История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
Шрифт:
В это время в Лугано приехали депутаты, делегированные от всех тринадцати кантонов. Луганцы их называли послами, г-н де Р. — avoy'es (посланцами ). Они жили все у Тейоретти. Я ел вместе с ними все восемь дней, что они там оставались. Тот, что из Берна, привез мне новости о моем бедном друге М.Ф. и его семье, которые меня порадовали. Его очаровательная дочь Сара стала женой г-на де В. и была счастлива.
Это было после отъезда этих депутатов. Одним прекрасным утром в моей комнате появился несчастный Мараззани, которого, едва увидев, я схватил за шиворот. Он кричит, он понапрасну использует все свои силы, чтобы защититься, я тащу его наружу, он падает, и я падаю на него, так, что он не успевает воспользоваться ни своей тростью, ни шпагой; я влепляю ему пощечины, бью кулаками, на шум прибегает
Читатель может вспомнить, что я оставил этого несчастного в Buon Ritiro, когда Алькальд Месса вызволил меня из этого ада, чтобы отправить домой. Потом я узнал, что он был отправлен в Африку в представительство (президио ), где служил королю Испании как галерник с жалованием солдата. Я был этим огорчен, но, не зная, что делать, я стер его из своей памяти. Этот человек, однако, не был виновен ни в каком преступлении. Его единственная ошибка была та, что у него не было покровителя, денег, и он был бездельником в городе Мадриде, где полиция в то время была очень строга и старалась следить за всеми бродягами.
Восемь месяцев спустя, в Барселоне, я увидел, среди танцовщиц оперы, Белуччи, молодую венецианку, которую я любил, когда она была еще девочкой. Я оставил ее мужа в Риге, где он находится еще и сегодня; мне вздумалось пойти передать ей новости и возобновить также, если она захочет, наши прежние амуры. Я пошел туда на следующий день; она издала крик радости, увидев меня, покрыла меня поцелуями и порадовалась, как она мне сказала, что мне повезло избавиться от ужасного несчастья, в которое меня ввергла тирания.
— Я не знаю, о каком несчастье вы говорите.
— О президио, где вы были приговорены к каторжным работам, которые обычно стоят жизни тем, кто к ним не привычен.
— Я никогда не был приговорен ни к каким работам ни в каком президио. Кто вам рассказал эту басню, которая меня позорит?
— Граф Мараззани, который провел здесь три недели, который претерпел то же несчастье и был более счастлив, чем вы, оттуда спасшись.
— Этот бесчестный подлец вас обманул, но клевета ему дорого обойдется.
Начиная с этого момента существование этого человека никогда не отражалось в моей памяти без того, чтобы я не загорался от желания как-нибудь найти его, чтобы заставить заплатить за тот вред, который он нанес мне столь черной клеветой. В Лугано судьба привела его ко мне. То, что я сделал, было ответом на первое движение души, и я решил больше ничего не делать, потому что, наконец, я побил его только кулаками, и, возможно, с него этого было достаточно. Он был в тюрьме, и я направился узнать, что может г-н де Р. сделать этому гаду, чтобы обеспечить мне маленькую сатисфакцию.
Когда г-н де Р. был информирован об этом деле, он сказал, что не может ни держать его в тюрьме, ни выгнать из города иначе, чем в соответствии с ходатайством, которое я могу ему представить, и в котором попрошу его защиты жизни от этого человека, которого я имею веские основания считать убийцей, явившемся специально в Лугано, чтобы меня убить. Он сказал, что я могу придать реальность моему обвинению, приведя действительные претензии, которые я против него имею, и представив в самом дурном свете его появление в моей комнате, когда он не был объявлен мне заранее.
— Сделайте так, — говорит он мне, — мы посмотрим, что он ответит; я спрошу у него его паспорт, я затяну дело, я прикажу, чтобы с ним обращались сурово, но, в конце концов, я не смогу выгнать его из города, особенно, если он представит хорошего поручителя по своей персоне и своему поведению.
Это было все, чего я мог требовать от этого славного человека; я составил обвинение и назавтра захотел получить удовольствие, чтобы его привели к этому человеку связанным, в моем присутствии. Тот заявил, что это, разумеется, неправда, что он зашел ко мне, чтобы меня убить, и что он говорил в Барселоне о том, что я был в президио приговорен к работам, лишь потому, что ему самому об этом говорили, и что если это неправда, очевидно, что его обманули. Капитан сказал ему, что выражение «ему говорили» не может служить извинением для человека, который публично клевещет на кого-то в ущерб его репутации, и что он не может отказать в справедливой сатисфакции, которой я от него требую. Он также сказал, что подозрение, возникшее у меня, о том, что он вошел в мою комнату, чтобы меня убить, может быть обоснованным, потому что я утверждаю, что он записался в гостинице под фальшивым именем, что я предполагаю доказать, дав залог, который послужит для него возмещением, если окажется, что он, как он говорит, является графом Мараззани. Он сказал ему, что он останется в тюрьме до тех пор, когда не придет ответ из Плезанса, является или нет он тем, за кого себя выдает.
— Если вы тот, за кого себя выдаете, — сказал он, — г-н Казанова даст вам ту сатисфакцию, которую вы захотите, а если окажется, что это не так, я обещаю вам, что вы будете наказаны выдворением из Лугано и со всей территории.
Он должен был отправиться в тюрьму, где Барджелло не нужно было упрашивать отнестись к нему с суровостью, так как у подлеца не было ни су. Г-н де Р. написал в Парму агенту Тринадцати Кантонов, чтобы получить требуемую информацию; но наглец, который знал, что ответ может быть только отрицательным, написал мне письмо, с тем, чтобы меня тронуть, в котором признавал, что он бедный буржуа из Бобио, и что, несмотря на то, что он называет себя Мараззани, он не имеет ничего общего с Мараззани из Плезанса. Он просил меня его отпустить.
Показав это письмо г-ну де Р., я сказал выпустить его, с указанием, однако, покинуть Лугано в двадцать четыре часа. Он оставался в тюрьме только четыре дня, и я, почувствовав себя достаточно удовлетворенным, дал ему денег и рекомендательное письмо в Аугсбург к г-ну де Селентен, который производил в этом городе рекрутский набор для короля Прусского. Мы встретим этого человека в свое время и в своем месте.
Шевалье де Бреше приехал на ярмарку в Лугано, чтобы купить лошадей; он провел там одиннадцать дней, бывая все время со мной у м-м де Р., чьи чары его покорили. Три или четыре дня спустя после его отъезда я тоже покинул Лугано, решившись провести зиму в Турине, где друзья, что я там имел, и посол Англии позволяли мне надеяться на всякие развлечения. Я получил этими днями обменный вексель на сотню дукатов от принца Любомирского, который, после смерти Великого маршала Короны Белинского занял этот высокий пост. Эти сто дукатов были платой за пятьдесят экземпляров моего труда, которые я ему отправил.
Прибыв в Турин, я нашел на почте до-востребования письмо от того знатного венецианца, г-на Джироламо Зулиана, который рекомендовал меня, с разрешения Государственных Инквизиторов, в Мадрид послу Мочениго. В этом письме я нашел другое, адресованное г-ну Берлендис, резиденту Республики в Турине, который, получив его из моих рук, поблагодарил за то, что преодолел, с помощью этого письма, трудности, которые имел с тем, чтобы меня принимать. Этот Берлендис, богатый и до предела погруженный в радости, связанные с прекрасным полом, держал замечательный дом. Этого было достаточно, чтобы в Венеции говорили, что он весьма поддерживает честь своей резиденции. Чтобы быть послом Республики при иностранных дворах, не нужно обладать умом. Наоборот, человек с умом, желающий им пользоваться, попадает в немилость к Сенату, который делает только то, чего желает Коллегия. Под Коллегией в Венеции подразумевают Совет министров государственного Кабинета. Берлендис не мог не нравиться, потому что не имел никаких претензий на ум.
Уверенный, что от этого мне будет только польза, я убедил его отправить через министерство мой труд Государственным Инквизиторам, подарив ему также два экземпляра. Я нашел странным ответ, который он получил и дал мне прочесть: секретарь этого грозного трибунала сказал, что он очень хорошо сделал, послав в трибунал этот труд, само название которого может демонстрировать дерзкую самонадеянность автора. Он сказал, его изучат, а пока он должен близко наблюдать меня, и при этом не давать никаких благоприятных знаков, которые могли бы показать двору, что я нахожусь под его покровительством в качестве венецианца. Этот секретарь писал, сообразуясь с умонастроением Трибунала. Те, кто составил этот ответ, были уже не те, что облегчили мне в Мадриде доступ к послу. Я оценил осторожность Берлендиса, придя к нему лишь несколько раз утром выпить кофе. Корсиканец, аббат, воспитатель его сына, интересовал меня значительно больше, чем он. Это был человек от литературы, хороший прозаик и поэт. Это тот аббат Андрэ, который живет в Англии, пользуясь ее полной свободой.