История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Основные исторические сочинения Муратори примечательны прежде всего тем, что в них давалась значительно более объективная оценка средневековой культуры, чем та, которая содержалась в книгах французских просветителей, склонных, по словам Ф. Энгельса, смотреть на все европейское средневековье, «как на простой перерыв в ходе истории, вызванный тысячелетним всеобщим варварством» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 287). В отличие от более радикальных мыслителей, «которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 16), ранние итальянские просветители связывали свои представления о торжестве разума не столько с социально-политическими преобразованиями и будущим третьего сословия, сколько с тем культурным и национальным подъемом, который пережила их страна в прошлом. Вот почему итальянские средние века были для Муратори не только, как он писал, «варварской и страшной эпохой» расцвета феодализма, но и эпохой, отмеченной «большой доблестью и блистательными подвигами», эпохой городских демократий XIII—XIV вв., а также Данте, Петрарки, Боккаччо, подготовивших культурный расцвет XVI столетия и оказавших на новейшую европейскую культуру — Муратори особенно на этом настаивал — ничуть
Дж. Вико
Гравюра Ф. Сессонэ
Неразвитость в Италии первой половины XVIII в. новых, капиталистических отношений обусловила не только слабые, но и некоторые сильные стороны раннего итальянского Просвещения. Не чувствуя поддержки уверенной в своем будущем буржуазии, ранние просветители в Италии редко заходили в борьбе против феодальной системы дальше критики мирских притязаний папства на государственную власть; их произведениям не был свойствен пафос политически революционных идеалов. Но зато у них отсутствовали и третьесословные, буржуазные иллюзии. Современную им действительность первые просветители Италии нередко оценивали трезвее и историчнее, чем самые просвещенные умы Франции и Англии. Сами не отдавая себе в том отчета, они смотрели на окружающий мир глазами не рвущегося к власти буржуа, а угнетенного трудового люда. Вот почему им порой удавалось, опережая современную им метафизическую философию и эстетику, высказывать поражающие своей глубиной суждения о созидательной роли народных масс в истории общества и в истории поэзии. Первая половина XVIII столетия в литературе Италии была не только временем Гравины, Джанноне, Муратори — это было также время Джамбаттисты Вико, мыслителя, у которого, как писал К. Маркс, «содержатся в зародыше Вольф («Гомер»), Нибур («История римских царей»), основы сравнительного языкознания (хотя и в фантастическом виде) и вообще немало проблесков гениальности» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 30, с. 512).
Джамбаттиста Вико (1668—1744) всю жизнь провел в Неаполе. Около пятидесяти лет он преподавал в тамошнем университете право и там же в 1725 г. опубликовал первое издание своего главного труда «Основания новой науки об общей природе наций». Над этим трудом Вико работал до конца своих дней. Третье, расширенное и существенно переработанное издание «Новой науки» увидело свет в 1744 г., когда ее автора уже не было в живых.
Несмотря на несколько архаичный и барочный стиль изложения, изобилующий сложными метафорами и аллегориями, труд Вико действительно закладывал основы совершенно новой науки. За несколько лет до того, как Вольтер ввел этот термин — «философия истории», убежденный противник картезианского рационализма Вико создал оригинальную философскую теорию развития человечества, включив в нее то, что мы назвали бы теперь элементами исторической мифологии, исторической поэтики и исторической эстетики. Именно историзм с неотделимой от него стихийной диалектикой больше всего отличал «Новую науку» от современной ему французской просветительской мысли, и это даже давало повод многим исследователям творчества неаполитанского философа выводить его за рамки европейского Просвещения, игнорируя все то, что связывало Вико в первой половине XVIII в. с Джанноне и Муратори, а во второй — с Филанджери, Пагано и другими неаполитанскими «якобинцами».
В противоположность большинству западноевропейских мыслителей XVIII в. Вико не верил в абсолютность исторического прогресса и не склонен был взирать на далекое прошлое «просвещенных» народов только как на хаос кровавых, но бессмысленных случайностей, порожденных невежеством и религиозными предрассудками. Он искал в истории «простонародную мудрость», смысл и ту внутреннюю закономерность, «согласно которой совершают свой бег во времени все нации в своем зарождении, движении вперед, зрелом состоянии, упадке и конце». Законы истории, согласно мнению Вико, могут быть познаны людьми, ибо, в отличие от природы, историю творят сами люди, преследуя свои сугубо материальные интересы. Однако Вико никогда не рассматривал человеческую историю как результат целесообразной деятельности отдельных выдающихся личностей. История для него — это всегда процесс, развитие, но не абстрактного, внеличного, картезианского разума или абсолютного духа, а самосознания народа, неизменно борющегося за свое освобождение, хотя далеко не всегда правильно понимающего окружающую действительность и умеющего найти истинные пути к гражданской свободе.
Схема исторического развития, отстаиваемая в «Новой науке», в общих чертах такова: за первобытным состоянием животной дикости и «гнусной общности имущества и жен» (т. е. первобытного коммунизма) следует «эпоха богов», когда народное самосознание облекается в форму сознания мифологического, создающего языческое многобожие. Это первый шаг человечества к его собственно историческому бытию. О мифологии Вико судил не по Феокриту или Овидию, а по поверьям современного ему итальянского крестьянства. В «Новой науке» Вико — и в этом состоит новаторство его труда — старался, опираясь на изучение языка и сопоставления различных фактов древнейшей истории, добраться до истинного смысла самых «грубых» мифов, ибо только так, по его мнению, философ может составить правильное представление как о тех начальных этапах истории, о которых не сохранилось никаких письменных свидетельств, так и об исторических основах всякой поэзии. «Мифология, — пишет он, — это Гражданская История Первых народов, последние же повсюду были в своей сущности Поэтами».
Затем на определенном этапе «эпоха богов» сменяется «эпохой героев». В это время народ в силу своей бедности оказывается в подчинении у земельной аристократии, у «героев». По сравнению с «эпохой богов» «героические» времена были определенным шагом вперед в развитии человечества. Вико признавал это, но в отличие от многих современных ему мыслителей не склонен был идеализировать не только царский, но и раннереспубликанский Рим, видя в его «героике»
то же самое «варварство», которое существовало в Европе в пору феодализма. Сквозь покровы тяжеловесной барочной прозы в «Новой науке» порой прорывается такая ненависть ко всякого рода угнетению, какую в XVIII в. нечасто можно обнаружить даже у самых последовательных просветителей. Предвосхищая Жан-Жака Руссо, Д. Вико писал: «Гражданское рабство коренится в тех имущественных благах, которые не необходимы для жизни».Однако Вико не считал, что трудовой народ будет вечно находиться в рабской зависимости от феодальной аристократии. В результате развития народного самосознания вслед за «веком героев» постепенно складывается третья эпоха, которую Вико называет «человеческим веком». Начало его не является, впрочем, следствием одних лишь успехов просвещения. Народная республика, учит Вико, устанавливается в результате упорной политической и экономической борьбы народа за свои естественные права.
Раскрепощение человечества, осуществляемое в народных республиках, создает благоприятные условия для пышного расцвета культуры и облегчает людям познание окружающего их мира. «В таких республиках, — пишет Вико, — целые народы, вообще жаждущие справедливости, предписывают справедливые законы, а так как они хороши вообще, то здесь возникает философия, по самой форме этих Республик предназначенная образовать Героя и ради этого образования заинтересованная в истине».
Освобождение народа неотделимо в «Новой науке» от торжества истины, добра, трудолюбия и гражданской доблести.
Не следует, однако, видеть в этом что-то вроде прославления того «золотого века», который, по убеждению многих просветителей XVIII в., должен был неминуемо наступить после победы третьего сословия. Народные республики в системе Вико — вершина, но не последний этап истории.
Для правильного понимания как исторических, так и эстетических идей «Новой науки» надо все время помнить о том, что философия Вико сформировалась в Италии после того, как городские демократии XIII—XV вв. потерпели крушения, когда связанный с ними расцвет итальянской культуры был уже далеко позади. Это ограничивало исторический оптимизм замечательного неаполитанского мыслителя, но позволяло ему достаточно четко представлять, что частные эгоистические интересы вышедшего из плебейских низов буржуа далеко не всегда совпадают с утверждениями народной свободы, что достижения в области чисто научного, рационального постижения действительности неизбежно сопровождаются существенными утратами в поэтическом воссоздании мира в его гармонии и цельности. Именно потому, что Вико был твердо убежден в том, что «поэтически возвышенное всегда должно быть единым с народным», он связывал расцвет поэзии не с успехами «тайной мудрости» современной ему науки, обособившейся от «невежественного простонародия», а с «героическим» детством человечества, когда не было еще полностью изжито народно-мифологическое сознание. Истинными и величайшими поэтами для Вико были Гомер и Данте.
«Открытию истинного Гомера» посвящена одна из центральных книг «Новой науки», в которой содержатся наиболее примечательные идеи о поэзии и поэтике. Вико не верил, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же поэтом и вообще отказывался признать Гомера реально-исторической личностью. По его убеждению, в характерах Ахилла и Одиссея оказались запечатленными коллективная «простонародная мудрость» и творческое воображение всех эллинов архаической Греции. Именно этим коллективным авторством «Илиады» и «Одиссеи» объясняются, по мнению Вико, высочайшие и уже неповторимые художественные достоинства гомеровских поэм.
Данте был для создателя «Новой науки» «тосканским Гомером». В «Божественной Комедии» Вико увидел не теологический «роман», а такую же мифологическую историю народа, какими были «Илиада» и «Одиссея». Гомер и Данте в системе Вико соизмеримы, ибо в их поэзии запечатлена сходная ступень в историческом развитии народного самосознания. «Особенно характерно для возвышенности Данте, — писал Вико, — то, что этому великому уму выпал жребий родиться во время еще живого варварства в Италии».
Однако Данте для Вико не просто поэт естественного варварства — он поэт варварства нового, «возвращенного». Учению о «возвращении варварства» в «Новой науке» отведена роль важная и для понимания ее стихийной диалектики весьма существенная. Согласно исторической концепции, отстаиваемой в этом труде, стремительное развитие в «человеческий век» науки и техники, обеспечивающее людям высокий уровень материального благосостояния, не только не приводит к подлинной свободе, социальной гармонии и всеобщему благоденствию, но и, напротив, обостряя в отдельных индивидах своекорыстные инстинкты, порождает анархию, отчуждение и ожесточенную борьбу всех против всех. Прогресс материальной цивилизации, согласно теории Вико, вызывает к жизни «варварство рефлексии», а такого рода «просвещенное» варварство, как тонко подмечено в «Новой науке», «делает людей такими бесчеловечными зверями, какими сами они не могли стать под влиянием первого варварства чувств: ведь первое обнаруживало великодушную дикость, от которой можно было защититься или борьбой, или осторожностью, а второе с подлой жестокостью под покровом лести и объятий посягает на жизнь и имущество своих ближних и друзей».
Подобно своему современнику Свифту, Вико проницательно разглядел трагическую противоречивость прогресса буржуазной цивилизации, но не сумел найти исторического разрешения этим противоречиям. Согласно ходу рассуждений, развернутых на последних страницах «Новой науки», «варварство рефлексии» неотвратимо ведет человечество к полному самоуничтожению. Однако согласиться с неизбежностью гибели всего живого Вико все-таки не смог. Именно поэтому в «Новой науке» естественную логику исторического развития вытеснила неисповедимая мудрость Провидения, и в трактате Вико возникла теория круговорота. Спасение от «варварства рефлексии» Вико сумел найти лишь в тех самых катастрофических последствиях, которыми обернулось для человечества варварство рационализма и научно-технического прогресса. «При небольшом количестве оставшихся в конце-концов людей, — писал он, — и при множестве необходимых для жизни вещей люди естественным путем становятся опять сносными; а раз снова возвращается первоначальная простота первого мира, то они становятся религиозными, правдивыми и верными; таким образом, среди них снова появляются благочестие, вера, истина — естественные основания справедливости, благодати и красоты вечного порядка от бога». К богу неаполитанского мыслителя вернул не страх перед церковью и иезуитами, а ужас перед взбесившимся от прогресса йеху.