История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Коммунисты контролируют частную жизнь Коммунистическая ячейка позиционирует себя как «большую семью». Она основана на семье. Граница между публичной жизнью активиста и его частной жизнью расплывчата. Браки между активистами партии — распространенное явление. Аскетичная коммунистическая мораль является продолжением иудео-христианской морали. Брак можйо не заключать, но жить в паре желательно долго. Адюльтер осуждается, развод допускается только в том случае, если один из супругов не является коммунистом. В этом случае коммунистическое окружение соглашается с тем, что в таких условиях супружеская жизнь невозможна. К донжуанству относятся с презрением как к чему-то мелкобуржуазному, подменяющему главную цель Партии—революцию — чувственностью, которая всегда должна оставаться на втором плане. Партийные инстанции, как Савонарола во Флоренции, следят за моралью. «Я тогда не знала, будучи мало знакомой с „кадрами“ партаппарата, инквизиторами частной жизни, что романы прекращались по приказу, ответственных сотрудников „снимали“ с должности за опасные связи... или просто потому, что супруга пожаловалась на недостойное поведение мужа-коммуниста»²⁴. Семейная жизнь полностью подчинялась требованиям партийной деятельности: партийная работа отнимала все время, и супругу-некоммунисту было невозможно жить рядом с постоянно занятым человеком. «Все думают, что Партия — это большое дело... На самом деле это всякие мелочи... Привести сто тысяч человек во Дворец спорта, чтобы провести Общую программу, в одиночку не получится. Мы все это делали!»²⁵ Вот почему было очень много пар, которым ставилось в пример супружеское пуританство «Мориса и Жанетты». Супруга Тореза Жанетта Вермерш, дочь шахтера-алкоголика и прачки, работавшей «у богатых», любила говорить: «Когда твое детство похоже на книги Золя, я тебя уверяю, ты этого не забудешь. Для меня „Жерминаль“—это не роман». Образцовая спутница жизни «Мориса», она с энтузиазмом выступала за роды без боли, как в СССР, но яростно отвергала контрацепцию, ведущую к мелкобуржуазным беспорядочным связям, недостойным коммуниста. Жанетта и Партия—за высокую рождаемость: коммунистические пары должны производить на свет маленьких коммунистов. В этом вопросе она солидарна с энцикликой папы Павла VI «Humanae vitae».

Мы подошли к главному противоречию коммунистического сообщества: его изоморфизму, сходству с обществом в целом, то есть отсутствию противоречий с ним. По многочисленным свидетельствам старых коммунистов, партийный активист должен быть отличным профессионалом, хорошим мужем и отцом, короче говоря, «нормальным» человеком, соответствующим идеальному типу иудео-христианства, конформистом. Речь идет о том, чтобы «изменить устоявшийся порядок, заставив партактивистов соответствовать определенным правилам коммунистического общества. Всякие „оригиналы“, столь многочисленные в анархистских структурах: внебрачные дети, горбуны, педерасты, коллекционеры бабочек, наркоманы, фетишисты, всякие одержимые своими личными проблемами, всякие культурные, сексуальные, философские меньшинства, чересчур чем-то увлеченные, будь то музыка, кино или турпоходы, не приветствуются в коммунистических организациях»²⁶. Именно этот конформизм вкупе с большим партийным стажем позволяет стать «освобожденным работником», и чтобы им оставаться, следует строго соблюдать установленные правила, в противном случае «освобожденный работник» будет «снят» и ему придется вернуться к своей старой профессиональной деятельности, которой он не занимался на протяжении многих лет, потому что штаб, руководящий состав ФКП—в этом его оригинальность—не состоит из осторожных выпускников Национальной школы администрации (ENA), которых всегда защищает их привычная среда. Как правило, партийные начальники и освобожденные работники—это бывшие рабочие: перспектива снова оказаться на заводе не вызывает большого энтузиазма, отсюда эта «безразличная стойкость», позволяющая пережить и ошибки политического бюро, и впечатляющие смены курса, о чем говорит Анни Кригель. Филипп Робире, бывший партийный активист, автор критической биографии Мориса Тореза, отмечает характерную чёрту ФКП: «монархический и религиозный культ личности руководителя, стоявшего выше всех остальных членов Партии»²⁷. Этот же «монархический культ» находим и в голлистских формированиях, появлявшихся после освобождения одно за другим. Идол другой, литургия та же самая.

Несмотря на сходство с обществом в целом, коммунистическое сообщество не интегрировалось в него. В этом плане его история опровергает тезис Жоржа Сореля: «Опыт подтверждает, что анархисты были правы: вступая в буржуазные институты, революционеры изменяются, вбирая в себя дух этих институтов: все депутаты говорят, что никто так не похож на представителя буржуазии, как представитель пролетариата»²⁸. ФКП не ждала судьба немецкой социал-демократии, и никто из ее лидеров не заявил вслед за Эбертом: «Я ненавижу революцию так же сильно, как и грех». Коммунистическая партия не растворилась в «буржуазном» обществе, но сообщество, которое она образовала, дало освобожденным секретарям и активистам столько преференций, что они полностью отошли от своих целей, от «последнего боя». Иначе говоря, ФКП очень французская партия, хоть ее и обвиняют в том, что она является «вассалом Москвы»: синдром отрицания, собственное толкование текстов основоположников, привязка к иерархическим структурам, непогрешимость Того, кто на вершине пирамиды,—черты не только коммунизма, но и католицизма.

Если мы хотим подробнее проанализировать и попытаться понять ядро частной жизни, создающее историю мысли, то можно поддержать тезис—и это как раз наш случай,—что изоморфизм ФКП со всей очевидностью проявляется в уничтожении диалектики (как раз этим занимается и вульгарный сталинизм). У французов аллергия на диалектику, и несмотря на то, что они постоянно спрашивают себя, не наступила ли «революционная ситуация», они не принимают тезиса о переходе «низов в верхи» в связи с грубыми и хаотическими противоречиями—короче говоря, в связи с революционным процессом. Задолго до того, как Мартин Малиа поддержал тезис о «всемирной идеократи-ческой бюрократии»²⁹, Анри Лефевр писал: «В 1917-1920 годах русские марксисты, собирая обломки социальной реальности в обстановке неописуемого хаоса, в стране, подавляющее большинство населения которой было крестьянским, пользовались марксистской идеологией в ее новом смысле, непредвиденном, но, впрочем, достаточно плодотворном. Доктрина, которая якобы обвиняла и отрицала существующий порядок, стала оправдывать по-настоящему новые явления—но все равно это было не то, чего ожидали от радикальной критики прежних порядков»³⁰. Если согласиться со Сталиным в том, что за годы первых пятилеток было построено социалистическое общество, то надо принять и то обстоятельство, что это общество было беременно более совершенной общественной моделью—коммунистической — и что роды (в соответствии с марксистской доктриной) должны были проходить очень травматично и болезненно. Как всякий диктатор, Сталин был очень методичным человеком, поэтому в работе «Экономические проблемы социализма в СССР», которую можно рассматривать как его политическое завещание, писал о том, что при социализме не будет конфликта между производительными силами и производственными отношениями, потому что общество сможет обеспечить соответствие между ними. Таким образом, закон полного соответствия производительных сил производственным отношениям при социализме является тенденциозным. Речь идет о норме, а не об описании явления или его критике, как было у Маркса. Придание такой чрезвычайной важности надстройке (якобы политическое решение может изменить производственные отношения, как это «доказывает» «бесконфликтная» коллективизация, что говорит о том, что Сталин был не лишен мрачного чувства юмора и знал такую фигуру речи, как литота) приводит к выводу, что развитие СССР при социализме—непрекращающийся прогресс: это «прогресс» по энциклопедистам, социалистам-утопистам, это французский прогресс! Смерть диалектики заявлена во фразе из «Учебника политической экономии», опубликованного в Советском Союзе в 1954 году: «Экономическим законом развития общества является закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил»³¹. Марксизм-эмпиризм, организационный и «прогрессистский», удовлетворял французских интеллектуалов. Однако он был так близок консервативной мысли (в английском смысле слова: «Я консерватор для сохранения всего хорошего и радикал для изменений всего плохого», — говорил Дизраэли), что это облегчало отдаление.

ДИСТАНЦИРОВАНИЕ Критика большевистского элитизма

Большевизация революционной партии—в том виде, в каком ее теоретически обосновал Ленин в работе «Что делать?» и в каком она была навязана ФКП через три года после раскола на XVIII конгрессе Французской секции рабочего интернационала, состоявшегося в Туре в декабре 1920 года,—абсолютно чужда французской социалистической традиции, заложенной Бланки и Жоресом, то есть стихийности и случайности согласия с некоторыми «буржуазными» партиями по вопросам улучшения условий жизни рабочих. Считая себя «антиавторитарным коллективистом», Варлен* отвергал модель «централизованного авторитарного государства, которое назначало бы директоров заводов, фабрик, систем распределения; те, в свою очередь,

* Эжен Варлен (1839-1871) —французский коммунист, участник Парижской коммуны.

назначали бы своих заместителей, прорабов, мастеров, что привело бы к созданию такой вертикали власти на производстве, что рабочий человек будет в ней лишь винтиком, которому будет заказана всякая свобода и инициатива». Мы не будем здесь приводить полемику Маркса с Бакуниным на I Интернационале и вспоминать продолжившие ее острые дебаты Ленина и Розы Люксембург, которая не переставала утверждать, будто тезисы статьи «Что делать?» предвещали приход тоталитарного бюрократического царства. В работе «Русская революция», которую она пишет, сидя в берлинской тюрьме в 1918 году, можно прочитать следующие пророческие фразы: «Свобода—это всегда свобода для того, кто думает иначе <...>. Диктатура пролетариата должна быть делом всего класса, а не горстки людей, действующих от имени класса <...>. Без всеобщих выборов, без неограниченной свободы прессы, собраний и дискуссий <...> всем управляют и руководят несколько дюжин руководителей Партии <...>. Власть в действительности находится в руках дюжины людей, а элита рабочего класса время от времени призывается, чтобы аплодировать речам руководителей и единогласно голосовать за решения, которые им предлагаются». Отмечая синхронность ликвидации фашистами в Италии и большевиками в Советском Союзе последних следов свободы, Грамши, для которого марксизм был философией деятельности, а деятельность—единством теории и практики, осмеливается написать руководителям ВКП(б) и умолять их не разрушать «излишними мерами» внутрипартийную демократическую диалектику.

Класс против класса, антифашистское воссоединение?

После раскола на конгрессе в Туре большинство активистов-социалистов предпочитают Французской секции рабочего интернационала компартию. Это был социал-демократический период во Франции, и сторонники левых сил увидели в «большевистской прививке» возможность противостоять интеграции в «буржуазное» общество, что произошло с немецкой социал-демократией. Однако в этом сообществе, где практически не существует границы между частной жизнью и жизнью партийной, француз-социалист чувствует себя неуютно. Он дистанцируется. И сообщество становится микросообществом, сектой, личный состав которой сокращается со 120 ооо человек в 1920 году до 28 ооо в 1934-м. ФКП отмежевывается от других левых Партий, и активисты должны защищать стратегию классовой борьбы, тогда как воцарение фашизма в Италии и подъем нацизма доказывают неэффективность ультраболыпевистской практики и целесообразность сплочения антифашистских сил. С августа 1932 года Барбюс и Роллан собирают в Амстердаме первый всемирный конгресс против империалистической войны, а в июне 1933 года в концертном зале «Плейель» проходит первый Европейский антифашистский конгресс. Самоизо-лировавшаяся ФКП муссирует один и тот же вопрос: «Когда мы возьмем власть?» Морис Торез, генеральный секретарь (с 1930 года) потерявшей независимость ФКП, в феврале 1934-го нашел возможность заменить «унитарную» антикапиталистическую платформу (которая никого ни с кем не объединяла) антифашистской платформой, «защищающей республиканские свободы»: эта платформа, как ожидалось, должна была вдохновить и морально поддержать людей. Пришлось ждать еще пятнадцать месяцев (до августа 1935 года), чтобы VII конгресс III Интернационала утвердил смену курса, отказавшись от стратегии классовой борьбы и объединившись с социал-демократами и мелкобуржуазными партиями в борьбе с фашизмом. На выборах 1936 года ФКП пожинает плоды корректировки курса: за нее было отдано 1468 ооо голосов, и было избрано 72 человека (для сравнения: в 1932 году было 783 ооо голосов и ю избранных); в ноябре 1936 года количество партийных активистов доходит до 300 ооо, однако партия еще не отреклась от того, что Анни Кригель назвала «радикальной странностью».

Когда ситуация становится «революционной»? Коммунистическая партия—это «странная» партия, члены которой не похожи на членов других партий. Во-первых, коммунист действует на предприятии, где постоянно рискует быть уволенным. Во-вторых, его политическая активность протекает во внерабочее время: собрания партячейки, расклеивание плакатов, обходы домов и квартир и т.д. Наконец, он агитирует и у себя в семье, что не всегда проходит без конфликтов и разрывов. В особенности изматывающее занятие — «объяснять» директивы, данные сверху, которые ему диктуются без какой-либо предварительной информации. Ему запрещен какой бы то ни было социальный рост в этом «буржуазном» обществе, могильщиком которого он себя считает. Ему ставят в упрек попытки обратить других в тоталитаризм, а его повседневная жизнь—это тотальная политическая ангажированность. Кто может долго выдержать такую аскезу? Новый человек? Но может ли он взрасти на «капиталистическом навозе», который постепенно предлагает пролетариату довольно значительную часть радостей общества потребления? Понятно, что история ФКП характеризуется текучестью кадров. Каждый год, особенно при «кризисах», одни уходят в отставку, другие вступают в партию. Несмотря на наличие постоянных работников, не следует забывать, что помимо них и небольшого ядра партийных активистов, сегодняшние рядовые коммунисты отличаются от вчерашних, и завтрашние не будут похожи на сегодняшних. Выйти из рядов партии — это разрыв (при этом человек теряет друзей, но сможет ли он найти новых?) и риск (сирены антикоммунизма всегда готовы принять отступников в обмен на рассказ о страданиях). Конечно, коммунистический активист чувствует себя выше прочих, потому что его горизонт не ограничивается футболом, велогонкой «Тур де Франс» и обжорством: он участвует в спасении человечества. Но когда же случится это секулярное второе пришествие?

Когда наступит «революционная» ситуация? Она быстро сошла на нет после I Мировой войны, подавления революции в Германии и провала больших забастовок в Северной Италии. В 1936 году? Ее не случилось; с одной стороны, запрет из СССР, с другой—угроза путча франкистского типа принуждали к умеренности. Освобождение от нацистов? Присутствие союзнических войск и директивы из Москвы требовали установления трехпартийной системы. Отправка в отставку министров-коммунистов в 1947 году? Американцы всегда рядом, со всеми своими войсками, со своей помощью и грядущим планом Маршалла. В 1958 году? Политические партии рады переложить на плечи генерала де Голля решение «алжирской проблемы», а ФКП не в состоянии никого убедить отождествлением голлизма с фашизмом. В 1968-м? Это были игры избалованных детей из буржуазных семей, не имеющие ничего общего с классовой борьбой. На протяжении шестидесяти пяти лет существования ФКП ситуация никогда не была «революционной». В результате активисты устают ждать и больше не могут выносить шуточек «реалистов», желающих получать от жизни все здесь и сейчас.

Секулярное второе пришествие и «реальный социализм»

Как же оправдать то, что происходит на родине «реального социализма», и руководящие указания, которые оттуда исходят? Предвоенные большие чистки? Обвиняемые были виновны—они же признавали свою вину. Пакт Молотова — Риббентропа? Это, так сказать, издержки. Деятельность ФКП в Сопротивлении была эффективной, и это ее реабилитирует. В 1946 году был апогей: партия набрала 28,8% на ноябрьских выборах и получила 166 мест. ФКП заняла первое место по голосам и количеству депутатов. Несколько лет спустя из СССР приходит очередная новация: государственный монополистический капитализм; капитализм загнивает, потому что так решили на XIX съезде КПСС. Периодизация этого неотвратимого кризиса следующая: 1917 — первый этап, рождение социалистического государства. 1945-1949—второй этап, расширение социалистического лагеря от Одера и Нейсе на западе до Китайского моря на востоке. С 1950 года—третий этап: с началом освободительного движения угнетенных народов в колониях социализм приобретает планетарный масштаб. Капитализм вступил в фазу необратимого саморазрушения: закат науки и техники, сокращение производства, падение нормы прибыли в связи с ростом накоплений и т.д. 1956: польский октябрь и венгерский ноябрь. В газете L’Humanite статья о подавлении венгерского восстания озаглавлена «Улыбка Будапешта». «Это не может быть правдой, потому что если бы это было так, то моя жизнь, наши жизни потеряли бы всякий смысл. Это невозможно»,—делится своими мыслями и чувствами Ж. Мюри с Ж.-Т. Десанти. Но это было правдой, и это было возможно. «Все рухнуло,—сообщает Жан-Туссен Десанти, — это был не пожар, а землетрясение». И все больше членов партии отрекалось от нее благодаря анализу, начатому Коммунистической партией после возвращения генерала де Голля к власти. В июньском номере за 1958 год журнала Cahiers du communisme Роже Гароди напоминает, что «РПФ* была партией фашистского толка», а в августовском номере того же года Морис Торез утверждает, что «с i июня Франция живет в условиях военной диктатуры, установленной силой и угрозами <...>. „Да“, сказанное 5 октября, будет в пользу фашизма». ФКП объявляет мобилизацию всех своих сторонников, просит их отказаться от отпусков и посвятить месяцы, оставшиеся до референдума, «борьбе против диктатуры <...>, потому что речь идет о будущем нашего народа, нашей страны». Французы спокойно уезжают в отпуск, и 5 октября принимается новая конституция, за которую отдаются

* RPF, Rassemblement du peuple francais (Объединение французского народа) — правая консервативная партия, созданная Шарлем де Голлем в 1947 году. Принятая аббревиатура—РПФ.

79,25% голосов. На ноябрьских выборах в парламент ФКП набирает всего лишь 20,5% голосов, и новый закон о выборах, предложенный прагматиками-голлистами (униноминальное мажоритарное голосование в два тура), сводит количество представителей ФКП к ю, тогда как независимые кандидаты с 15.4% голосов получают 130 мест. Двумя годами позже резкий отзыв советских специалистов из Китая похоронил экуменическую мечту, знаменовавшую второй этап государственного монополистического капитализма.