История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Мы пошли в эту гостиницу, где, распорядившись развести огонь и приготовить добрый обед, я подумал, что кюре сам мог бы пойти и заложить для меня бриллиант, и, воспользовавшись этим, я остался бы на часок наедине с наивной Кристиной. Я попросил его оказать мне эту услугу, объяснив, что не хочу быть узнанным и поэтому не иду туда сам. Он был счастлив, что может для меня что-то сделать. Он пошел, и вот — я около огня, наедине с этим очаровательным созданием. Я провел с ней час в разговорах, наслаждаясь ее наивностью и стараясь расположить ее в мою пользу. Я ни разу не взял ее за пухленькую ручку, умирая от желания ее поцеловать.

Кюре пришел и отдал мне перстень, сказав, что сейчас его нельзя сдать в заклад из-за праздника Богородицы и сделать это можно лишь послезавтра. Он сказал, что поговорил с кассиром Монт-де-Пиете, который сказал, что если я захочу, он мне выдаст вдвое большую сумму, чем я запрашиваю. Я сказал, что он меня очень обяжет, если вернется из Пр., чтобы повторить эту операцию, поскольку могут возникнуть пересуды, если после того, как бриллиант был показан им, его принесет кто-то другой. Я сказал, что оплачу ему коляску, и он заверил меня, что вернется. Я надеялся повернуть дело таким образом, что он вернется вместе с племянницей.

В продолжение обеда, находя Кристину все более заслуживающей моего внимания и опасаясь потерять ее доверие, если слишком буду торопить непосредственное наслаждение в некоторые моменты, которые подворачивались мне в течение дня, я решил, что должен уговорить кюре привезти ее в Венецию еще на пять-шесть месяцев. Там я льстил себя надеждой заронить в ней любовь и дать ей соответствующую пищу. Я предложил это кюре, сказав, что я возьму на себя все расходы и найду очень порядочную семью, где честь Кристины будет охранена так же надежно, как в монастыре. Это станет возможно лишь после того, как станет понятно, что я могу на ней жениться, что является обязательным условием. Кюре ответил мне, что лично привезет ее после того, как я напишу ему, что нашел дом, где они могут поселиться. Кристина была в восторге от такого решения, и я обещал ей, намереваясь сдержать слово, что самое большее через восемь дней дело будет сделано. Однако я был удивлен, когда на мое предложение ей писать она ответила, что ее дядя будет отвечать за нее, поскольку она никогда не хотела учиться, хотя и умеет очень хорошо читать.

— Вы не умеете писать? Как же вы хотите стать женой венецианца, не умея писать? Я никогда не сталкивался с таким странным обстоятельством.

— Подумаешь, чудо! У нас ни одна девица не умеет писать. Не правда ли, дядюшка?

— Это правда, — ответил он, — но никто и не думает выходить замуж в Венеции. Месье прав. Ты должна учиться.

— Разумеется, — сказал я ей, — и даже до приезда в Венецию, потому что надо мной будут смеяться. Вы опечалены. Я вижу, что вам это не нравится.

— Мне это не нравится, потому что невозможно выучиться за восемь дней.

— Я займусь тобой, — говорит ей дядя, — и выучу тебя за пятнадцать дней, если ты будешь стараться изо всех сил. Этого будет достаточно, чтобы в дальнейшем ты усовершенствовалась сама.

— Это большой труд, но это неважно, я прошу вас учить меня день и ночь, и хочу начать завтра.

За обедом я сказал кюре, что, поскольку он собирается выехать после ужина, ему было бы хорошо пойти поспать, а выезжать им с Кристиной следует в час ночи. Нет необходимости приезжать в Пр. раньше тринадцати часов. Он согласился, потому что видел, что это доставит удовольствие племяннице, которая после хорошего ужина задремала. Я же распорядился насчет коляски, попросил кюре заказать у хозяйки гостиницы другую комнату для меня и развести там огонь.

— Это не обязательно, — говорит старый святой кюре к моему большому изумлению, — в этой комнате две большие кровати и нам не нужно будет застилать еще одну постель, потому что Кристина ляжет со мной. Мы не будем раздеваться, но сами вы можете раздеться, потому что, не ложась с нами, вы можете располагаться в своей постели как хотите.

— Ох! — говорит Кристина, я должна раздеться, потому что без этого не смогу заснуть, но я не заставлю вас ждать, потому что через четверть часа буду готова.

Я ничего не говорю, но не могу это себе представить. Кристина, очаровательная и способная совратить Ксенократа, лежит совершенно голая с кюре, своим дядей, действительно старым, монахом, совершенно отстраненным от всего, что могло бы представить это положение недозволенным, — все, что угодно, но кюре — мужчина, и он должен им быть и понимать, что он подвергается опасности. Мое плотское естество находило это невероятным. Ситуация была невинной, я в этом не сомневался, и настолько невинной, что они не только этого не скрывали, но и не предполагали, что кто-то другой, зная о ней, может подумать что-то дурное. Я все это видел, но не мог осознать. По прошествии времени я нашел этот обычай распространенным среди добрых людей всех стран, где я путешествовал, но, повторяю, среди добрых людей… Я не отношу себя к их числу.

Поев постно и довольно плохо, я спустился переговорить с хозяйкой, и сказал ей, что не постою за расходами, что хочу получить превосходный ужин, безусловно постный, но с прекрасной рыбой, трюфелями, устрицами и со всем, что есть лучшего на рынке Тревизо, и особенно с хорошим вином.

— Если затраты вас не смущают, позвольте мне действовать. У вас будет вино из Гатта.

— Я хочу ужин к трем часам [45] .

— Этого достаточно.

Я поднимаюсь и вижу Кристину, ласкающую лицо своего старого семидесятипятилетнего дядюшки. Он смеется.

45

примерно в девять часов вечера.

— Знаете, — говорит он, — в чем дело? Моя племянница просит меня оставить ее здесь до моего возвращения. Она говорит, что этим утром, когда я оставил вас наедине с ней, вы провели час как брат с сестрой, и я ей верю; но она не учитывает, что она вас стеснит.

— Нет, наоборот; будьте уверены, что она мне доставит удовольствие, потому что я нахожу ее в высшей степени любезной. И в том, что касается моего и ее долга, думаю, что вы можете на нас положиться.

— Я в этом не сомневаюсь. Я оставлю вам ее до послезавтра. Вы увидите меня вернувшимся в четырнадцать часов, чтобы пойти по вашему делу.

Я был так удивлен этаким неожиданным поворотом событий, совершившимся с такой легкостью, что кровь бросилась мне в голову; с четверть часа у меня продолжалось обильное кровотечение из носа, что меня не обеспокоило, потому что такое со мной случалось, но это встревожило кюре, страдавшего геморрагией. Он пошел по этим делам, сказав, что вернется к началу ночи. Когда мы остались одни, я поблагодарил Кристину за доверие, которое она мне оказала.

— Я уверяю вас, мне не терпится, чтобы вы узнали меня получше. Вы увидите, что у меня нет ни одного из тех недостатков, которые отвращали вас от тех девиц, с которыми вы знакомились в Венеции, и я обещаю вам выучиться писать.

— Вы очаровательная и очень разумная девушка, но я прошу вас быть сдержанной в Пр. Никто не должен знать, что мы договорились с вами. Вы будете поступать так, как вам указывает ваш дядя; я ему все напишу.

— Будьте уверены, что даже моя мать ничего не узнает, пока вы не позволите.

Так я провел с ней весь день, делая только то, что казалось мне необходимым, чтобы внушить ей любовь ко мне: любовные историйки, которые ее занимали и которые я ей передавал, не рассказывая об их конце. Она об этом не догадывалась, но делала вид, что все понимает, не желая проявлять любопытство и показаться невеждой; простые развлечения сами по себе, которые не понравились бы городской девице, подготовленной воспитанием, но должны были нравиться крестьянке, поскольку они ее не смущали. Когда вернулся ее дядя, я в уме спланировал выдать ее замуж, поместив ее туда, где содержал раньше графиню.