История довоенного Донбасса в символах. Точки
Шрифт:
Другая зона поиска – это кореша. Мало кобелей было, хоть в том же универе? Да стоит только клич кинуть, такую картотеку соберут, и кто по-немецки, и по-украински, и по-японски говорит – всё известно станет. Только, Артём, я оглянулся, – и вот тогда мне стало ясно, насколько нас осталось мало. Нет, я и раньше замечал, дни рождения, там, пьянки разные были. Если женился кто-то, и дитями оброс, – так это не самый плохой конец, оказывается…
Я вот сейчас думаю, сколько людей известных за десять лет грохнули: Листьева, Старовойтову, Гонгадзе… А ведь убийц так и не нашли. А сколько простых людей по стране постреляли, – пиздец полный! Не годы демократии, а какая-то братская могила получается. Кто батю моего грохнул, так и не узнали. То есть узнали – бандиты грохнули, криминальные элементы. Потом, Диму Некрасова, неплохой мужик был, уже, вроде, выбрался, после того как его подстрелили, –
И куда мне было идти? К Бероеву? Тот перчатки на руки натянул бы, и сказал бы: «С подобными просьбами рекомендую впредь ко мне никогда не обращаться!», или чего-нибудь в этом роде.
Егор в готовности номер один оказался: «Познакомлю с тремя девахами, – говорит, – из швейного техникума. Одна, – говорит, – сто пудов тебе подойдёт». Ясный хуй, подойдёт! Зингер, который машинку швейную придумал, он же немец как раз! Значит будет, о чём портнихе-шлюхе в койке с Гейгером поговорить, о балете, там о тракторах. Егор в отчаянии секретуток начал своих предлагать, но секретутка, – та же шлюха из борделя, только на ставке работает, ну, шмотки ей некоторые покупают, духи, там, помаду губную…
На том кореша и закончились. Всё. Пиздец. Фулл краш. Гейм овер.
Когда Миха, как чёртик из коробочки, выскочил, я его чуть не расцеловал, как родного, хотя он на журфаке учился, факультет филологов недоделанных, и связывал меня с ним один-единственный случай: играли раз в баскетбол, так я бросок трёхочковый хотел сделать, да так удачно, что Миха на площадке растянулся, мяч ему прямо в лоб попал.
Самое смешное, мы в тот раз за одну команду играли.
Тут он, значит, совсем по-другому поводу выскочил. Михаил Иудович тот не просто с деликатной просьбой ко мне обратился, целую кампанию развернул, чтоб предъявить Рубена разным ответственным лицам, и чтоб процесс поиска бляди для фашиста курировали те, кому нужно было курировать. Пропуск мне какой-то выписали, с ним по облисполкому можно было спокойно разгуливать и двери ногами открывать. Только я там раза два всего побывал, на рожи их постные посмотрел, – а их же жаба давит, что не для них блядь уникальную искать буду!
За Миху я никогда не волновался, что вот с мальчиком с этим случится что-нибудь когда-нибудь. Он нос свой по ветру держал, журналист, всё-таки, неплохой получился.
Он стал передо мной, как лист перед травой: «Есть информация, уважаемый Рубен, что в городе готовится сделка на международном уровне». А я ему: «Тебе сто или сто пятьдесят наливать?». Попустило его, короче, после перовой бутылки, поделились воспоминаниями, прошлым, настоящим и будущим, другими словами.
Он, кстати, неплохо устроился. Жил с двумя шлюхами, писал в три газеты тогда. Только вся гуманитарность здесь нищей будет до второго пришествия, хоть в десять газет пиши, всё равно побираться будешь. Так что сидел Миха у своих девок на шее иждивенцем. Мы вчетвером тогда неплохо повеселились, а я по привычке деньги на тумбочке оставил, знал, кому они достанутся.
Всего я Михе не рассказал, друзьями в таком возрасте люди не становятся. Полправды, что называется, сказал, фотку показал, едут, мол, из-за рубежа пыжняки, мне, мол, поручили бабу им подыскать, вот и все дела. Миха не поверил, смеялся, сука, как баба, захихикал, аж ноги задирал. Париться тебе резона никакого нет, Рубен, говорит, потому что в облисполкоме целый отдел занимается подбором качественных шлюх, как для здешних высокопоставленных пыжняков, так и для приезжих, и шансов у них больше на успех, говорит, потому что они этой деятельностью ещё при Ленине занимались.
Разозлил он меня, короче, ещё больше чем Давидович тот. Успокоился Миха, правда, когда я ему денег пообещал. Он мне в ответ пообещал помочь, чем сможет, за такие деньги Миха и сам готов был под фашиста Гейгера лечь. Во всяком случае, на Миху я возлагал куда больше надежд, чем на сутенёров. С людьми, в конце концов, общается не меньше моего, если что-то подходящего с дыркой между ног появится – обязательно обещал поставить в известность. Только попросил больше такую лапшу, вроде немцев, покупающих краматорские сталепрокатные комбинаты, на уши ему больше никогда не вешать.
Не поверил мне, короче…
Бродский-младший, Гена Бродский, в рекламе увяз, конечно, как муха в поносе. Его тогда, как не встретишь, – постоянно на своей волне: планы, бетакама, вэхаэс, видеодвойка, накладка. Бабы, с которыми он общался, моделями были, декоративного такого типа. Фотогеничность у них на первом месте, и, не поверишь, Артём, кроме фотогеничности ни фига у них больше и нет. Во, блядь, выкормили целую
ораву полудохлых лентяек и саботажников! Им лавэ отстёгивают только за то, что их показывают, а чтоб они ещё и сделали при этом чего-нибудь, рукой, например, двинули, им при этом вдвое больше давать нужно. Ох, уж и фифы, я прежде другого мнения о них был! Бродский меня неправильно понял из-за своей волны. Думал, я рекламный ролик для Германии снимать собираюсь. На хера Германии наши рекламные ролики?! Такое говно вышло, Гена какой-то актовый зал арендовал, два кресла перед сценой поставил, оператора притащил со своей кухней, и полдня мы с умным видом смотрели, как толпа таранок, гремя своими костями, выходили на сцену, вертя жопами, которых у них нет. Я такую ржачку в последний раз видел, когда меня в универе позвали в жюри на КВН подшефной школы. Потом Гена собрал всех своих модулек в зале, и прямым текстом объявил, зачем нужны их услуги, – они чуть двери не вынесли, от возмущения, не могли поверить, что их всех за блядей приняли. Модели, блядь! Клавы Шифер, на хуй! А потом, Артём, не поверишь, я до машины пробраться не мог, каждая из них многозначительно так глядела, оставляла свой телефончик, и заверяла в том, что готова переменить своё мнение за соответствующую сумму. Я весь духами провонялся, пока тот кастинг шёл.Ни одной похожей на комсомолку не среди них не было. Бродский, скотина, разговаривать со мной не хочет, потому что я за всю его музыку платить не стал. Рекламщик хуев, из Драфт Подиума!..
А народ в облисполкоме копытами паркет рыть начинает, полсрока прошло. Ну, вешаться мне рано ещё было, но всех, кого можно было, на тот момент я уже прозвонил.
Тут в минуту, что называется, моего отчаяния звонит Миха. Нашёл, говорит, тебе блядь! И если я, её увидев, скажу, что не подойдёт, он меня на всю жизнь уважать перестанет, потому что его те двое шалав, у которых он на шее сидел, бросили из-за этой новой бляди.
Ну, после Бродского без уважения Михиного я как-нибудь прожил бы, но отправился в его шалаш без рая…
В потрёпанном кресле сидит, с ногами забралась, такая девочка, которую и блядью-то назвать язык не поворачивается. Смышлёная такая мордашка, волосы вьющиеся, тёмно-каштановые, грудь большая и высокая, с ложбинкой как раз такой, что у любого нормального мужика сразу возникает желание положить в эту ложбинку свой хуй, и двигать им, пока не кончишь.
Ничего особенного в девочке, короче, я не нашёл, кроме того, что она офигенно похожа на ту комсомолку с фотографии. Сидит, телевизор смотрит, и на первом этапе я просто луканулся на Михин трёп. Он ясный день все уши мне про неё прожужжал, спортсменка-отличница-комсомолка, училась в каком-то университете имени какого-то академика, но что-то там, в универе, не заладилось, и теперь она доучивается в институте международных отношений в Харькове. Я в Харькове не бывал, слышал только, что столицей городок тот сделать хотели, метро там построили, но международными отношениями там никогда не пахло. Это неважно, говорит Миха, главное, зовут её Тамарой, а эта припевочка губки раскрывает и говорит: «С неграми спала, а с немцами не приходилось», и смотрит дальше свою «Санту Барбару». У меня челюсть отвисла, а Миха суёт мне какую-то супервенерическую справку, где написано: никаких трипперов у данной Тамары не обнаружено. Я, говорю Михе, таких справочек тебе сам напечатаю, сколько хочешь, и потом, что там, в универе конкретно не заладилось? Минет кому-то не сделала? Ты, говорит Миха, идиот, Рубен, потому что там не с Тамарой не заладилось, там с самим универом что-то такое случилось, что теперь универа нет и в помине. Ни хуя себе, говорю я, из-за какой-то Тамары универы закрываются!
И вот эту пургу, Артём, мы с ним метём, наверное, минут двадцать, до тех пор, пока Тамара не встаёт из своего кресла, и куда-то выходит, за спичками, там, или за сигаретами. Тут мы с Михой оба заткнулись, взглядами лапали её пока она из комнаты не испарилась.
Я такое пару раз всего видел, чтоб в простой ходьбе столько всего было. Такому никаких моделей не научишь, тут природные вещи какие-то нужны, как бы голимо и непонятно это не звучало. Словами этого не передать, и видиком не заснять, чтобы там Гена Бродский не пел о самом важнейшем из искусств.
Миха всё это просёк, ухмыльнулся: «А ты говоришь – не подойдёт!» Я ещё понять не успел, что действительно подойдёт, и продолжаю мести такую же пургу, что и прежде, если не хуже. Тамаре, очевидно, скучно стало, в беседу с нами вступила. Такое я тоже всего пару раз видел, чтоб баб двумя фразами поучала двух мужиков старше её. Главное, мы с Михой сидим, орём друг на друга, слюной брызжем, а Тамара спокойно так попускает нас, выставляя полными дураками. Я прозрел, лишь когда она спросила насчёт лавэ.