История одной деревни
Шрифт:
Казалось бы, послевоенное время счастливым назвать было никак нельзя. А между тем в воспоминаниях джигинцев то и дело проскальзывают слова «радость», «счастье». Но, видимо, человек так устроен, что и в самое беспросветное время он всегда найдет повод для радости и возможность подарить себе праздник.
Впрочем, праздников в послевоенной Джигинке было не так уж и мало.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Праздничных дней ждали особенно. И Первое мая, и Новый год… Все праздники любили. На Первое мая мы выезжали в Школьный лес или в Витязево… Это сейчас Витязево – курортный поселок. А в те времена там пустошь и болото были. Старые-то люди-те далеко в праздники из села не выезжали, а в кручи спускались. Можно было видеть в эти дни, как
Но не только революционные праздники были в почете в Джигинке этих лет.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Самыми долгожданными праздниками были Пасха и Рождество. На эти дни всегда ждали обновок. Мама специально ездила в город и покупала для нас подарки – кому платье, кому кофточку, кому рубашку. А на Рождество обязательно вечерю носили. Сейчас уж этого нет, а в те годы было обязательным делом. Все носили вечери – и немцы, и русские… Вечеря состояла из узвара, кутьи, пирога. Могли положить и кусочек сала, и отрез на платье, или платочек какой… Кто чем был богат. Все это заворачивали в платочек и несли своим родителям (если те отдельно жили), бабушкам-дедушкам, кумовьям… Очень Троицу любили. В этот день рвали ветки зеленые – акации или ореха – и этими ветками украшали дома. Каждый уголок, каждую стеночку украшали. Еще собирали в этот день душистые травы – чабрец и другую какую траву, и этой травой покрывали весь пол в доме. На следующий день после праздника траву ту собирали, и в ней потом купали младенцев новорожденных – помогало от всяких хворей и сглаза…»
К праздничным дням в Джигинке, несомненно, относились и свадьбы. Ведь свадьба на селе в те дни – событие не только для жениха, невесты и их родственников. Это событие для всего села.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«Если где свадьба проходит, то все село гудит. Каждый – приглашенный или нет – придет посмотреть на то, как свадьба проходит, во что невеста одета, каков жених, что гостям подают, что на столе и что под столом… Все рассмотрят, обсудят, всем косточки перемоют…»
И долго еще потом, сидя на скамеечках, обсуждали прошедшую свадьбу: и гостей, и невесту, и жениха… Подробно обсуждали, со вкусом. Понятно, что при подготовке к свадьбе не скупились. Хоть и голодные были времена, а для такого дела всегда находились и припасенное хорошее вино, и щедрая закуска. Впрочем, закуска-то была самая нехитрая – картошечка и капустка, огурчики и баклажаны. Но все свое, своими руками приготовленное. Вкусное. И невесту с женихом старались одеть со всевозможной роскошью. Чтоб не хуже, чем у других. Хотя опять же роскошь была послевоенная. Но на фоне ситцевых платьишек, фуфаек и резиновых сапог (обычного наряда на каждый день) крепдешин и шелковые чулочки смотрелись шикарно.
Из воспоминаний Татьяны Старковой
«…Я на своей свадьбе была одета очень красиво. Свадебное платье мое было крепдешиновое, нежно-фиолетового цвета. Мама еще пиджак для меня купила. А на голове у меня был венок, цветочки гипсовые такие в два ряда… И по краям свисают длинные гирлянды цветочков… И фата…»
Что-то знакомое просматривается в описании этого венка с фатой, не правда ли? Ну конечно! Татьяна Старкова дает описание немецкой свадебной фаты с веночком, которые были в ходу в Джигинке до революции и после революции. Но как же подобное немецкое свадебное украшение оказалось на Татьяне? Дело в том, что поскольку венок и фата в послевоенное время были удовольствием дорогим и, прямо скажем, почти недосягаемым, то венок и фату чаще всего не покупали, а одалживали. В Джигинке, например, это сокровище одалживали в немецкой семье Баербахов (немцы потихоньку начинают возвращаться в Джигинку в эти годы, о чем будет сказано дальше). Семья Баербахов каким-то чудом сохранила и фату, и венок в революционные и военные годы, и теперь эти венок и фата украшали собой всех невест Джигинки. По очереди.
Пожалуй, в первые послевоенные годы только подобные детали, нечаянно всплывающие время от времени, и напоминали о былой, «немецкой» страничке истории Джигинки.
Но что же наши
немцы? Как складывалась их жизнь в послевоенные годы?Разумеется, у каждой семьи была своя история. Но было то общее, что их объединяло, – Джигинка. Тоска по родине, мечты о том, чтобы возвратиться на родную землю. Но об этом долгое время еще не могло быть и речи. Поэтому немцы принимали жизнь такой, какой она была, и продолжали жить. Строили на чужбине дома, женили там своих детей, работали, отмечали праздники, хоронили своих дорогих покойников в чужой земле, читали молитвы и опять мечтали. Мечтали, что вернутся на родину, в Джигинку. Но это была пока мечта.
Еще их объединял страх. Страх этот был уже неизбывным. Он был постоянным спутником, обязательным элементом их жизни. Страх за родных, за себя. У многих джигинских немцев в то время было немалое количество родственников, что отбывали сроки по тем или иным статьям. О них по-прежнему боялись спрашивать. Тем более боялись спрашивать о тех родственниках, что жили в других странах. Боялись не только говорить об этом, но и думать.
Такие родственники были и у Клары Пропенауэр. Одни из них, например, жили в Канаде. А тетя Клары Пропенауэр Вероника со своей семьей – та и вовсе в Германии жила. И никто бы не стал разбираться, что в Германию она попала не по своей воле, а во время оккупации Бессарабии, где она с семьей жила во время войны, все они были захвачены в плен и угнаны в Германию. Такая история. Но Клара долгие годы не смела не только отвечать на письма своих родственников из далекой Германии, но и получать эти письма боялась.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Они писали из Германии. Добрые люди переслали нам эти письма. Но мы на эти письма не смели отвечать, поскольку не только писать – думать боялись о том, что наши родные живут в Германии…»
И в такой ситуации была не только Клара Пропенауэр. Впрочем, пересиливая страх, немцы искали своих родных, с которыми их разлучила война. Искали настойчиво. Даже если при этом подвергали опасности собственные жизни.
Вильгельм Фладунг рассказывает, что один хороший знакомый его отца, вернувшись в Восточный Казахстан из трудармии, долгое время пытался разыскать свою семью, с которой он был разлучен в годы войны. Но сколько бы попыток он ни предпринимал, все было тщетно. И тогда он написал письмо известной поэтессе, которая в то время организовала масштабную акцию по поиску родственников, потерявшихся во время войны. Долгожданный ответ пришел довольно скоро. Основная мысль письма сводилась к тому, что «розыском фашистов я не занимаюсь». (Это известная детская поэтесса Агния Барто (урожденная Гитель Лейбовна Волова). Она вела известную на всю страну радиопередачу «Найти человека». – Альфред Кох.) После такой жесткой отповеди Эмиль Иванович (так звали этого знакомого) сильно пал духом.
Из воспоминаний Вильгельма Фладунга
«…Но однажды он пришел к нам домой, счастливый такой. И говорит моему отцу, что семья его все-таки нашлась. В Америке. Жена и дети. Что он получил письмо от них. На что мой отец только грустно покачал головой и сказал ему, что такие письма просто так не приходят, что теперь ему нужно ждать гостей. И точно. Уже вечером того же дня у Эмилия Ивановича был обыск. Посадили, конечно. Статью подвели – что-то про спекуляцию. Ну, это они так придумали, чтобы посадить. Он, конечно, никаким спекулянтом не был. По этой статье, кстати, он потом не один раз сидел…»
Еще немцы боялись за своих детей. Дети эти, часто родившиеся уже в Восточном Казахстане, в истории своих семей особенно не вникали. Да и родители старались им лишнего не говорить, чтобы те по детской своей наивности не навлекли какой беды на себя и семью. Эти дети, выросшие в Восточном Казахстане, часто и не задумывались о том, что они из семьи немцев, что у них какая-то своя, особая история, отличная от истории других детей, что живут рядом с ними. Они чувствовали себя своими среди своих. Но дети местных жителей, дети, которые все слышат, все видят, часто вслух произносили то, о чем, вероятно, не раз говорилось в их семьях. И вот тогда в пылу детских игр, обид, размолвок немецкие дети могли слышать много интересного про себя.