История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Сказано было категорично. Аделина поняла, что жизнь её супруга была в её руках или, вернее, между её ног. Она сказала королю, что будет готова в указанный час, и ушла нетвёрдой походкой.

— Я это знал, — промолвил Берюрон, когда его жена вкратце рассказала ему о своем визите к королю.

Эти три слова, хоть и безобидные, выражали всё смятение бедного человека, всё отчаяние, всё его моральное опустошение.

Берюрон повторил с горечью:

— Я это знал! Ты такая красивая, это должно было случиться.

— Хотите, мой друг, я уеду в провинцию к своей матери, перед тем, как прибудет эскорт из Лувра? Вот только, конечно, — прошептала Аделина, — этот Монфокон.

Берюрон вздрогнул. Он был несколько раз в Монфоконе на утреннем или вечернем «представлении». Ему не хотелось быть повешенным.

— Монфокон, Монфокон, — вздохнул несчастный. — Ах, Аделина, и ведь всё из-за твоего! [112] [113]

Эти слова означали полное отречение. Поняв это, Аделина пошла готовить себе ванну с ароматическими травами. Хоть и по принуждению, но надо было показать товар лицом. Тем более что вашей честью должен овладеть сам король.

112

Мы, не колеблясь, заметим здесь смелость слов, сказанных Берюроном, ибо они подлинны! — Прим. изд.

113

Мы также сможем оценить игру слов, когда узнаем, что «mon faux con» примерно означает «мой изменчивый лобок». — Прим. пер.

В течение нескольких часов Берюрон пребывал в полной прострации. Он упрекал себя в тщеславии, которое привело к этому ужасному выбору: умереть или стать рогоносцем, причём одно не исключало другого! Репутация великого короля Франциска была недвусмысленной. Его правление словно вехами было отмечено скандальными историями.

Постепенно сердце ювелира переполнилось ненавистью. Ненавистью холодной, всеохватной, неисцелимой. Если бы в эту минуту он оказался рядом с королём, он бы с удовольствием всадил в него кинжал. Бешенство, охватившее Берюрона, было всё равно что вода, которая наполняет русло реки, а затем выходит из берегов, сметая всё на своем пути.

Берюрон больше не мог терпеть. Он крикнул своей жене, которая уже мылась, что ему надо ненадолго отлучиться, и выдернул ручку из двери.

Человек шагал быстро, прижимаясь к стене. Идти было недолго, потому что он направлялся в жилище госпожи Пинюшет, вдовы его товарища, умершего некоторое время назад от болезни, которую он привёз из похода в Италию.

Он обнаружил вдову сидящей в кресле перед окном. Женщину угнетало не столько её вдовство, сколько нехорошая болезнь, которую ей оставил в наследство покойный супруг. Ей не было ещё и сорока, но выглядела она так, будто прожила в два раза больше.

Увидев Берюрона, она не смогла скрыть удивления. Уже давно вокруг неё было пусто. Вдовы, не блещущие красотой, сами по себе действуют отталкивающе, но если у них ещё и столь знатная венерка, то самое кошмарное пугало не смогло бы соперничать с ними в тонком искусстве отбивать любое желание.

— Господин Берю! — воскликнула она (назвав его имя сокращённо, как это обычно делал её супруг). — Какой сюрприз!

Берюрон оглядел женщину глазами, полными ужаса. Он готов был отказаться от задуманного, но его ненависть (хоть и холодная) возобладала над ним!

Он куртуазно подошёл к вдове и одарил её самой приветливой из улыбок.

— Мадам Пинюшет, вы, наверное, скажете, что это бесстыдство: прийти к вам, чтобы сказать то, что вы сейчас услышите, и всё же я не могу поступить иначе, — начал он.

Удивленная женщина посадила его перед собой и приготовилась слушать.

— Представьте себе, — продолжил Берюрон, — что сегодня ночью душа вашего мужа явила мне сон. Во сне он сказал мне, что вы чахнете перед этим окном, и от этого он сильно страдает. Он плакал и говорил, что вы ещё молоды и вас ещё влечет к телесным удовольствиям. В его словах было столько жалости, что, признаюсь, я тоже плакал во сне.

Слёзы полились на ввалившиеся от болезни и одиночества щёки госпожи Пинюшет. Сквозь рыдания она говорила о чуткости и доброте её покойного мужа и ещё о том, что действительно очень грустно, когда ты ещё не прожила свои вторые двадцать лет, и приходится ложиться в постель одной, а любовью заниматься только в мыслях.

Берюрон кашлянул и, преодолев последние сомнения, приступил к сути дела.

— Пинюшет дал мне поручение. Слово честного человека, и пусть целомудрие моей Аделины разлетится в прах, если я вру [114] , он попросил меня прийти к вам поджарить сало [115] , чтобы немного согреть ваш потухший очаг.

114

Учитывая обстоятельства, в которых находилось к тому времени целомудрие Аделины, он не сильно рисковал, когда клялся. — Прим. автора.

115

На старофранцузском в подлиннике. — Прим. автора.

Ещё ни одна женщина после Жанны д'Арк так не обомлела от признания, как мадам Пинюшет.

Она посмотрела на Берюрона, покраснела, отвела глаза и вздохнула. Для сюрприза это был ещё тот сюрприз! К тому же очень приятный, потому что госпожа Пинюшет всегда находила Берюрона в своем вкусе. Он был большим, сильным, с плутоватыми глазами и влажными губами. И потом ей льстило его социальное положение. Часто женщину соблазняют какие-то побочные обстоятельства. Это объясняет тот факт, что многие старые хрычи удачливы в любви. Она завидовала Аделине, красота которой была для неё как бельмо в глазу, и мысль о том, что она наставит ей рога, нисколько не преуменьшала удовольствия. И всё же мадам Пинюшет принадлежала к той породе честных женщин, которые не держат орехи в воде, чтобы нагнать веса при продаже.

Она испустила ещё с полдюжины вздохов и прошептала:

— Господин Берюрон, сон, который прислал мой покойный муж, в самом деле необычный. Что правда, то правда, моральное и физическое одиночество — это тяжкое испытание для молодой женщины, которая всегда была неравнодушна к усладам алькова. Вот только…

Вознамерившись толкнуть кием и уже свыкнувшись с этой мыслью, Берюрон сдвинул брови.

— …Вот только, — продолжила она, — я должна вам сказать, что по его вине я больна ужасной болезнью, от которой он и умер.

— Я знаю, — прошептал Берюрон.

Взгляд его собеседницы погрузился в его глаза.

— И тем не менее вы готовы выполнить возложенную на вас миссию?

— Я готов! — не дрогнув, сказал Берюрон, моля Бога о том, чтобы «интендантская служба» не подвела.

— Долг обязывает меня рассказать вам, как умирал Пинюшет. У него больше не осталось того, что вы знаете, эта вещь убывала по кусочкам, как яблоко, которое вы грызёте…

Берюрон покрылся испариной. Картина наводила ужас.

— Разумеется, — добавила она, — зубы у него выпали первыми. Волосы оставались в руке, его трясло, он…

— Довольно, довольно, кумушка, — пробормотал Берюрон. — Я уже всё слышал о неаполитанской болезни. — Он улыбнулся своим мыслям. — Но для меня это не имеет значения. И если я вас устраиваю, чтобы разогреть ваши чувства, что ж, клянусь святым Элоем, покровителем ювелиров, я ваш!

И он им стал.

По возвращении в лавку Берюрона вдруг охватило волнение. Не то чтобы он усомнился в результатах содеянного, наоборот, он укрепил свои надежды, а просто госпожа Пинюшет показала себя слишком усердной в деле, после чего он передвигался на полусогнутых.