История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Теология принимает во внимание понятие состояния Таинство исповеди потеряло былую популярность и значимость, и его историю, связанную, как нам представляется, с постепенным ослаблением представления о греховности человеческой природы, еще предстоит написать. В нашем распоряжении находятся около пяти сотен писем и записок, адресованных кюре из Арса, который исповедовал по семнадцать часов в день летом и по тринадцать часов зимой (в первую очередь, однако, люди просили совета, а не хотели исповедаться). С этого времени (Жан-Мари Вианне жил с 1786 по 1859 год) теология начинает принимать во внимание понятие состояния. В работе Тома Гуссе «Моральная теология», вышедшей в свет в 1845 году, читаем: «Наказание, налагаемое исповедником на грешника, должно быть пропорционально тяжести его вины; следует принимать во внимание его состояние и настроение». Одна из глав второго тома озаглавлена так: «Обязанности исповедника по отношению к тем, кто недостаточно сведущ в вопросах религиозных истин, или к тем, кто пребывает в неведении относительно своего состояния»¹⁰. Речь идет о том, что следует принимать во внимание то, что мы сегодня назвали бы социальным положением грешника, роль общества в его греховном поведении. Напрашивается сравнение с историей одного психического заболевания. Ранее мы видели, что этиология душевных болезней, основанная прежде всего на онтогенезе, бытии больных, эволюционировала в сторону их социального происхождения (одним из «отцов» этого направления был Фрейд) и к 1960-м годам неминуемо пришла к парадоксам и эксцессам антипсихиатрии¹¹. Что бы ни становилось объектом изучения—грех, невроз, правонарушение или преступление,—развитие дискурса начиная со второй половины XIX века во всех этих случаях сопоставимо: при определении меры «ответственности» грешника, сумасшедшего или преступника следует принимать во внимание его статус. Иными словами, понятие интердискурсивности, разработанное Мишелем Фуко, оказалось плодотворным.

На понятие состояния проливает свет история сестры Мари-Зоэ в том виде, в каком она излагает ее в письме к кюре из Арса (впрочем, оставшемся без ответа). Родители, слишком бедные, чтобы содержать дочь, отдали ее на воспитание дяде, который лишил девочку невинности, когда ей было четырнадцать лет. После двух лет в пансионе она возвращается к дяде, и сексуальные отношения с ним продолжаются. Она стала послушницей, не имея к тому призвания, и ее соблазнил священник. «Наши сердца были связаны какой-то опасной дружбой,— пишет девушка, — когда мы виделись, мы обнимались, целовались и делали прочие такие вещи. Это длилось три года». Когда эти отношения закончились, Мари-Зоэ сохранила свои «пагубные привычки» и в возрасте двадцати девяти лет написала письмо знаменитому исповеднику, в котором говорила, что боится, что попадет в ад. Отвращение к монастырскому уставу вызывало у нее чувство вины, а не протест. «Она судит себя, — пишет Филипп Бутри, — с позиций учебников по моральной теологии: те же приемы изложения, тот же лексикон». Согласно этой науке, существуют три категории грешников: окказиональные грешники—те, кто совершает грех случайно, грешники-рецидивисты — те, кто грешит повторно, и привычные грешники—грешащие регулярно. Мари-Зоэ сначала была окказиональной грешницей. Слово «случай» дважды встречается в ее письме. «Родители забрали меня к себе, там, по крайней мере, мне не подворачивался случай». И дальше: «Когда я прибыла в монастырь, там меня опять ждал случай: священник проникся ко мне; страсти переполняли меня, поэтому я снова уступила». Повторное попадание в дом к дяде и монастырь сделали ее рецидивисткой, а мастурбация превратила девушку в привычную грешницу. «Я думаю, что гублю себя, пребывая в монастыре без призвания». Единственное, о чем она просит, это смена ее состояния. «Огонь сладострастия» мог быть потушен лишь супружеской жизнью. Исповедь не приносила ей успокоения, потому что, за исключением «двух внеплановых исповедей», она ни разу не признавалась в своих дурных привычках. Возвращение к мирской жизни, в особенности по такому поводу, в те времена было невообразимо, поэтому, по всей видимости, судьбой Мари-Зоэ была жизнь в постоянном страхе перед вечными муками.

Может ли секс сегодня вызывать подобный ужас? Чувство вины сместилось, и иерархия грехов сегодня не та, что была раньше. Согласно исследованию, проведенному SOFRES для журнала Clair Foyer в декабре 1983 года, 12% французов и француженок старше восемнадцати лет полагают, что «напоминать о моральных требованиях, касающихся секса и жизни в паре,—это дело церкви»; 33%—что «церковь должна ограничиваться лишь советами» и 51% — «что вмешиваться в вопросы секса и жизни в паре—не дело церкви». На вопрос «Лично вы принимаете во внимание рекомендации церкви относительно секса и жизни в паре?» 19% ответили: «Да, по мере возможности», 69% ответили отрицательно и 12% не имеют определенного мнения. Из данных другого опроса узнаем, что даже среди регулярно посещающих церковь верующих женщин лишь 25% осуждают контрацепцию для замужних женщин. Что касается мнения духовенства, о нем можно узнать из данных ранее упоминавшегося анкетирования, проведенного журналом La Vie осенью 1985 года: если то, как папа Иоанн Павел II защищает права человека, одобряют 98% священников, то с его заявлениями относительно сексуальной и семейной морали с ним согласны лишь 56%.

Таким образом, множество священников и мирян принижают значение полученных из Рима указаний по поводу сексуальной морали. В глубине души они осознают рекомендации церкви, но не подчиняются им. Эта непокорность—признак моральной автономии — больше не сопровождается чувством вины, пусть и доставляет кое-кому дискомфорт.

Что касается протестантов, то за либерализацию контрацепции выступают 63%. В других странах секс также постепенно оправдывается. В США, согласно исследованию священника Эндрю Грили, 50% отрицают папскую доктрину о разводе (согласны с ней 15%), а 68% католичек практикуют «незаконные» формы контроля за рождаемостью. По мнению Мишеля де Серто, папская энциклика «Humanae vitae» вызвала в Америке невиданный упадок католицизма. В Польше, несмотря на существующий там культ Иоанна Павла И, уровень рождаемости один из самых низких в Европе. Одному французскому священнику, выразившему удивление в связи с этим, множество пар ответило так: «Какие проблемы, мы после этого исповедуемся». При этом сотни тысяч молодых людей устраивают овации папе на стадионе «Парк де Пренс» во время проповеди о вреде «вседозволенности». Нельзя исключить гипотезу или, лучше сказать, вероятность того, что среди этих молодых почитателей папы многие живут вместе, не заводя детей.

Новая концепция духовенства?

Новый взгляд на секс поднимает проблему целибата священников. Церковь придает большое значение целомудрию и настаивает на духовном богатстве и душевной открытости, которые оно порождает. Из уже упоминавшегося опроса журнала

La Vie узнаем, что 29% опрошенных (напомним, речь идет о духовенстве) выступают за брак для священников, 86% — за рукоположение женатых мужчин, 36% хотели бы, чтобы женщины имели право становиться священниками, и 92% выступают за то, «чтобы христиане, не являющиеся священниками, могли служить панихиду». Многие заявил)!, что они «выбрали» духовную стезю, однако целибат был Hbf «навязан». Кризис «призвания свыше», в качестве примера которого можно назвать пасторов и раввинов, и особенно уход из духовенства привели к необходимости проводить новые опросы, не только среди священнослужителей, но и среди прихожан. Об этом свидетельствуют такие мысли, собранные Ивом Ламбером: «И эти люди до последнего момента проводили исповеди!» «Аббат X. сбежал с монахиней! Почему мы должны каяться в совершенных глупостях людям, которые делают большие глупости?» «Они запрещают нам разводиться, а сами отбывают в неизвестном направлении, никому ничего не сказав».

Ввиду того, что женщины все больше получают доступ к традиционно мужским статусам, не является ли запрет для них занимать должности в церковной иерархии попыткой зацепиться за традиционное принижение женщин церковью? «Женщина вернула себе свое тело, оно больше не находится во власти мужского знания или желания, во власти мужской теологии», — пишет Мишель де Серто. Сестра Мари-Зоэ может отрицать свою полную ответственность, поскольку дважды имела место случайность (сначала злоупотребление со стороны дяди, затем соблазнение священником), связанная с роковой мужской властью. Откуда взялась юридическая монополия мужчин, по какому праву? Тогда как гражданское общество привыкло к тому, что женщины бывают министрами и судьями и скоро, возможно, женщина станет президентом Республики, церковь ведет арьергардные бои, сохраняя за мужчинами право на тайны грешниц. Сохранение полового диморфизма в обществе кажется тем более проблематичным, что в связи с кризисом «призвания свыше» миряне все чаще выполняют функции, прежде отводившиеся духовенству. Более того, многие священники говорят, что нередко в минуты сомнений находят помощь и поддержку в домах христиан, и признают, что им очень помогает помощь тех, кого они должны были бы направлять. «Раньше мы были пастырями для христиан, теперь же мы в гораздо большей степени с ними»,—говорит некий кюре. В опросе журнала La Vie свидетельство одного шестидесятилетнего священника резюмирует десятки других: «Рукоположение, состоявшееся в 1948 году, поставило меня „над“, дало мне определенные „полномочия“, доверило мне некоторое „знание“ <...>. Потом я оказался „внутри“. Стало меньше уверенности и авторитаризма. Вокруг люди, которые знают больше меня. Я должен был пересмотреть все мои „знания“ <...>. Я осознал, что вера есть в той же степени верность нашему миру и современному человеку, как и верность Христу». А вот слова еще одного священника: «Мы постепенно становимся христианами».

Обновленный ритуал исповеди

Второй Ватиканский собор реформировал процедуру исповеди. Первым предлагается заговорить священнику, он должен тепло встретить пришедшего на исповедь, напомнить ему о Божьей любви и милосердии. Перед отпущением грехов он может прочитать ему фрагмент из Евангелия и заключить встречу благодарственной молитвой. В некоторых приходах исповедальни были заменены «комнатами примирения», где священник и исповедующийся могут уединиться. Находят все большее распространение коллективные исповеди, позволяющие христианам помириться с Богом и своим будущим в лоне литургического сообщества. И тем не менее таинство исповеди, принятое в XI веке, постепенно перестает соблюдаться: в 1952 году раз в месяц исповедовались 23% французских католиков, в 1983-м таких всего 1%, а 68% заявляют, что никогда не ходят на исповедь. В этом вопросе, как и во многих других, Иоанн Павел II призывает вернуться к традиционной практике и хочет «убедить верующих в необходимости получать прощение в индивидуальном порядке, искренне и регулярно» (речь в Лурде 15 августа 1983 года). По нашему представлению, исповедь, ставшая редкостью, вновь обрела свою сущность: она представляет собой— как ей и подобает—раскаяние и обращение верующих. Отдельные прихожане отказываются от регулярной исповеди во имя этики. «Это слишком просто: приходишь на исповедь, и — хоп! — счетчик обнуляется». Исповедаться означает посвятить Бога в свою тайну, о которой ему и так все известно. Исповедник, как и церковь, которую он воплощает в момент признания,—это лишь посредник, не имеющий юридической или карающей власти. Его задача—получить признание, а Бог рассудит. Став таинством примирения, исповедь становится частью «положительной» интерпретации Евангелия, которую рекомендует нынешнее духовенство, тогда как на протяжении многих веков церковь навязывала «отрицательную» интерпретацию священных текстов, главной идеей которой были запреты. По-новому прочитав эти тексты, можно заметить, что Христос запрещает очень мало, он благосклонно принимает людей, прощает их, относится к ним с уважением.

НОВОЕ ЧУВСТВО ВИНЫ.

РАСШИРЕНИЕ ПОЛЯ СОЗНАНИЯ*

О некоторых энцикликах

«Христианство—это часть истории, но история —это часть христианства»,—говорил отец Даньелу. А вот что говорил кардинал Сюар: «Церковь должна одновременно быть и становиться. Быть неизменной в невидимой реальности и век за веком становиться в реальности видимой». В начале XX века все * Сознание рассматривается здесь как тайное место, в котором совершается наш выбор.—Примен. авт.

то, что должно составлять частную жизнь католика, было тщательно прописано духовенством, недоверчиво относившимся ко всему, что мы назвали бы сегодня «основами». Так, 8 сентября 1907 года энциклика «Pascendi» осудила модернистскую доктрину и обязала теологов дать антимодернистскую клятву. В письме от 25 августа 1910 года Пий X, канонизированный в 1954 году Пием XII, осуждает движение Le Sillon, целью которого было сблизить католицизм с Республикой, представив альтернативу левому «материализму», и его основатель Марк Санье подчинился. Тот же папа Пий X побуждает регулярно причащаться, поклоняться Святому Сердцу, святым и Деве Марии. Однако разного рода потрясения XX века—научные, технические, политические, социальные, культурные—изменят отношения между верхушкой церковной иерархии и рядовыми католиками, вынужденными без конца отвечать на непредвиденные вызовы. Это не ново в истории церкви: бунт святого Франциска Ассизского против отца и меркантильного ассизского общества, как известно, был направлен папой Иннокентием III по безопасному пути, и в результате папа Гонорий III смог основать в 1223 году орден францисканцев. Новое здесь—скорость, с которой происходят изменения (взять хотя бы демографию: в 1900 году население Земли составляло 1,7 миллиарда человек, в 1970-м—3,6 миллиарда, а к 2000 году ожидается 6,2 миллиарда; в развивающихся странах население удваивается каждые двадцать пять лет) и к которой старейшей бюрократии мира приходится адаптироваться, чтобы становиться, не прекращая быть. Будучи взращенным в лоне этой бюрократии и прекрасно зная ее, папа Иоанн XXIII понял, что, чтобы поколебать ее основы, следует опираться на весь потенциал периферии. 15 июля 1961 года, еще до первой сессии Второго Ватиканского собора, он предал гласности энциклику «Mater et magistra» (но датирована она была 15 мая, днем семидесятой годовщины энциклики «Rerum novarum» и тридцатой годовщины «Quadragesimo anno», точное название которой — «Энциклика о современной эволюции общественной жизни в свете христианских принципов»). Коснемся лишь двух тем этого текста. Чтобы обеспечить становление (присутствие церкви в мире), в энциклике вводится нечто новое: в ней можно прочесть, что «важнейшей проблемой нашего времени остаются отношения между развитыми и развивающимися странами; мы все вместе ответственны за голодающих, поэтому следует формировать сознание таким образом, чтобы те, кто находится в самых благоприятных условиях, поняли, что это прежде всего их ответственность». Для сохранения бытия (трансцендентности церкви) в тексте напоминается об осуждении любой сексуальной активности, целью которой не является продолжение рода: «Являясь актом обдуманным и сознательным, продолжение рода подчиняется священным и незыблемым законам Бога». Энциклика «Pacem in terris» от и апреля 1963 года в виде исключения адресована всем людям на земле, а не только христианам. Мы узнаём из нее, что, порывая с традиционной мизогинией (женоненавистничеством), папа решительно высказывается за вступление женщины в публичную жизнь: «Все более сознавая свое человеческое достоинство, женщина больше не хочет считаться инструментом: она требует, чтобы к ней относились как к человеку и в частной, и в общественной жизни».

От Второго Ватиканского собора к символу декабря 1985 года

Иоанн XXIII, избранный папой 28 октября 1958 года, 18 июня 1959 года адресовал всем епископам, нунциям и иерархам церкви большую анкету, на которую ответили более двух тысяч человек, г февраля 1962 года он объявил об открытии церковного собора и октября того же года. Не будем здесь рассматривать историю четырех сессий собора (и октября—8 декабря 1962 года, 21 сентября —4 декабря 1963-го, 14 сентября — 21 ноября 1964-го, 14 ноября — 8 декабря 1965 года), сложную, полную напряжения, конфликтов и компромиссов. Принятые решения перевернули отдельные католические практики: обязательную воскресную мессу теперь можно посещать не только в воскресенье, но и в течение всех выходных дней; на смену латыни приходят национальные языки; месса, стандартизированная в 1570 году папой Пием V, заменяется новым ритуалом; причастие, которое могут давать миряне, при определенных обстоятельствах может проводиться вином и хлебом; папа выступал за периодическое проведение епископального синода, чтобы примирить разнообразие местных церквей и единство всемирной церкви. Отныне национальные епископаты будут действовать по двум направлениям: «Мобилизация духовенства с целью выработки в каждом языке религиозного языка и для осознания христианскими общинами необходимости социальной справедливости» (М. де Серто). Два человека сыграли определяющую роль в осознании епископами нарастающей нищеты стран третьего мира: это монсеньор Элдер Камара, в то время—помощник епископа Рио-де-Жанейро и генеральный секретарь бразильского епископата, и монсеньор Ларраин, епископ Талькский (Чили). Эти два прелата стремились положить конец альянсу церкви с консервативными силами. Как священнику трактовать Нагорную проповедь перед жителями бразильских фавел и чилийских трущоб? «...любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас... <...> Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»¹² Как избежать ангажированности? Как забыть, что «богатство делает глупым, а нищета—идиотом», по меткому выражению аббата Пьера, сформулированному в 1954 году, в тот самый момент, когда папство осуждало священников-рабочих? Короче говоря, как через двадцать лет после Холокоста, не вызвавшего никакой реакции из Рима, в мире, где богатство дразнит бедность, где миллионы детей страдают от голода, тогда как другие объедаются на рождественских праздниках,—как в таком мире говорить о Божьей доброте? Теодицея и требования солидарности беспокоят совесть священников и верующих, тогда как телевидение показывает высокомерие фарисеев и обездоленность большого количества людей. И как противостоять «атеистическому марксизму», если мы не умеем жить настоящим? Второй Ватиканский собор хотел напомнить, что церковь — это народ Божий, а не иерархическое общество, на вершине которого сидит на троне папа, тогда как Иисус родился в хлеву. Церковный собор положил конец проявлению чрезвычайно большого интереса церкви к себе самой, к своим внутренним проблемам, к своему состоянию души, если можно так сказать. Предполагалось, что Рим (как католический центр) больше не в Риме, а «на улицах, без определенного места жительства. За верстаками, вне закона, в ямах, у столбов, вне стен» (Жан Кардоннель). Именно на этот «прыжок в самый низ, на самое дно человечества» (там же) ориентируется CELAM (Епископальный совет Латинской Америки), организовавший в 1968 году конференцию в Медельине, на которой выступил Павел VI; за этой конференцией последовали еще две—в Кампале (Африка) и в Маниле (Азия). Как это признается в пастырской конституции Второго Ватиканского собора «Gaudium et spes» (Радость и надежда), церкви предстоит многое узнать о «других» — о тех, кто исповедует другую веру или лишен ее вообще. Благодаря этому поиску «другого», открытию для себя материальных и моральных бедствий стран третьего и четвертого миров постепенно чувство индивидуальной вины (грех, боязнь попасть в ад) заменяется чувством вины социальной, неизбежно приводя к осознанию собственной ответственности и солидарности. Где бы ни происходило наступление на права человека— на Западе (в Чили), на Востоке (в СССР, в Польше), на Юге (в Южной Африке),—оно побуждает католиков вмешаться в большие политические дебаты своего времени, как это делали Лютер, Кальвин, Цвингли или Буцер. С этой точки зрения синод, собранный Иоанном Павлом II в ноябре —декабре 1985 года, показывает возврат к занятиям, отражающим религиозную специфику. И этот возврат не является ответом на мучающий христианское сознание вопрос, который Мишель де Серто формулирует так: «Не переходит ли саркальное в иные сферы?» И утверждает: «Священную ценность приобретает социальная и политическая ангажированность <...>. Все эти опыты проявления солидарности и коммуникации с религиозной точки зрения создают гигантскую католическую лабораторию <...>, где встречаются еще семь обрядовых вариантов недавнего прошлого». Иначе говоря, папство горячо желает поддерживать принципы, какой бы ни была практика, навязывать римскую этику, в то время как миллионы христиан в Латинской Америке и в других странах ждут совершенно иного; папство отказывается видеть «решающее значение практик в выработке „теории“, которая эти практики объединяет и которую они подтверждают или фальсифицируют» (М. де Серто). Поскольку «церковь принадлежит истории», истинный вопрос таков: «С кем она солидаризируется в обществе в тот или иной момент своего становления?» Для множества католиков, которые отказываются признавать за духовенством и церковными иерархами монопольное право на высказывание христианских истин, ответ очевиден: «С бедными». Таков был выбор пастырей в Латинской Америке. В голодных деревнях бразильского северо-востока и трущобах мегаполисов слово Божье не нуждалось в посреднике, чтобы быть услышанным. Так в 1970-е годы возникли базовые христианские общины. Конференция в Медельине, торжественно открытая папой Павлом VI, опубликовала документ, озаглавленный так: «Церковь в меняющейся Латинской Америке в свете церковного собора». Это была программа пасторского обновления континента, а тогда—в 1968 году—еще не было ни базовых христианских общин, ни повсеместного чтения Библии в народной среде. Таким образом, налицо была согласованность между церковной иерархией и ожиданиями простых католиков и были основания полагать, что «выбор в пользу бедняков» будет ратифицирован Епископальным советом Латинской Америки и папством.

Реакция

Начиная с 1972 года консервативное руководство латиноамериканской церкви стало контролировать деятельность Епископального совета Латинской Америки. Монсеньор Лопес Трухильо, его председатель, направляет деятельность совета в сторону осторожно прогрессистского неоконсерватизма и начинает первые атаки против либеральной теологии. В1979 году Иоанн Павел II выступает на конференции в Пуэбле, на которой сопротивление прелатов помогает поддержать то, что было достигнуто в Медельине. В 1985 году он снова приехал в Латинскую Америку. Сорок пять речей, которые он произносит, весьма умеренно научны, и всем понятно, что адресат этих речей—католический мир в целом. Папа отвергает «невыносимую» социальную несправедливость, выступает за «церковь прав человека, верного своему выбору в пользу бедных», но не прекращает предостерегать от «марксистской заразы», утверждает, что именно иерархи должны «дать правильное направление той энергии, силе, активности», что приводит в движение бедный люд; короче говоря, папа пытается наметить линию, соединяющую евангельский месседж, социальное действие и главенство Рима.