История Роланда

Мы выкурили сигарету.

Когда же кончатся эти бесконечные полчаса! Какой-нибудь музыки!

Последние пять минут, внутри так пусто, а всё вокруг увеличилось, выпятилось.

Последний взгляд в глаза.

Пока.

Пока.»

C7. Истории безоблачного детства. Об огромном кладе

Когда мы были маленькими, на нас время от времени находило настроение искать клады. Поначалу мы воображали себе несколько сказочных мест, в которых мог таиться клад: в еловом лесу, заваленный замшелым треугольным камнем; в подвале старинного дома, вмурованный в метровую кирпичную кладку; на берегу озера, под песком, на линии лунной дорожки. В нашем городе и окрестностях было вдосталь похожих мест, и мы днями напролёт без устали махали лопатами под одобрительными взглядами грибников, дворников и рыбаков. Мы не унывали очень долго, но понемногу уныли: за разбойничьими камнями удавалось найти только ржавую проволоку, в купеческих стенах – лишь истлевшую паклю, в пиратских затонах – одни трухлявые доски. И мы надолго забросили искать клады, на всю зиму. Но потом, когда снова пришла весна, и мы значительно повзрослели, мы поняли: ели, подвалы и сундуки – это для простаков. Богач же предусмотрительный спрячет клад там, где никто не догадается. И мы принялись за поиски с новыми силами. Искали в синих мусорных баках, облупленных и осклизлых, на пыльных верхних полках бакалейных лавок, меж шпалами трамвайных рельсов, под пешеходными светофорами, на старых цыганских кострищах, в песочницах детских садиков, на вытоптанных собачьих площадках, на овощных базах за бочками с огуречным рассолом. Результаты заметно улучшились – целёхонькие подарочные коробочки, пригодные к работе напильники, спортивные свистки, мотки мохеровой пряжи – но полноценные клады по-прежнему ускользали от нас. Отчаяние постепенно овладевало нами, и уже почти было овладело, как вдруг, неожиданно и беспричинно, в самом случайном месте, в нас вспыхнуло озарение! Случайное место оказалось обычным и непримечательным, в углу гостиной, между диваном и креслами, и мы застыли там, восхищённо переглядываясь: мы окончательно поняли, что клад находится именно здесь, прямо вот здесь. Однако его не было видно, и через несколько минут каждый из нас стал по-своему толковать эту невидимость.

– Может, мы ошиблись? – сказал Валик.

– Может, он был здесь, но его подобрала мама? – сказал Толик.

– Может, у нас предвидение, и он вот-вот проявится? – сказал Хулио.

– Может, мы слишком недостойны, чтобы зреть его великолепие? – сказал я.

– Нет, братцы, – сказал Колик. – Клад тут, и мы достойны, просто он слишком огромен! Это невероятных размеров драгоценный камень, настолько гигантский, до того колоссальный, что вся Земля вместе с Луной и Солнцем легко пролетают сквозь его кристаллическую решётку! И он только наш, абсолютно и навсегда, потому что больше никто не знает.

C8. Побег и скитания. В лифте

В февральскую стужу порой преступаешь черту отчаяния, и самые откровенные опасности оставляют тебя равнодушным. Так, почти целую неделю по вечерам я ездил в лифте, не обращая внимания на угрожающий знак, останавливавший меня прежде: один из лифтов неизменно находился на первом этаже, а второй – на одном из верхних. 14, 15, 16, 17. Почему всегда так? Даже если рассудить, что спускаются на первый этаж значительно чаще, чем поднимаются на любой другой, то почему поднимаются только на самый верх? Неужели ко мне? Эти зловещие мысли думались странным образом отдельно от меня; я же входил ногами в лифт, нажимал пальцем кнопку. Я заметил, что вхожу всегда правой, а нажимаю кнопку не указательным, но средним, как будто тело моё инстинктивно пытается меня защитить, выполняя особый охранный ритуал.

Однако вскоре мне было дано последнее предупреждение. Поднимаясь к себе, я проезжал мимо застрявшего в соседней кабине мужчины. Был слышен раздражённый женский крик и робкий оправдывающийся бас. Сначала я не разбирал слов. Потом, по мере моего приближения, выяснилось, что диспетчер из динамика требует не нажимать больше на кнопку вызова, а мужчина покорно уверяет в своём и-так-ненажимании. Я холодел и дрожал, коря себя за бессмысленную глупость. Скорее, скорее! Голоса медленно проплыли, остались внизу, и наконец где-то вверху кабины снисходительно щёлкнуло. Двери открылись. О, облегчение! Поклявшись больше никогда не входить в лифт, я вышел. Помедлил. Что с тем горемыкою? Нужно ли мне поддержать его? Крикнуть в шахту «держись, парень!» или рассказать утешительный анекдот? Или поучительно позлорадствовать: «Так тебе и надо, придурок. Пешком ходи». Или: «Слышь, эй, ты в какой квартире живёшь?» Он обнадёжится, вдруг я чем-то помогу: «В 265». А я: «Ну, пойду передам привет твоей жене и детушкам!» Такое бы он точно запомнил.

В конце концов я ничего не сказал. Кому говорить? Разве может предупреждение быть телесным? Это лишь мираж, созданный Провидением. На самом деле нет ни диспетчерши, ни баса, а тот лифт притаился сейчас на первом этаже, ожидая настоящую жертву – меня. Я стоял у окна подле мусоропровода и смотрел на огненный поток машин на кольцевое дороге. Чувство подсказывало мне, что пора собираться, но я снова убедил себя: здесь меня не найдут.

C9. Мрачные застенки. Это клад

Училище рекламных ботов, в котором длились мои мучения, снаружи походило на длинный барак времён второй мировой войны, но под землёй простиралось на квартал вширь и на три этажа вглубь, как зловещий айсберг из чёрного кирпича. Говаривали, что нижний ярус, в котором находились наши ученические кельи, покоится на скале и даже частично вырублен в ней. Это будоражило меня, и я то и дело пробовал удостовериться в реальности скалы, отколупывая в разных местах обои – но под ними всегда лежал ровный слой штукатурки, и ни чёрного кирпича, ни вулканического камня не было видно. Я простукивал стены косточками указательных пальцев до боли и ссадин, и звуки мелодично менялись от угла к углу – но как понять, где скала, где гипс, а где потайная каверна? И не вымышлена ли нерушимость? Устав от бесплодных догадок, в пятницу после обеда я поехал на автобусе в строительный супермаркет и спросил у продавцов, чем принято откалывать штукатурку. Они порекомендовали мне шикарную бронзовую кирку, тёмно-коричневую, тяжёлую, с приятной гладкой ручкой, но она была слишком велика для моей тесной комнатки и наверняка учинила бы в ней непоправимые разрушения. Вместо неё я приобрёл тускло-серое зубило и стройный молоток с раздвоением на изысканно загнутом конце. Чтобы замести следы, я вернулся в училище на маршрутке, промаялся до полуночи, когда все уснули, прождал для верности ещё полчаса и начал аккуратно тукать, прямо за изголовьем. Я старался попадать в такт тиканью часов в коридоре, тик-так, тук-тук. Штукатурка была добротная, почти в палец толщиной, а сразу за ней оказались осиновые доски, сухие-сухие, с мелкими ломкими сучками. Здесь была бы уместна дрель с кольцевой пилкой, но я не спешил. За час и сорок минут я выбил из доски прямоугольник примерно ин-кварто и осторожно извлёк его. За доской безвольно бугрился рыхлый известняк, и теперь работа пошла споро. Я быстро погружался в тёмную нору, изредка с раздражением прерываясь на выгребание песка. Сыпучая куча на полу росла, время бежало, и силы стали понемногу оставлять меня. Не надеясь добраться за одну ночь до глубинного вулкана, я уже начал подумывать об отдыхе, как вдруг зубило провалилось, рука дёрнулась, и молоток больно попал по косточке. Тайная пещера! Слизывая грязные слёзы, я расширял дыру, пока не смог просунуть туда руку и голову. Принюхавшись, нет ли гремучих газов, я зажёг лампу и тут же зажмурился от сильного отблеска. Внутри каверны, сияя белым мрамором, стоял бюст Иммануила Канта, утопая в щедрых россыпях бирюзы и зелёного турмалина. Да, я был везунчик, а это был он – настоящий полудрагоценный клад!

CA. Рассказ Колика. О воспитании

Мой брат Колик рассказывал, что однажды попал в камеру с директором школы, не нашим, конечно, а другим. Директор сидел на корточках у стены, погружённый в грусть, и слёзы блестели за стёклами его очков. Колик присел рядом, угостил директора черноплодной рябиной, и тот со вздохом поведал ему свою печальную и поучительную историю.

Директор, оказывается, очень любил свою работу и детей – и больше всего на свете хотел, чтобы они выросли хорошими, добрыми людьми. И, когда ему доверили целую частную школу, он придумал оригинальный воспитательный план. Всем известно, рассказал он Колику, что в стадии становления подростки неизбежно бунтуют против окружения. И эту мощную энергию бунта можно использовать! Как? Ты сам подумай: если окружение справедливо, демократично и благополучно, то бунтари становятся панками, первертами и футбольными фанатами. А если вокруг царизм и неравенство, то бунтари – декабристы и поэты. Таким образом, необходимо изолировать школу от внешнего мира и создать внутри самые отвратительные, грязные, подлые порядки, наподобие «120 дней Содома», только с уроками. Чем хуже, тем лучше. Тогда на выходе получатся чистые, светлые, радостные личности, открытые труду и творчеству!

Заинтересовать педагогов-коллег новым методом не составило труда, спонсоры и благотворители одобрили, родителям наобещали небывалых взлётов, не вдаваясь в подробности – и эксперимент начался. Однако его ожидал сокрушительный провал в первый же год! Директор почему-то не учёл, что к бунтарству склонен вовсе не всякий подросток. В тот год абсолютно все детки оказались конформистами! Немного попривыкнув, они с большой охотой предавались подлостям, взаимным издевательствам и самым гнуснейшим извращениям. И на рождественских каникулах продемонстрировали свои порочные увлечения родителям. И на Новый год за директором пришли приставы.

Но директор всё же не оставлял надежды по выходу из тюрьмы доказать разумность своего метода. Необходима сепарация и сегрегация, сказал он. Нужно устраивать детям подробные тесты, а потом конформисты – налево, в обычную школу, бунтари – направо, в мою.

CB. Истории зрелости и угасания. Тост за победу

9 мая папа как всегда встал рано и сразу вырядился в парадный тёмно-синий костюм, тяжёлый от обилия орденов. В приподнятом настроении он пружинисто прохаживался между столами, пощипывал усы и командовал сервировкой: картошечку сюда! морковочку туда! цветы разбить на две группы! фрукты пирамидками! спину ровно, Толик! живот втянуть! убрать рок-н-ролл, включить Героическую симфонию! Ролли, роллтон ещё рано! салфетки домиками! где рыбные вилки? так вас разэтак! надуть шарики!

В этот день собрались все: мама оторвалась от поклонников-декадентов и томно царила рядом с папой во главе главного стола; Колик в белоснежных спортивных штанах лихо откупоривал бутылки; Толик с женой и дочками сновал с террасы на кухню, принося всё новые и новые блюда, солонки и перечницы; Валик с таинственным видом поставил у стены свёрток с подарком папе, судя по форме – своей новой картиной; Хулио, не в силах разлучиться ни на миг с новой любовью, привёл её с собой – деву чарующей красоты и юности, вызвавшую у мамы ревнивые взоры.

Ровно в двенадцать папа с грохотом стула встал и поднял бокал с шампанским. Все замерли. Тишина. Белые собачки спрятались под стол и осторожно выглядывали.

– Я, – папа сделал паузу для пущей торжественности, – Я, дорогие мои детки, прошёл всю войну! Я дрался храбро. Вы можете мной гордиться. Бил врага в хвост и в гриву! Гнал гада до самого Берлина! Показал фрицу кузькину мать!

– В каких войсках ты сражался, хани? – светским тоном осведомилась мама.

– Показал, говорю, фрицу кузькину мать! Тост нельзя перебивать, – он положил маме руку на плечо, заглянул в бокал и немного помедлил, всё-таки сбившись. – Так что это я говорил? Ага! Подумайте: если раз за разом провозглашать тост за победу, то не будет ли это выглядеть слишком самонадеянно и самовлюблённо? Или напротив, слишком трусливо, будто мы, дрожа от страха, твердим мантру-оберег? Или даже с такой точки зрения: фрицы ведь тоже пили за победу, однако не победили, не так ли? Таким образом, чтобы уравновесить перекошенность и спасти одним выстрелом множество зайцев, я поднимаю этот бокал за поражение! Ура!