История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Гомосексуала распознать труднее, чем священника Мотивы противоборствующих сторон приводят историка в замешательство, потому что он основывается лишь на дошедших до него суждениях и мнениях. Группа гомосексуалов обвинила в диффамации епископа N. за следующие высказывания: «Я уважаю гомосексуалов как инвалидов. Однако они желают, чтобы их ущербность была признана здоровьем, и я должен сказать, что не согласен с этим». Суд высшей инстанции Страсбурга объявил «неприемлемым» возбуждение дела гражданскими истцами. Иск заявителей был отклонен, а сами они должны были выплатить епископу компенсацию морального ущерба в размере 20 ооо франков (30 ноября 1982 года). Апелляционный суд Кольмара подтвердил это решение: «Гражданские истцы не представили достаточных доказательств того, что от слов епископа им лично был нанесен серьезный вред; инкриминируемые заявления носили общий характер и не могли подвергнуть риску конкретных граждан, так как распознать гомосексуала труднее, чем священника <...>; каждый человек только самостоятельно может раскрыть свою ориентацию, зная, что она рассматривается значительной частью публики как ненормальная и что он должен сознавать последствия этого и не упрекать обвиняемого в авторстве этого разоблачения» (27 июня 1983 года).

Кассационный суд, обязанный судить покойных Суд обязан вмешиваться и в самую тайную сферу частной жизни — самоубийство. 15 июня 1978 года один шофер-дальнобойщик повесился у себя в грузовике в рабочее время. Отказавшись считать это происшествие «несчастным случаем на производстве», судьи апелляционного суда определили, что у погибшего не было никаких проблем в профессиональном плане, что он производил впечатление психически здорового человека и что у него были проблемы в личной жизни, которыми можно было бы объяснить подобный поступок. Не игнорируя «презумпцию невиновности», право на которую имела вдова покойного, поскольку «несчастный случай» произошел в рабочее время на рабочем месте, суд пришел к выводу, что это был «обдуманный и добровольный акт, не имеющий никакого отношения к выполняемой в тот день работе». Кассационный суд подтвердил это решение (Legislation sociale 1983. 31 января. No. 5285. D 344). 4 апреля 1978 года совершил’самоубийство человек, ставший жертвой несчастного случая на производстве, произошедшего 21 июля 1977 года, в результате чего он получил пятипроцентную инвалидность. Суд высокой инстанции, а затем и апелляционный суд назначили вдове «пенсию по потере кормильца», признав, что самоубийство было прямым следствием несчастного случая на работе. Поскольку вдова заявила, что покойный был очень расстроен смертью многих своих родственников, касса социального страхования, полагая, что связь между несчастным случаем и самоубийством не была установлена, решила обжаловать решение суда, но кассационный суд подтвердил, что решение апелляционного суда было обоснованным, указав на то, что «заинтересованное лицо перенесло страдания, вызванные имевшим место несчастным случаем, повлекшим за собой долгий перерыв в работе и ограничение физических и профессиональных возможностей; это спровоцировало тяжелую депрессию, которая привела к самоубийству, и в конечном счете несчастный случай на производстве был причиной этого отчаянного шага» (Legislation sociale 1983.31 января. No. 5285. D 344).

Смерть не останавливает противоборствующие стороны — наоборот, может спровоцировать дальнейший конфликт между ними. Мужчина «разрывается» между своей официальной семьей (женой, с которой он не развелся, детьми, с которыми он поддерживает отношения) и любовницей, с которой он живет многие годы. После смерти его хоронят в семейном склепе. Любовница требует эксгумации и перезахоронения там, где она выберет. Ее жалоба была отклонена, так как в отсутствие каких бы то ни было распоряжений покойного по поводу своих похорон право решать этот вопрос остается за судом, который отдает предпочтение детям, чьи права закреплены юридически; «более того, из уважения к умершему не следует тревожить его останки, покоящиеся в семейном склепе более трех лет» (Экс-ан-Прованс, 9 февраля 1983 года).

С тех пор как в уголовном праве появилось понятие «смягчающие обстоятельства», стали изучаться мотивы преступления. Это повлекло за собой проникновение в сферу частной жизни. Виктор Гюго с ужасом описывал сцену, когда палач публично клеймил каленым железом юную служанку за кражу носового платка. В те времена мало кого заботила личность служанки, состояние ее души, отношения с хозяйкой и пр. Что это—вторжение в личную жизнь или гуманизация правосудия?

CIL и Старший Брат

Уничтожат ли информационные технологии границы частной жизни? Доступ к самым разным файлам больше не представляет никакой технической проблемы. Старший Брат отныне имеет информацию о наших криминальных досье, состоянии нашего здоровья, отношении к воинской повинности, поездках за границу, журналах, на которые мы подписаны, и пр. Закон от 6 января 1978 года, по которому была создана Комиссия по информационным технологиям и свободе (CIL, КИТС), обеспечивает защиту частной жизни, за одним немаловажным исключением: прослушивание телефонных переговоров разрешается «в интересах общества». «Интересы общества» — понятие настолько же размытое, как и «периоды просветления», упоминаемые в Уголовном кодексе, или понятие «здравый ум» из статьи 901 Гражданского кодекса. В начале 1985 года молодые ребята, используя Минитель*, получили доступ к файлам,

* Минитель (Minitel) —французская информационная система, получившая наибольшее распространение в 1980-1990-х годах. Прекратила работу в 2012 году.

теоретически очень секретным. Какие бы меры предосторожности ни принимала CIL, систему безопасности и конфиденциальности всегда могут обойти технические специалисты. Системы защиты будут совершенствоваться, а хакеры будут находить все новые способы взлома. Неужели все так плохо? Нет — по двум причинам. Прежде всего подумаем о целой армии чиновников, которых надо будет набрать для обработки и архивирования хранящихся данных. Даже электронная дешифровка, основанная на ключевых словах, оставляет какое-то количество информации за бортом. Кроме того, каждый гражданин имеет право узнавать, что хранится в его досье, и можно предположить, что когда-нибудь любой человек, у которого есть доступ к компьютеру, сможет каждый вечер просматривать «свое» досье, чтобы проверить—а возможно, и оспорить — достоверность новых сведений, появившихся за текущий день.

ТАЙНА

Таким образом, частную жизнь нельзя определить как нечто неподвластное юридическим нормам, несмотря на то что свадьба, развод, самоубийство, погребение, любовь к собаке представляются делами частными, не требующими судебного разбирательства. И о какой частной жизни идет речь? О жизни корсиканца? Эльзасца? Старика? Подростка? Рабочего? Преподавателя Коллеж де Франс? Стриптизерши? Как свести все это разнообразие в понятное единое целое? Сделать монтаж из биографий? Какие из них выбрать? Написание этой книги показалось нам невозможным; единственный выход—выбрать одну ведущую линию, которая не скажет нам всего о частной жизни всех, но позволит выдвинуть гипотезы. Эта ведущая линия—тайна. Не абсолютная тайна, которая по природе своей не оставляет никаких следов, но подвижная в зависимости от времени и места граница между тем, что говорится, и тем, что скрывается. Традиционно история частной жизни ограничивается историей семьи. Нам же хочется преодолеть эту границу и попытаться написать историю личности.

Слово «секрет»: этимология и полисемия (многозначность) Слово «секрет» появилось во французском языке в XV веке, произошло от латинского secretus, причастия прошедшего времени неправильного глагола secerno—«разделяю, ставлю отдельно»². Secerno состоит из глагола сегпо—«просеиваю, процеживаю», и префикса se, указывающего на разделение. От глагола сегпо происходит слово discerne, вошедшее во французский язык в виде глагола discerner—различать, отличать (как серое от черного, так и истинное от ложного и хорошее от плохого), ехсегпо — от него происходит слово excrement (экскремент), и secerno, от которого во французском языке произошли слова secretion—секреция, выделение, а также «секрет». А. Леви делает вывод, что «изначально слово „секрет“ означало „просеивание зерен“, целью которого являлось отделение съедобного от несъедобного, хорошего от плохого. Сепарирующий элемент — дырочка, отверстие, функция которого заключается в том, чтобы пропускать или удерживать в зависимости от соответствия или несоответствия зерна отверстию». Таким образом, просеивание являлось как бы «метафорой функции ануса». Секрет, определяемый как знание, скрываемое от посторонних, содержит в себе, по мнению все того же Леви, три ведущих семы, то есть смысла: во-первых, знание (которое может включать в себя элементы психики— мысли, желания, чувства; элементы поведения — интриги, рецепты изготовления чего-либо; материальные предметы— выдвижные ящики, двери, лестницы и т.д.); во-вторых, утаивание этого знания (отказ от общения, недосказанность, молчание, ложь); в-третьих, отношение к другому, который прибегает к такому утаиванию (что порождает власть над другим: секретная армия, секретное орудие, секретный агент, секретное досье и т. д.).

Для того чтобы определить понятие «хранитель секрета, тайны», не существует специального слова. Секретарь? Он (или она) посвящен в тайну лишь частично. Secreteur (рабочий по обработке шкур)? Здесь содержится намек на секрецию, то есть «выход» тайны, секрета «наружу». Secret-ere — нечто имеющее отношение ко времени (ere—эра), a secret-aire — к месту (aire — пространство, зона, ареал). Secret-erre—поиск (errer— блуждать, искать). Как видим из приведенного ассоциативного ряда, у слова «секрет» широкое трактование. А кто является «осквернителем» секрета? Тот, кто его выдает, или тот, кто его выпытывает? Слово «проникновение» (в тайну, в секрет) имеет сексуальную коннотацию. Посвященный в секрет является своего рода узником, заложником. «Разглашение тайны связано с понятием несдержанности, недержания в таких выражениях, как „проболтаться“, „тайна просочилась“» (А. Леви). Таким образом, секрет—это нечто такое, что должно храниться: «Как можем мы рассчитывать, что другой будет хранить нашу тайну, если мы сами не можем этого сделать?» (Ларошфуко). Понятие секрета связано с обонянием в таких выражениях, как «разнюхивать тайны», «повсюду совать свой нос» и т. д. Связано оно и со слухом: «разглашать секреты», «по секрету всему свету» — о человеке, не способном держать язык за зубами. «Секрет Полишинеля»—то, что известно всем, но «держать Полишинеля в ящике» — скрывать беременность, которую стало бы порицать общество. Быть «в секретном деле» означает добровольное или принудительное участие в заговоре. Однако человек, «хранящий секрет», находится в угрожающем положении—от него могут потребовать признания. Вот почему история тайн связана с историей пыток. Мысль о чем-то тайном невыносима для не посвященных в нее, но тайна может быть невыносимой и для посвященных: когда ее раскрывают, испытывают «облегчение». Тем не менее знание чужих секретов дает власть: кто много знает, тот многое может, и полиция этим охотно пользуется в работе с осведомителями, на которых у нее есть компромат.

Несколько слов о «несдержанности»

Абсолютная тайна находится в сознании—даже, может быть, в подсознании индивида, и поэтому она полностью ускользает от внимания историков. Однако существуют семейные, деревенские, квартальные секреты, тайны малых групп, профессиональные и политические секреты — короче говоря, секреты, которыми «поделились». Таким образом, у слова «секрет» двойное значение, потому что оно определяет абсолютные фигуры умолчания и определенный тип общения между посвященными. Когда речь идет о коллективной тайне, историк может рассчитывать на ее постижение либо по чьей-то «болтливости», неосторожности, либо прибегнув к реконструкции на основе определенных источников. Например, по поведению индивида исследователь может сделать вывод о его принадлежности к определенной секте. «Общение»—модное слово и мечта нашего времени; не ведет ли оно к раскрытию тайны? Что есть «интимная беседа», как не обмен своими секретами, а иногда и чужими? «Я говорю тебе это по большому секрету...» Секрет, о котором сказали вслух, перестал быть таковым. Этот секрет давил на меня, хранить его было невыносимо, а может быть, раскрывая его, я желаю выставить себя в выгодном свете или же жду ответных откровений. «Все согласны, что тайны надо хранить, но никогда невозможно договориться об их природе и важности: мы все имеем собственное мнение по поводу того, о чем мы можем говорить и о чем должны молчать; мало есть секретов, которые остаются таковыми, и щепетильное отношение к ним не длится вечно» (Ларошфуко). Граница между жизнью семейной и профессиональной неуловима. Если пекарь печет хлеб, его жена сидит за кассой, а дети после уроков доставляют продукцию клиентам, наблюдается полнейшее взаимопроникновение. Напротив, кто-то может заявить своим близким: «Мои дела вас не касаются», а на работе ничего не рассказывать о том, как живет его семья. Секреты существуют даже в нуклеарных семьях: это не только любовники или любовницы, но и идиосинкразия к жестам и поведению партнера или представление себя в объятйях кого-то другого в самые интимные моменты. В современных'бетонных жилых комплексах, возникших после II Мировой войны, семейные тайны хранить трудно: звукопроницаемость и теснота вызывают ностальгию по одноэтажному миру, высмеянному Ле Корбюзье, но возродившемуся в 1970-е годы. В детских и подростковых компаниях бедных районов обсуждаются семейные истории. Секреты администрации: некоторые из них, возможно, необходимы, но хранение секрета—информации—дает власть или же ее иллюзию и структурирует, по словам Мишеля Крозье, «зоны неуверенности», в которых наивно растворяется стремление отдельных бюрократов к власти. Тайны частной жизни звезд до такой степени возбуждают любопытство обывателей-вуайеристов, что звезды для желтой прессы вынуждены строить себе «частно-публичную жизнь», по меткому выражению Эдгара Морена. Частная жизнь политических деятелей строго охраняется: парламентский кодекс поведения исключает какие бы то ни было намеки на нечистоплотность противников, даже врагов. Трудно себе представить, до чего можно дойти, запустив спираль взаимных обвинений. Частная жизнь X вдруг объявляется «скандальной» (Даниэль Вильсон* продавал награды, Феликс Фор, по слухам, умер от инсульта во время любовных утех с очаровательной мадам Стенель), потому что была предана гласности и завесы тайны пали, но скандал—в чем бы он ни заключался, в случившемся или в возникшей вокруг него шумихе,—сплачивает голоса возмущенных * Французский политик, зять президента Франции Жюля Греви.—При-меч. ред.

им людей. Старая проблема, уже поднимавшаяся Дюркгеймом: он заявлял о нормальности преступления и структурирующем эффекте, которое оно производит на общество.

О ком бы ни шла речь—о членах респектабельного викторианского клуба, франкмасонах, террористах, адептах религиозных сект, бандитах или гомосексуалах—«поделиться секретом» означает избежать ада одиночества, потому что за этим актом следует награда: он создает некое сообщество, живущее в опасном, но возбуждающем ожидании «бегства» (предательство одного из посвященных, работа осведомителя и т.д.). В тайне есть что-то завораживающее. Агата Кристи, Альфред Хичкок держат нас в напряжении в ожидании развязки. Некоторых очень возбуждает мысль о вездесущей «руке» КГБ или ЦРУ. Известно, например, что в такой-то семье есть какая-то тайна: почему никогда не говорят об этом дядюшке (может, он проигрался?), об этой прабабке (не была ли она проституткой?) Тайна в таком случае лишь оболочка, поскольку неизвестно, в чем она состоит, но неизвестность вызывает у непосвященных чувство некоего родства.