Истории для кино
Шрифт:
– И где Лёдя?
– На репетиции. Скоро придет.
Мама Малка не скрывает недовольства:
– Репетиции-шмепетиции… А что это пахнет?
– Я испекла пирог.
– Слышу, шо пирог. Но я же сказала: принесу мой штрудель!
Папа Иосиф, как всегда, пытается всех примирить:
– Очень хорошо, Малочка! И пирог, и штрудель – гости таки не уйдут голодные…
– Да мы сегодня без гостей, семейным кругом, – говорит Лена.
Раздается звонок в дверь. Мама Малка довольна: наконец-то явился этот шалопай Лёдя. Но Дита возражает, что папа не стал бы звонить – у него
– Самолет летел, колеса стерлися, вы не ждали нас, а мы приперлися!
– Что вы, Исаак Осипович! – сияет Дита. – Мы всегда вас ждем, как вы можете…
– Не могу! Конечно, я не могу не поздравить любимую девочку с днем рождения!
Он вручает Дите букет. Она прячет лицо в цветах.
И вот уже все за столом: Утесов, Лена, Дита, мама Малка, папа Иосиф и Дунаевский. Все с аппетитом уплетают яства Елены. Утесов бормочет с полным ртом:
– Нет, Исаак… Ты все-таки фокусник… Взять и приехать специально из Москвы…
– А как же – такой день! Но больше никакие фокусы не понадобятся: скоро и ты – в Москву, в Москву!
– Надеюсь, не так скоро, – вздыхает Утесов.
– А мне лично Ленинград очень даже нравится, – заявляет папа Иосиф. – Даже, скажу я вам, больше, чем Петербург! И чего они, Лёдя, тебя так в Москву тянут?
– А чтоб ругать ближе было! Но я еще, может, откажусь…
Елена возмущена:
– Опять?! Мы же все обсудили. И у тебя больше возможностей для работы, и Диточка, пока учится, будет дома, и для мамы с папой в Москве – все врачи…
– О! – усмехается Малка. – Вспомнили маму с папой!
Елена не реагирует на колкость свекрови и начинает собирать грязные тарелки, миски, блюда. Дунаевский быстро меняет тему:
– А может, вспомним, ради чего, собственно, мы собрались?
Утесов ему подыгрывает:
– Как ради чего? Ради рыбы фиш!
А папа Иосиф наивно недоумевает:
– Лёдя, или ты забыл? Сегодня ж Диточкино рождение!
– Ша, Йося! – усмехается Малка. – Твой любимый артист опять шутит.
А Утесов серьезнеет:
– Да какие шутки… Двадцать лет! А ведь совсем недавно на руках носил…
– Теперь меня уже на ручки не поднимешь! – смеется Дита.
Но отец хорохорится:
– Положим, еще как подниму! Но не в том дело… Просто кажется, все было только вчера… Ты – такой крошечный комочек, я качаю твою люльку, а мама поет колыбельную… Правда ведь, Леночка, все – как вчера? – Утесов обнимает жену за плечи.
Лена отодвигает горку собранной грязной посуды, подпирает голову ладонями и вдруг запевает красивую и нежную украинскую песню: «Нич яка мисячна, ясная, зоряна…»
Все смотрят на нее сначала удивленно, потом – восхищенно. Голос Лены звучит глубоко, сильно, волнующе. Дунаевский подсаживается к роялю, кладет руки на клавиши, но передумывает – не хочет даже музыкой нарушать звучание голоса Лены. Прекрасная песня парит где-то в немыслимой высоте и наконец затихает. Елена молчит – еще вся в песне. И все молчат, боясь нарушить звенящую тишину.
Потом
мама Малка совершает нечто для нее невероятное: берет голову невестки в свои ладони и целует ее в макушку. Тут уже все разражаются аплодисментами. Елена смущается и снова начинает торопливо собирать посуду. Но Утесов перехватывает ее руки и говорит негромко, с болью:– Прости меня, Леночка! Пожалуйста, прости!
– За что, Лёдя?
– Ты оставила сцену… искусство… И все – ради меня!
– И ради меня тоже! – восклицает Дита. – Прости, мамочка!
Глаза Елены увлажняются.
– Какие вы глупые… Ну, ради вас, конечно, ради вас… Но что – сцена? Ведь у меня есть вы, родные мои, любимые!
Елена уже не в силах сдержать слезы, обнимает мужа и дочь. Дунаевский, снимая пафос момента, наяривает на рояле туш. Мама Малка сурово утирает слезу в уголке глаза. А папа Иосиф умиленно смотрит на всех, украдкой потирая ладонью грудь. Малка замечает это.
– Йося, тебе плохо?
– Что ты, Малочка, мне хорошо! Даже очень хорошо! Но я пойду трошки полежу …
На еврейском кладбище Ленинграда хоронят папу Иосифа. По традиционному обряду, Иосифа Вайсбейна провожают в последний путь раввин и десять свидетелей – минен, которые читают поминальную молитву – кадиш. У могилы стоят разом постаревшая мама Малка, Утесов, Елена и Дита.
Утесов шепчет сквозь слезы:
– Все, папа, все, теперь уже тебя никто не выгонит из Петербурга…
Моросит грустный дождь. Утесовы выходят за ворота кладбища. Дита обнимает плачущую бабушку Малку:
– Бабулечка, не плачь… Ну, пожалуйста, не плачь… Мы все тебя любим…
Бабушка Малка утирает слезы и говорит твердо:
– Я не поеду с вами в Москву!
– Что это за новости? – удивляется Елена.
– А кто будет здесь без меня ухаживать за могилой папы?
– А кто будет здесь без нас ухаживать за вами?
– Ты всю жизнь со мной споришь!
– А вы всю жизнь не хотите меня слушать!
– Родные мои, не ссорьтесь! – просит Утесов. – Хотя бы сейчас…
Но мама Малка не успокаивается, упрекает невестку:
– Она даже не хотела, чтобы Йосю хоронили по еврейскому обычаю!
Елена тяжко вздыхает:
– Я и сейчас считаю, что нам это может аукнуться…
– Леночка, о чем ты? – не понимает Утесов.
– О том, Лёдя, о том! Такое время – нигде ни в чем нельзя высовываться…
Мама Малка, опять всхлипывает, утирая глаза платочком:
– Бедный Йося!
Утесов обнимает маму и жену.
– Ну все, все… Давайте не расстраивать папу, пусть ему там, наверху, будет спокойно за нас.
– В Москву не поеду! – упорствует мама Малка.
Дита ластится к ней:
– А как же я без тебя, бабулечка? Кто позаботится обо мне?
Бабушка Малка обмякает, но еще ворчит:
– У тебя нивроку есть мать – пускай она и заботится…
В Москву Утесова пригласили руководить оркестром Центрального Дома железнодорожников. И лично железный нарком всех железных дорог Лазарь Моисеевич Каганович – большой поклонник Утесова – выдал ему квартиру на Краснопрудной улице.