Вы, друзья, послушайте меня.Ремеслом избрал я кражу,Из тюрьмы я не вылажу,Исправдом тоскует без меня!Потом, стоя за столом своего кабинета, Керженцев выдает руководящий нагоняй сидящему на краешке стула Утесову:
– Что вы пропагандируете? Какой-то бандитский репертуар! Вы же культурный человек, образованный… Хотя нет, у вас же нет образования.
Утесов сокрушенно признает:
– Два класса, три коридора.
– В общем, так! Отныне все эти ваши блатные песенки запрещены!
Утесов робко возражает:
– Знаете, народу нравится то, что я пою. А работники искусств делают все для народа…
– Не разводите демагогию! Вы отлично понимаете, о чем я говорю!
– Не понимаю…
– Да? Может, вы и не понимаете, почему режиссеру Александрову дали орден, а вам – фотоаппарат?
Это напоминание огорчает, но и заводит Утесова. Он наливается мрачным упрямством:
– Сдается мне, Платон Михайлович, что вы хоть и руководите эстрадой, но сами эстраду не любите.
Керженцев неожиданно признается:
– Не люблю. И что?
– А то, что Владимир Ильич эстраду любил.
– Да вам-то откуда это известно?
– В письмах Ленина есть воспоминания, как они с Надеждой Константиновной в Париже слушали шансонье Монтегюса, и ему очень нравилось…
– Товарищ Утесов, вы – не Монтегюс!
– Но и вы, товарищ Керженцев, – не Ленин!
Утесов вскакивает, они стоят, непримиримо глядя друг на друга. Потом Керженцев холодно усмехается и сообщает, что кто есть кто – это рассудит будущее. А в настоящем исполнение блатного репертуара Утесову категорически запрещено.
Все еще в мрачном настроении после разговора, Утесов быстро идет по улице. И, погруженный свои мысли, задевает плечом идущую навстречу Зою. Она потирает свое плечо, но улыбается:
– Какое неожиданное
рандеву!– Ох, извините, простите, ради бога!
– Ничего, приятно было повидаться! – Зоя посылает ему воздушный поцелуй и идет дальше.
– Зоя, подождите! Не бросайте меня сейчас… Пожалуйста!
Зоя оборачивается, смотрит в отчаянные глаза Утесова и пожимает плечами:
– Честно говоря, у меня нет опыта развлечения мрачных мужчин. Ну, не знаю… Вы давно были в парке культуры и отдыха?
– В парке? – теряется Утесов.
– Ясно, – смеется Зоя. – Последний раз тогда же, когда и в Большом театре – никогда!
Они идут по аллее парка Горького. Некоторые прохожие оглядываются на Утесова. Он недовольно ворчит:
– Кажется, мы выбрали не самое удачное место для прогулок…
– Ах да, вы же знаменитость, боитесь, что вас узнают!
– Нет, что вы… Просто ну чего так гулять… Хотите мороженого?
– Мороженое – балерине? Купите мне лучше шарик!
Утесов приобретает у продавца надувных шаров целую связку и вручает Зое. Она тут же отпускает их в небо и хлопает в ладоши, прыгая, как девчонка:
– Полетели, полетели! Я тоже хочу в небо! Помните Катерину из «Грозы» – «Почему люди не летают?»
– Ну, почему же не летают? Вон, пожалуйста… – Утесов указывает на лодки-качели, высоко взмывающие вверх и резко падающие вниз.
Он сказал это с усмешкой, но Зоя хватает его за руку и всерьез тащит его на качели. Они взлетают в небо, стоя на лодке, держась за ее тросы. Зоя в полном восторге. Утесова тоже захватывает полет, он раскачивает лодку все сильнее и сильнее. Вдруг Зоя перекрикивает ветер:
– Поцелуй меня!
Утесов, не размышляя ни секунды, с немалым трудом пробирается по летающей лодке к Зое, целует ее.
И вдруг замечает в соседней лодке Диту со жгучим черноусым красавцем. Утесов резко отстраняется от ничего не понимающей Зои. А Дита демонстративно отворачивается. Отец и дочь несутся в лодках навстречу друг другу, расходятся в воздухе и обратным ходом встречаются вновь…
Вечером в гримерке театра Утесов и Дита готовятся к представлению. Оба не говорят ни слова о дневном происшествии, оба подчеркнуто корректно просят передать грим или застегнуть бусы и вежливо благодарят за оказанную помощь. Дита встает из-за столика, подходит к зеркалу, поправляет платье и прическу. Утесов не выдерживает и становится между Дитой и зеркалом.
– Ну, виноват я! Виноват! Пойми, я – творческий человек, мне нужно вдохновение, у меня – эмоции!
– А у меня – мама, – тихо отвечает Дита.
– И у меня наша мама! Мама – это святое!
Дита презрительно усмехается. Утесов переходит от защиты к нападению:
– Между прочим, ты тоже не с мужем там была!
– Тебе известно, что мы не живем вместе.
– А с этим усатым франтиком ты живешь?
– Во-первых, он не франтик, а кинорежиссер. Альберт Генденштейн. А во-вторых, мы скоро поженимся.
– Ну да, тебе что в кино сходить, что замуж! А мы с мамой вместе всю жизнь, потому что семья – это самое главное, самое ценное…
Утесов даже не замечает, как переходит с унизительной роли застуканного на месте преступления неверного мужа к пафосной позиции благородного защитника семейных устоев. Но Дита смотрит на отца весьма иронично, и под этим взглядом его пафос выдыхается.
Раздается тройной звонок, затем голос по радио:
– Леонид Осипович! Эдит Леонидовна! Просьба – на сцену!