История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

АКТИВИСТЫ

Коммунистическая субкультура и возможности карьерного роста

«Человек не может быть только хорошим или только плохим», — писал Макиавелли, а Жорж Лефевр утверждал, что именно убежденность в том, что служишь одновременно своим собственным интересам и интересам всеобщим, делает класс революционным. Чтобы понять, почему в послевоенное время наблюдалось массовое вступление «буржуазных» интеллектуалов в ФКП, следует вспомнить, что эта партия предоставляла очень молодым людям посты, которые в геронтократическом французском обществе обычно были доступны лишь пожилым людям. Например, молодой человек двадцати пяти лет возглавил колонны UEC (Союза студентов-коммунистов) во время большой демонстранции 28 мая 1952 года против американского генерала Мэтью Риджуэя, «Риджуэя-чумы», сменившего Дуайта Эйзенхауэра на посту командующего войсками НАТО в Европе. Также достаточно почетно для юного студента было * Марсель Кашен (1869-1958)—французский политик-коммунист.

стать репортером вечерней газеты Ce soir с тиражом боо ооо экземпляров и объехать в этом качестве страны социалистического лагеря. Жан-Туссен Десанти вспоминал послевоенное время: «Все, что ты говорил, моментально находило широкий отклик, это было очень лестно <...>. Ты становился рупором целой группы, ты больше не был интеллектуалом-одиночкой». Что же касается передачи Партией реальной власти этим перебежчикам, он говорит: «без колебаний: симулякр власти»¹⁷.

У активистов ФКП были свои мифы и установки. В 1950-е годы наименее наивные или же лучше информированные (те, кто читал Виктора Сержа и Бориса Суварина) поняли всю безжалостность сталинских репрессий. Однако эти «перегибы» нисколько не смущали «коммунистическую семью», приводившую три следующих аргумента: i) капиталистическому миру не пристало давать уроки гуманизма, поскольку сам он без большого успеха пытается удержать обломки колониальных империй, и всем известно, какими методами; 2) поддержка принудительной системы в СССР объясняется особыми и «объективными» историческими условиями: в 1914 году Россия была слаборазвитой страной; в 1918-м она оказалась опустошенной I Мировой войной, в 1918-1921 годах—Гражданской, а в 1941-1945 годах—II Мировой войной, в то время как на территории США после Войны за независимость была лишь война, вызванная сухим законом; 3) наконец, создание «нового человека»: деятельность христианства, занимавшегося этим на протяжении двух тысячелетий, привела лишь к Освенциму, поэтому ему (христианству) следовало бы оставить свои анафемы для внутреннего использования (папа отлучил коммунистов от церкви); к тому же немцы, католики и протестанты, тоже принадлежали к церкви. Являются ли Мичурин и Лысенко шарлатанами, как утверждает «буржуазная» пресса? Но ведь гелиоцентризм был осужден папой Павлом V через 73 года после смерти Коперника, а Галилей был приговорен святой инквизицией до конца своих дней находиться под домашним арестом за утверждение «она вертится».

Шахтер — «человек, которым мы восхищаемся»

Если Сталин, как уже говорилось, это «самый любимый человек», то шахтер — это «человек, которым мы восхищаемся». В 1950-х годах профессия шахтера передается от отца к сыну, четырнадцатилетние подростки на правах гордых наследников спускаются в шахту. Появляются три «художественных» произведения: в 1949 году—сборник рассказов Андре Стиля «Слово „шахтер“, товарищи» (другой перевод «Горняки») и фильм «Рассвет» (сценарий Луи Дакена), а в 1951-м — выставка картин Андре Фужерона «Страна шахт». В то время 8о% энергии вырабатывалось за счет угля, в шахтах трудилось свыше 300 ооо человек, горняки, осмелившиеся с 27 мая по 9 июня 1941 года провести забастовку, стали символом борьбы рабочих с нацизмом. Морис Торез участвует в этой мифологии, представляется потомственным шахтером (что является неправдой) и заявляет: «Есть такое величие в этой борьбе с природой, с материей, когда человек, как солдат, добывает уголь, находясь под землей, внутри сжимающей его скалы, сидя на корточках, иногда лежа» (Action, 22 марта 1946 года). Смелый, героический, мужественный, дисциплинированный, ответственный и непобедимый, шахтер не поддается судьбе, а преобразует ее, делает будущее светлым. Это новый, коммунистический человек, которого Арагон определяет так: «Шахтер—это тот, кто ставит человека выше себя самого <...>, кто не просит ничего для себя, но хочет всего для человека»¹⁸. Более того, он воплощает «новый тип интеллектуала», о чем с благоговением пишет политик-коммунист Лоран Казанова: «Каждое действие шахтера вызывает мыслительное усилие, новаторский метод мышления, выработанный миллионами пролетариев <...>. Рабочий действует на мыслительном уровне, значительно превышающем все существующие буржуазные идеологии»¹⁹. Каждый шахтер, даже если он не подозревает об этом, является коммунистом. Это идеальный тип пролетария, и его образцовость у мелкобуржуазных интеллектуалов может вызвать лишь чувство вины. Шахтер становится главным героем новой иконографии, которую пытается пропагандировать Партия. Определение культурной политики дал Лоран Казанова на XI съезде (1947). В живописи аллегория и символ осуждаются как проявления декаданса. Приветствуются портрет, индустриальный пейзаж, исторические фрески, прославляющие классовую борьбу. Безоговорочно заявляется, что художник должен стоять «на политических и идеологических позициях рабочего класса». «Формализм», в котором форма превалирует над содержанием, отрицается. Важнее всего сюжет, полное соответствие означаемого и означающего. Приводится безапелляционное заявление Жданова: «Все подлинно гениальное доступно, и оно тем гениальнее, чем доступнее для широких масс». Согласно методу социалистического реализма, действительность должна представляться в своем революционном развитии. Должен быть показан не только смысл борьбы, но и «неизбежность победы». Этим канонам идеальным образом соответствует картина Андре Фужерона «Парижанки на рынке», выставленная на Осеннем салоне 1948 года. В 1951 году «новый реализм» достиг вершины—в галерее Бернхайма состоялась выставка цикла картин Фужерона «Страна шахт». Жесткая критика, обрушившаяся со страниц газеты Le Monde, укрепила уверенность Партии в правильности своего «пути», возмущавшего «буржуазную» прессу. А на Осеннем художественном салоне того же года был настоящий апофеоз: полиция сняла семь картин, обвиненных в «оскорблении национальных чувств». Отныне Фужерон стал воплощением французской коммунистической живописи; в рубрике, которую он вел в коммунистическом журнале «Новая критика», он говорил, что буржуазные художники находят убежище в абстракции, потому что не могут вынести реальность. Как в любой субкультуре, в Партии царит восхищение друг другом, при условии что соблюдается докса, то есть ее члены придерживаются общепринятого мнения. Историк Жан Фревиль так прокомментировал две картины из серии «Страна шахт»: «Вот „Сортировщица“: это девушка из шахтерского поселения с лицом флорентийской мадонны. Она в рабочей одежде, головной убор защищает от угольной пыли, она мужественна и спокойна, во взгляде грусть меша. ется с мечтами о счастье... Она похожа на ту, которую избивали полицейские из CRS (Республиканских отрядов безопасности*), а она кричала при этом: „Вы можете проломить мне голову, но не измените мои мысли!“» А вот что он писал о кар. тине «Пенсионер», на которой Фужерон изобразил худого старика в интерьере бедного шахтерского дома: «Он отдал свой труд и здоровье, свои легкие и кровь, чтобы обогатить хозяев шахт. В конце жизни, проведенной под землей, у него нет ни сил, чтобы наконец наслаждаться солнцем, ни пенсии, достаточной для нормальной жизни. Он болен, изъеден силикозом, он постарел до срока, он весит меньше пятидесяти килограммов, на его изможденном лице следы прошлых и нынешних бед, он ждет смерти, примостившись на корточках у затухающего очага, но его глаза, глаза старого борца, продолжают гореть». Мы видим, что ни сортировщица, ни пенсионер не сдались. Несмотря на аскетичный стиль, это живопись, которая подчиняется законам, провозглашенным Морисом Торезом: «Нам нужно оптимистическое искусство, устремленное в будущее <...>. Интеллектуалам, потерявшимся в лабиринте вопросов, мы несем уверенность, возможность безграничного развития. Мы призываем их оставить ложные проблемы индивидуализма, пессимизма, эстетики декаданса, сделать свою жизнь осмысленной, связав ее с жизнью других».

Не впервые «власть» указывала на то, какой должна быть живопись, — описательной, дидактической и, в конечном счете, прозелитской, то есть обращающей в свою «веру». Подобным же нормам пришлось подчиниться искусству Контрреформации, но по многим причинам («потусторонний мир» * Аналог российского ОМОНа.

давал импульс воображению художников, они использовали мифологические сюжеты и пр.) искусство, развивавшееся во времена, последовавшие за Тридентским собором, познало невиданный размах. У церкви был Рубенс, а у Партии — Фужерон. После смерти Сталина ФКП отошла от соцреализма. На XIII партсъезде ждановская культурная политика подверглась пересмотру, и чуткий Арагон моментально начал критиковать искусство Фужерона.

Сущность партийного активиста—сложная комбинация двух сил: с одной стороны, отрицание всего, что ставит под вопрос марксистскую телеологию; другая сила, если можно так сказать,—желание разрушить существующий порядок вещей, которое наживает ему врагов. Этот «способ существования» происходит из «откровения», которое, по словам Жана-Туссена Десанта, он получил из уст Лорана Казановы: «Да, Партия требует жертв, но и дает много власти, и не только над ее членами, но и над обществом в целом, потому что подвергаться критике и быть гонимым—разве это не подтверждение власти, которой ты обладаешь?» Перед нами очередной загадочный «крепкий орешек» частной жизни: тайна активизма. Ограничимся рассмотрением периода холодной войны.

Отрицание «реальности»

Шла ли речь о ликвидации кулачества, о предвоенных процессах и чистках, об антисемитизме в СССР—в 1950-е годы сторонники коммунизма знали об этом или могли знать. Борис Суварин, «коммунист в течение восьми лет и антикоммунист—в течение шестидесяти», по выражению Алена Безан-сона, с момента исключения из ФКП в 1925 году не прекращал критиковать механизмы тоталитарного сталинского режима. Его биография Сталина, вышедшая в свет в 1935 году с подзаголовком «Исторический очерк большевизма», осталась практически незамеченной (ее считали несдержанным памфлетом). Историк Эмманюэль Ле Руа Ладюри увидит в ней «одну из величайших книг века», но эта оценка будет дана лишь в 1977 году, при переиздании. Труды Виктора Сержа, многочисленные свидетельства о разгроме ПОУМ—испанской «Рабочей партии марксистского движения» и троцкистов во время войны в Испании—были настольными книгами каждого партийного активиста. В январском номере за 1950 год жур. нала Les Temps modernes вышла статья за подписью Сартра и Мерло-Понти, в которой можно было прочитать: «Установлено, что советские граждане в ходе следствия могут быть депортированы без суда и на неопределенный срок <...>. Кроме того, установлено, что репрессивный аппарат стремится установить в СССР свою собственную власть <...>. Принимая во внимание размах строительства Беломорско-Балтийского канала и канала имени Москвы между Москвой и Волгой, можно предположить, что общее количество заключенных исчисляется миллионами, одни называют цифру в десять миллионов, другие—в пятнадцать». С момента образования в 1948 году Революционного демократического собрания (RDR) на советские лагеря проливается свет. Давид Руссе, вместе с Сартром и Камю основавший RDR, публикует об СССР удручающие материалы. Коммунистическая пресса обвиняет его во лжи. Дело не только в зарывании головы в песок, что не было новым явлением (немало было тех, кто уверял, что узнали о зверствах нацистов лишь в 1945 году), но и в том, что парадоксальным образом громкие послевоенные процессы (Райка, Сланского*) делали французских коммунистов все большими сталинистами.

* Ласло Райк (1909-1949)—министр внутренних дел Венгрии, в 1949-м был обвинен в шпионаже в пользу США и Югославии, арестован и казнен; в 1955-м был реаблилитирован. Рудольф Сланский (1901-1952) — генеральный секретарь Коммунистической партии Чехословакии, в 1951 году стал центральной фигурой крупного процесса, фигурантов которого обвинили в сближении с титовской Югославией и «троцкистско-сио-нистско-титовском заговоре» (и человек, в том числе Сланский, были казнены, трое приговорены к пожизненному заключению, но в 1955-м освобождены).—Примеч. ред.

Вот что пишет Доминик Десанти: «Согласно сталинской логике, не могло существовать никакого „логического возражения мудрости, концентрическими кругами исходившей от московского центра“, как говорил Савариус. Могу сказать, что именно благодаря судебным процессам и публичным объяснениям, которые я им давала, я окончательно и бесповоротно стала сталинисткой»²⁰. Она уверяет, что написала эсСе «Сталинисты», «чтобы показать, как и почему, когда приходит необходимость верить, можно отрицать любую информацию, способную разрушить или поколебать веру»²¹. Она задает себе вопрос: «Если бы „Архипелаг ГУЛАГ“ появился тогда,—убедил ли бы он меня?» — и отвечает на него: «Нет, я бы не поверила, потому что ничто не может лишить надежды в условиях неумолимой необходимости. СССР для нас оставался спасителем, мифом, в то время как с нацистами мы столкнулись лично»²².

В1954 году начался экономический подъем, а Морис Торез в 1955 году опубликовал работу «Экономическое положение во Франции, мифы и реальность», в которой вопреки очевидности обличал «полнейшее обнищание» рабочего класса. В этом популистском тексте мы видим то же желание все отрицать. К этой теме будут постоянно возвращаться в следующее десятилетие. «Закон абсолютного и относительного обнищания проверен и подтвержден опытом». «В современной Франции покупательная способность почасовой заработной платы снизилась вдвое по сравнению с довоенным уровнем». «Кепки, которые в недавнем прошлом носили рабочие, теперь не по карману, и вместо них перешли на простые береты». «Парижский рабочий ест меньше мяса, чем в годы Второй империи». Генеральному секретарю вторят экономисты Партии: в январском номере издания Economie et Politique за 1965 год Ж. Кан «доказывает», что в период с 1957 по 1962 год покупательная способность снизилась на 6-9%. Национальный институт статистики и экономических исследований, не являющийся филиалом ЦРУ, приводит следующие цифры, касающиеся благосостояния рабочих семей в 1954 и 1969 годах соответственно: машинами владели 8% и 61,9%, телевизором — 0,9% (в среднем по стране 1%) и 71,3%, холодильником—3,3% и 80,5%, стиральной машиной — 8,5% и 65,5%. Бедная Франция села за руль автомобиля, стала собственником жилья. Рабочие начали брать кредиты, что очень взволновало ФКП: ежемесячные выплаты грозили снизить их боевитость, а начиная с 1960-х годов телевидение спровоцировало абсентеизм—рядовые коммунисты перестали ходить на собрания и митинги. Отрицание реальности свойственно не только коммунистическим деятелям: люди часто отказываются замечать неверность супруга или супруги, о чем известно всей округе, смеющейся над обманутыми мужьями и женами; не желают знать о том, что ребенок принимает наркотики, и т. п. В политическом же плане (приведем лишь один пример, касающийся «свободного мира») потребовалось все упорство «матерей площади Мая»*, чтобы западное общество поняло, что в основе «порядка», царящего в Буэнос-Айресе, лежат пытки и исчезновения людей, то есть террор. Очевидное отрицается не столько для того, чтобы убедить другого, сколько для того, чтобы успокоить себя. Почему Райк и Сланский признали вину? Для коммуниста ответ ясен: потому что они были виноваты. Почему колдунья созналась, что имела контакт с Вельзевулом? «Потому что это правда»,—отвечал вчера инквизитор, продолжая разводить костры, чтобы оправдать предыдущие сожжения. «Как только появляется Другой, Соперник, аргументы которого сильны и задевают за живое, люди становятся фанатичными и жестокими. Вот почему в период холодной войны фанатизм был наиболее опасным», — признает Жан-Туссен Десанта. Но этого было бы недостаточно, если бы коммунистические активисты не сплотились под знаменем ненависти, которую они вызывали и которая являлась для них доказательством «признания».

* Ассоциация матерей, чьи дети «исчезли» в годы военной диктатуры в Аргентине (1976-1983).

Коммунист, непременный «внутренний враг»

Заграничные наймиты, ответственные за потерю Империи, оболванивающие французов промывкой мозгов или методом кнута, лишенные какой бы то ни было политической морали (поскольку «цель оправдывает средства»), саботажники реформ, которые могли бы демобилизовать рабочий класс, создав ему сносные условия жизни,—французские коммунисты, нацеленные на уничтожение христианского гуманизма и славянизированную советизацию всей планеты, играющие на наивности социалистов, представляются абсолютным злом. В результате они добились того, что за правду стало приниматься противоположное тому, что они утверждали, потому что это была партия лжи. Если они заявляют, что из-за плана Маршалла Франция оказалась в сфере влияния американцев, то их противники отрицают это просто потому, что коммунисты на этом настаивают. Поскольку ФКП была «партией заграницы», все остальные считали себя «исключительно французскими». ФКП, как и другие партии, изрекала истинное и ложное. Отрицая существование ГУЛАГа, коммунисты в то же время утверждали, что война в Индокитае не дело рук нескольких китайских фанатиков, оплаченных Москвой. Изобличая «абсолютное обнищание», коммунисты были единственной партией, серьезно изучавшей корни антиколониализма. Однако компартия была неизменным «врагом» единства французского народа, стремящегося, по словам Герберта Маркузе, с которым мы в этом вопросе согласны, создать оборонительное сообщество. «Свободные институции соперничают с авторитарными, чтобы сделать из врага смертельную силу внутри системы <...>. Присутствие врага постоянно <...>. Он—часть нормального состояния вещей. Он одинаково опасен как в мирное время, так и в военное (и, возможно, в мирное время опасен сильнее)»²³.

Высказываниями, наполненными структурообразующей ненавистью, можно испещрить целый том. Ограничимся

лишь несколькими цитатами. В начале 1954 года Жорж Дю. амель пишет: «Марокко, Тунис, Алжир... Все здесь работает против Франции: силы ислама, силы коммунизма» (Le Figaro, 5 февраля 1954 года). Кому следует вменить в вину восстание в Оресских горах в День всех святых 1954 года? Ответ: «Националистической агитации—в духе коммунизма» (Le Figaro, 12 ноября 1954 года). «Политбюро—это тупик, из которого можно выбраться только при помощи бюро ритуальных ус. луг», — писал Уолтер Беделл Смит, тогдашний глава ЦРу, в газете Le Figaro 9 ноября 1952 года. «Народу показали кнут, и он сам себя бичует во имя свободы», — писал журналист Le Figaro по возвращении из СССР 6 января 1947 года. «Оккупация монгольскими и татарскими ордами будет пострашнее гитлеровской: преступления, насилие, пожары, грабежи. Депортацию в лагеря приветствовали Дюкло и Лекёр, достойные преемники Лаваля и Анрио. Коммунистический электорат, будь логичен. Собирай чемодан для переезда в Сибирь» (Le Populaire, 16 апреля 1951 года). Газета Le Figaro 12 января 1951 года приводит следующее свидетельство молодой француженки, жившей в Бухаресте: «Человек здесь лишен Бога, святых, ангелов. Рая нет, зато вместо звезд на небе Партия ставит на крыши домов красные звезды, которые даже капли дождя превращают в капли крови, падающие с неба на этот ад». «Русские победители, князья мира сего, используют воздействие марксизма на умы, чтобы распространить свое влияние на тела и все материальное <...>. Нам следует изо всех сил бороться с этой идеологией, потому что она служит панславизму <...>. Америка же не нападает на нашу религию, мировоззрение и взгляды на человека» (Франсуа Мориак, Le Figaro, 23 января 1948 года). А вот высказывание в пользу перевооружения Германии: «Нам следует извлечь урок из ужасных воспоминаний, сохранившихся у немцев в связи с русским нашествием 1945 года, и из их отвращения к коммунизму» (Le Figaro, 11 ноября 1949 года) и т.д.