История всемирной литературы Т.5

На все более усиливающийся феодальный и чужеземный гнет крестьянство и городские низы отвечали бунтами и стихийными восстаниями. Порой выступления народных масс принимали довольно внушительные размеры. Так, в 1746 г. рабочие и ремесленники Генуи, поддержанные окрестным крестьянством, выгнали австрийские войска из города и создали собственное правительство. Независимость Генуи была спасена. Однако преданное местным патрицианством правительство народа просуществовало в Генуе всего лишь несколько дней. В первой половине XVIII в. в Италии не было сильной, уверенной в себе буржуазии, способной сплотить вокруг себя массы и возглавить широкое национально-освободительное движение. Отдаленные идейные предпосылки Рисорджименто возникали в эту пору только в некоторых явлениях культурной жизни.

На литературе Италии первой половины XVIII в. лежал отпечаток экономической, политической и социальной отсталости. Наиболее передовые итальянские писатели отсталость эту осознавали и старались ее преодолеть. Для их деятельности в этот период характерно не только резко критическое отношение к культурному наследию XVII в., прежде всего к барокко, которое ассоциировалось у них с Контрреформацией и идеологией феодально-католической реакции, но и отчетливо выраженное стремление приобщить свою страну к важнейшим достижениям науки, литературы, философии опередивших Италию государств. Уже с конца XVII в. итальянская литература впитывала в себя рационализм Декарта, атомизм Гассенди, идеи которого, по свидетельству Вико, пользовались особой популярностью среди молодежи Неаполя, сенсуализм Локка, теорию естественного права Гуго Греция, классицизм Буало. Французская драматургия, прежде всего комедии Мольера, встречала в Италии начала XVIII в. восторженный прием, порождая многочисленные, в ряде случаев достаточно оригинальные подражания (П. Я. Мартелло, Дж. Джильи, Я. Нелли). За всем этим стоял медленный рост нового национального сознания. С одной стороны, борьба против маринизма и «итало-испанских», сечентистских трагикомедий приобретала в итальянской литературе начала XVIII столетия форму политической оппозиции испанскому владычеству и в конечном счете определялась именно ею, с другой — активное освоение новых философских и эстетических идей, проникавших в то время в Италию из Англии и Франции, осознавалось тогдашними итальянскими мыслителями и литераторами не столько как подражание иноземным образцам, сколько как обращение к собственным национальным традициям, как возрождение классических преданий Ренессанса, намеренно и последовательно подавлявшихся в итальянской культуре в эпоху Контрреформации и рефеодализации. Бэкон, Декарт, Корнель, Расин и Мольер воспринимались в Италии первой половины XVIII в. как ученики и прямые продолжатели итальянских гуманистов эпохи Возрождения, а их концепции — как развитие того самого рационализма, который в начале XVII в. ввел не только в естествознание, но и в науку о поэзии Г. Галилей. Вот почему освоение опыта литературы французской классики XVII столетия привело в Италии не к рабским подражаниям Расину и следованию концепциям Буало, а к формированию новой разновидности классицизма, опирающейся на отечественную культурную традицию Торелли и вместе с тем в чем-то предвосхищающей эстетические принципы Винкельмана, который всегда подчеркивал свою зависимость от идей высоко ценимого им Джан Винченцо Гравины. В первой половине XVIII в. в Италии не только закладываются идейные и эстетические основы просветительской литературы второй половины столетия, но и создаются оригинальные произведения, которые по праву могут быть отнесены к культуре раннего Просвещения, формировавшегося в западноевропейских литературах.

Раннее Просвещение в Италии во многом не похоже на раннее Просвещение более развитых европейских стран. Оно возникло на иной социальной почве и обладало своей национальной спецификой. Однако основные задачи и цели, которые в первой половине XVIII в. ставили перед собой передовые итальянские писатели и мыслители, были по существу теми же самыми, которые возникали в ходе исторического развития Европы перед просветителями Англии, Франции, Германии и России. Литература Просвещения начала формироваться в Италии тогда, когда, как говорил В. И. Ленин, «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520).

Отчетливее всего черты раннепросветительской идеологии проявились в Италии в сфере философии, истории и эстетики. Основным объектом идеологического наступления ранних просветителей на правовые, политические и экономические институты рефеодализированной страны в первой половине XVIII в. стала церковь, которая все еще выступала «в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 361). Ранние просветители Италии продолжали антиклерикальную традицию гуманистов эпохи Возрождения. Но они развивали ее уже в иных исторических обстоятельствах — в условиях формирования в Западной Европе так называемого «просвещенного абсолютизма», склонного иногда использовать новые идеи в собственных целях и интересах.

Важнейшим центром итальянской раннепросветительской мысли в первой половине XVIII в. стал Неаполь. В Королевстве обеих Сицилий противоречия феодальной системы приобрели еще более острые формы, нежели в других государствах Италии, а извечные трения между неаполитанским королевским двором и папской курией, не отказавшейся от своих феодальных притязаний на Неаполь, создавали благоприятную обстановку для антицерковных выступлений родоначальников итальянского Просвещения. В начале XVIII столетия в Неаполитанском университете и в политическом салоне известного адвоката Гаэтано Ардженто сформировалась, как сказал однажды Пьетро Метастазио, «пламенная антиватиканская фаланга» (письмо к С. Маттеи, 1773). К ней принадлежали учитель Метастазио, убежденный сторонник картезианского рационализма Джан Винченцо Гравина (1664—1718), автор антииезуитского памфлета «Мистическая гидра» и историко-правовых работ («Происхождение гражданского права», «О Римской Империи» и др.), в которых темпераментно защищалась независимость светской государственной власти от церкви и прославлялось законодательство республиканского Рима, и один из самых смелых итальянских мыслителей XVIII в. — Пьетро Джанноне.

В литературу не только итальянского, но и европейского Просвещения Пьетро Джанноне (1676—1748) вошел, главным образом, благодаря сочинению «Гражданская история Неаполитанского королевства» (1723). Оно немедленно было переведено на многие языки и оказало влияние на ряд крупных просветителей, начиная с Ш. Монтескье и кончая Э. Гиббоном. Этот труд охватывает историю Неаполя со времени Римской империи до начала XVIII в. и представляет своего рода четырехтомный антиклерикальный памфлет, в котором ставится под сомнение абсолютность духовной власти римских пап и утверждается, что истинным субъектом всякого права, в том числе и церковного, является вся община верующих, весь народ. В историко-философских идеях Пьетро Джанноне и некоторых других ранних просветителей Италии слышались отзвуки крестьянских восстаний, проходивших под знаменем вальденской ереси. Абсолютизму теократического государства «Гражданская история Неаполитанского королевства» противопоставляла демократические идеалы раннего христианства. Это был мощный удар по католицизму, и Ватикан реагировал на него незамедлительно: книга официально была объявлена «еретической и безбожной», а ее автор отлучен от церкви. Преследуемый иезуитами, Джанноне вынужден был бежать сперва из Неаполя, а затем и из Венеции, не осмелившейся предоставить ему политическое убежище. На некоторое время Джанноне удалось укрыться в Швейцарии. Там он закончил большой философско-исторический труд «Троецарствие», в котором политика римской католической церкви подвергалась еще более резкой критике. В 1736 г. агенту иезуитов удалось заманить Джанноне на территорию Пьемонта, где он был арестован и брошен в туринскую тюрьму, откуда уже не вышел.

По своим общественным идеалам, а также позиции, занимаемой в идейной борьбе первой половины XVIII в., к Пьетро Джанноне был близок Людовико Антонио Муратори (1672—1750). Он получил общеевропейскую известность, главным образом как создатель трудов по эстетике и теории литературы: «О совершенной итальянской поэзии» (1706), «Размышления о хорошем вкусе в науках и искусствах» (1708), «Жизнь и стихотворения Ф. Петрарки» (1711), «О достоинствах народного красноречия» (1750) и др. В этих сочинениях Муратори, опираясь на литературное наследие эпохи Возрождения, закладывал основы итальянского просветительского классицизма, отвергая, с одной стороны, экстравагантное, противоречащее «хорошему вкусу» искусство барокко, а с другой — тот ригористический, ограничивающий поэтическую фантазию рационализм, с позиций которого критиковали классическую итальянскую поэзию ревностные последователи Буало, в частности французский иезуит Бугур, чье сочинение «Способ правильно оценивать литературные произведения» (1678) вызвало в начале века оживленную дискуссию среди писателей Италии.

Но Людовико Муратори был не только эстетиком. Будучи, подобно Джанноне и Гравине, убежденным противником теократии, он не остался в стороне от развернувшейся в его время политической борьбы. Критике церковного абсолютизма, разоблачению религиозных предрассудков, замутивших духовную основу первоначального христианства, проповеди веротерпимости и принципов своего рода «христианского социализма» посвящены такие значительные нравственно-философские работы Муратори, как «Трактат о христианском милосердии» (1723), «Нравственная философия» (1735), «Счастливое христианство» (1743—1749) и др. Произведения эти имели широкий общественный резонанс и навлекли на автора яростные нападки иезуитов, требовавших включения его произведений в пресловутый «Индекс запрещенных книг». Муратори был обвинен в насаждении особой, «гражданской ереси», именуемой также «мураторианской», и в 1740—1741 гг. с трудом избежал отлучения от церкви. От участи Джанноне его спасло только личное вмешательство «либерального» папы Бенедикта XIV (того самого, которому Вольтер посвятил «Магомета»), заявившего, что «творения великих людей не запрещаются».

Подобно всем просветителям XVIII в., Муратори считал, что произведения литературы и искусства призваны содействовать социальному прогрессу. Отвергая как безыдейные и безнравственные поэзию и театр барокко, он стремился противопоставить им литературу, являющуюся общественной школой истинной и неизменной морали, отвечающей требованиям не столько некоей абстрактной этики или традиционной христианской религии (как пытаются доказать некоторые зарубежные ученые), сколько той самой «гражданской ереси», которой были проникнуты все его произведения. Именно такая литература, а не власть государей должна была, по мнению Муратори, преобразовать и сплотить всю Италию. Еще в 1703 г. он опубликовал «Первый проект Литературной республики», которая, по его замыслу, должна была, в отличие от Аркадии и других итальянских академий, «занимающихся вздорными проблемами и всяческой ерундой», содействовать новому возрождению итальянской национальной культуры, объединив «всех видных литераторов Италии, к каким бы социальным слоям они ни принадлежали».

Создать такого рода «республику» Муратори, разумеется, не удалось, но его собственная деятельность в немалой мере содействовала формированию в Италии нового, национального сознания. Поборник разума и «хорошего вкуса» оказался старательным издателем и исследователем исторических документов, сочетая картезианский рационализм с тем своеобразным историзмом, который был одним из характернейших признаков раннего итальянского Просвещения. Осуществленное Муратори фундаментальное двадцативосьмитомное издание «Итальянские историки» (1733—1751) содержало наряду со старинными хрониками записи народных легенд и песен, тексты неизданных литературных произведений, относящихся к VI—XVI вв., а также различного рода свидетельства, проливающие свет на материальную и духовную жизнь средневековой Италии.

Как рационалист XVIII в., Муратори ясно отдавал себе отчет в том, что публикуемые им материалы изобиловали «сказками и баснями». Однако это его не смущало. По-рационалистически четко отделяя историческую истину от поэтических вымыслов в том «обширном переплетении правды и лжи», которое несла с собой «традиция темного народа», Муратори вместе с тем склонен был анализировать саму эту традицию как важнейший исторический факт, усматривая в народных легендах и преданиях не просто пустые басни, а художественное преломление действительности в самосознании нации на определенной стадии ее исторического развития. Для своего времени такая точка зрения была достаточно новаторской, и именно с ней оказался связан один из самых существенных вкладов раннего итальянского Просвещения в последующее развитие европейской культуры.