История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Толстяк вытирает влагу, одна десятая которой состоит из досады, две десятых из огорчения и семь десятых из красного вина.

— В общем, ладно, — бормочет он, а тем временем его добрая подруга мнёт ему руку, чтобы выразить сочувствие, — продолжай…

Я дегустирую свою чашку «Мокарекса» [50] .

Мои друзья — все внимание, кроме, естественно, отца Дюрандаля, который кивает время от времени, чтобы показать, что он участвует.

— Короли, которые были после Карла Великого вплоть до Филиппа-Августа, — говорю я, — не оставили о себе памяти. Все эти Людовик Первый, Людовик Второй, Генрих Первый и Филипп Первый — это слабые звенья позолоченной цепи с геральдической лилией. Я вам всё же назову Гуго Капета, потому что он основал династию Капетингов, но что толку говорить об этих мужиках, которые пользовались своим скипетром, чтобы чесать спину или стряхивать перхоть.

50

«Мокарекс» — кофе, приготовленный по особому рецепту с добавлением сахара, анисового ликёра, бренди и порошка корицы. — Прим. пер.

— Ты прав, — горячо одобряет Берюрье, — я и сам тебя просил рассказывать только о самых великих.

Заручившись этим одобрением, я начинаю со свежей слюной главу про товарища Филиппа-Августа.

Дюрандаль, почувствовав по лёгкому колебанию воздуха, что завязывается нечто интересное, настраивает свой педальный транзистор на длинные волны. Он раскрывает локаторы, и я замечаю, что он кладёт с нарочитой небрежностью свою клешню на спинку стула Берты. Похоже, он любит рубец. С тех пор как он наложил руку на её продукты у молочника, с глухопёром что-то происходит.

Неожиданный пожар чувств необъясним. Вы встречаете милую женщину из года в год на лестнице, и вы ни о чём не думаете, только здороваетесь с ней, а потом, однажды утром вы её видите, и вас охватывает желание спустить свои брюки вместо того, чтобы приподнять шляпу. Человеческая тайна! Это необъяснимо! Глухой начинает щекотать затылок Берты пальцем, словно играет на мандолине. У Толстухи происходит короткое замыкание. Про ласки ей лучше не напоминать! Если ты подбил ей клинья, тебе придётся работать сверхурочно, это я вам говорю! В смету не уложишься.

— Итак, — продолжаю я, — до Филиппа-Августа ловить нечего.

— И что сделал этот мужик?

— Очень много.

— А почему он не носил номера как все, твой Август?

— Официально он считался Филиппом Вторым, Толстяк. Но короли — это противоположность известных людей. Папины сынки, которые из себя что-то представляют, стараются сделать себе имя, тогда как короли уже рождаются с именем; и только если они не коматозные, они получают прозвище. Мы уже могли заметить в случае с Карлом Великим, который мог бы быть просто Карлом Вторым. Таким образом, Филипп Второй стал Филиппом-Августом Победоносным.

— И что же он завоевал? — спрашивает Берта замирающим от прикосновений месье Дюрандаля голосом.

— Он забрал у англичан провинции, которые они у нас захватили в результате интриг.

— Правильно сделал! — мычит Берю, неожиданно успокоившись.

— О чём речь? — интересуется месье Дюрандаль.

— О Филиппе-Августе! — горланит мой товарищ по работе. — Этот мужик накостылял англичанам! Такой монарх мне нравится, Сан-А! А что за провинции они у нас стырили?

— Турень, Пуату, Мен, Анжу…

— Анжу? — возмущается Берю. — Они у нас прихватили Анжу, эти пидовки? Ты представляешь, если бы не Филипп-Август, мюскаде [51] было бы английским!

— И Нормандия тоже, — добавляю я.

Его воодушевление вянет, как резеда под действием гербицида.

— Нормандия принадлежала ростбифам, ты уверен?

— Точно!

— Значит, если кто-то из этих павианов схлестнулся с одной из моих родственниц, у меня в каналах течёт ещё и бритишовая кровь?

51

Мюскаде — белое сухое вино. — Прим. пер.

— Возможно!

Начинается гульба с музыкой. Берю выходит из себя. Он вопит, что его вены — не канализация! Шведская кровь не вдохновляет, но с ней ещё можно смириться, потому что Швеция не хуже других стран, но английская — это уже слишком! Он не согласен! Он хочет сделать переливание крови с промыванием в божоле! [52]

Чтобы успокоиться, он достает бутылку кальвадоса [53] . И тут его злость и его грусть, его желчь и его горечь тают, как фисташковое мороженое на солнце. Он вытягивает руку с янтарным флаконом.

52

Божоле — красное сухое вино. — Прим. пер.

53

Кальвадос — яблочная водка, производимая в Нормандии путём перегонки сидра. — Прим. пер.

— Они не могли у нас стырить Нормандию, — уверяет он с горячностью. — Потому что кальвадос умеют пить только французы!

Мы охотно принимаем утверждение Толстяка, и по настоянию Берты я вновь принимаюсь за свой прерванный курс:

— Филипп-Август был одним из самых великих монархов Средних веков. Он был маленького роста, с тёмной кожей. У него не было ни осанки, ни изящества, и он потерял один глаз в результате болезни. Но его достоинства сделали его идолом для народа.

— Ну и что же, что у него один шнифт не работал, — говорит Берю, — он же турнул англичан! — (Это у него пунктик!)

— Правление Филиппа-Августа интересно во многих отношениях, — говорю я наставительно, — главным образом потому, что он принёс нашей стране первую Большую Национальную Победу.

— При Мариньяне? — отваживается Моллюск.

— Нет, при Бувине. В 1214!

— О! — восклицает мой слушатель. — Значит, он выиграл первую войну четырнадцатого года?

— В самом деле… И, кстати, знаешь, кого он побил при Бувине?

— Ты говорил, англичан?

— Не только их, ещё немцев, которые объединились с этими господами с того берега Ламанша.

— Надо же, мы о них совсем забыли, — ухмыляется Великодушный. — Им явно не везёт с четырнадцатым годом!

— О ком вы говорите? — спрашивает глухой.

— О Филиппе-Августе! — громыхает Берю.

Глухой понижает громкость своей ультразвуковой турбины.

— Всё ещё о нём?

— Если тебе это мешает, приятель, иди, настраивай свою фисгармонию! — возмущается жаждущий знаний. — Вы слышали, папаша недоволен тем, что мы задержались на Филиппе-Августе! У этого мужика менталитет социалистов-радикалов!

Берта кладёт конец ругани, щебеча обожжённым сопрано:

— А в плане… любви ваш Филипп-Август был во французских традициях, надеюсь?

Тут же Берю умолкает и слушает мои откровения.

— Он женился три раза, — сообщаю я им.

— О, всё-таки, — шепчет Берта с некоторым разочарованием.

— И, по словам некоторых историков, он не блистал в этом деле. К примеру, свою вторую жену Ингеборгу Датскую он не смог ублажить в брачную ночь.

— Может быть, от волнения? — предполагает Берю, которому не надо рассказывать про жизнь и её беды.