История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Я провел весь вечер у юной графини, которая больше не сомневалась ни в добром отношении к ней своего отца, ни в полном доверии, которое она должна питать ко мне. Какое удовольствие для нее было узнать, что я завтра обедаю с ее отцом и братом и что приду к ней повторить вечером все, что они говорили о ней! Но и какое удовольствие для меня было видеть ее убежденной, что она должна меня благодарить, и что без меня она неминуемо потерялась бы в городе, где политика руководства охотно допускает, чтобы распущенность лежала в основе свободы и определяла ее. Мы двое были очень рады случаю, что привел нас к встрече на набережной у Римской почты, и чудесному совпадению наших желаний. Мы были очарованы невозможностью объяснить взаимное притяжение наших физиономий, она — снисходительным согласием на мое приглашение, я — своей настойчивостью в приглашении ее следовать за мной и положиться на мои советы. Я был в маске, а ее капюшон создавал тот же эффект. Полагая все это необычайным, мы вообразили, не говоря вслух, что все это непосредственное проявление Высшего Провидения, чудесного воздействия наших ангелов-хранителей, и мы влюбились друг в друга. Хотел бы я знать, есть ли в целом свете читатель, достаточно дерзкий, чтобы решить, что подобное рассуждение ведет к суеверию. Оно опирается на самую глубокую философию, несмотря на то, что допустимо лишь по отношению к самим себе.

— Уверены ли вы, — воскликнул я с энтузиазмом, склоняя свои губы к ее прекрасным рукам, — что, обнаружив, что я влюблен, вы меня не испугаетесь.

— О! Я боюсь только потерять вас.

Этот ответ, сопровождаемый взглядом, подтверждающим правдивость сказанного, заставил меня раскрыть объятия, чтобы прижать к груди прекрасный объект, давший его мне, и поцеловать рот, который его произнес. Не увидев в ее глазах ни гордого негодования, ни холодной снисходительности, происходящей от опасения меня потерять, я отдался своей нежности. Я увидел только любовь и узнавание, которое, не принижая ее чистоты, усиливало ее торжество.

Но, едва оторвавшись, она опустила глаза и я услышал глубокий вздох. Я заподозрил то, чего опасался, и, опустившись на колени, взмолился о прощении.

— Какая здесь обида, — сказала она, — чтобы я должна была вас прощать? Вы меня плохо поняли. Видя вашу нежность, я подумала о своем счастье, и жестокое воспоминание вырвало у меня вздох. Встаньте.

Пробило полночь. Я сказал ей, что ее благополучие заставляет меня ее покинуть. Я снова надел маску и ушел. Меня настолько занимал страх, что я обрел то, чего еще не заслужил, что мой уход мог ей показаться грубым. Я плохо спал. Я провел одну из тех ночей, которые влюбленный юноша сочтет счастливыми благодаря тому, что подменяет при этом реальность воображением. Это трудно, но любовь этого требует, и это ей нравится. В убеждении неминуемого счастья, в котором я находился, надежда в моей прекрасной пьесе играла лишь роль молчаливого персонажа. Надежда, о которой столько говорят, лишь льстивое создание, которое разум ценит только постольку, поскольку нуждается в средстве, дающем временное облегчение. Счастливы люди, в своей жизненной игре не нуждающиеся ни в надежде, ни в предвидении.

При пробуждении меня лишь слегка беспокоило мое предсказание смерти Стеффани. Я бы очень хотел изыскать средство его отменить, как для чести моего оракула, которой я видел угрозу, так и для самого Стеффани, которого я не мог, в сущности, ненавидеть, поскольку считал, что он явился, так сказать, действительной причиной счастья, которое испытывала в данный момент моя душа.

Граф и его сын пришли на обед. Отец был человек тихий и без малейшей манерности. Было видно, что он тяготится этой авантюрой и озабочен тем, чтобы закончить ее. Сын, красивый, как амур, был умен и обладал благородными манерами. Его свободный вид мне понравился. Если бы я искал себе друга, я не нашел бы никого лучше.

К десерту г-н Барбаро смог вполне убедить графа-отца, что мы четверо мыслим одинаково и говорим без утайки. Воздав похвалы своей дочери со всех точек зрения, он заверил нас, что ноги Стеффани не было в его доме, и невозможно понять, каким колдовством, только разговаривая с ней через окно с улицы, он смог обольстить ее до такой степени, что она убежала одна, пешком, через два дня после того, как он уехал с почтой.

— Нельзя утверждать, — возразил ему г-н Барбаро, — что она была похищена, ни что она была соблазнена Стеффани.

— Хотя и нельзя это утверждать, тем не менее это странно. Это тем более правдоподобно, что в настоящий момент никто не знает, где он, и он может быть только с ней. Все, чего я хочу, — это чтобы он женился на ней.

— Мне кажется, что было бы лучше не добиваться скорейшего заключения брака, который сделает ее несчастной, потому что Стеффани, по всеобщему мнению, один из самых плохих подчиненных у нас на службе.

— Если бы я был на вашем месте, — сказал г-н де Брагадин, — я бы смягчился по отношению к раскаявшейся дочери и простил бы ее.

— Где же она? Я годов заключить ее в свои объятия, но не могу считать ее раскаявшейся, поскольку, повторяю, она может быть сейчас только с ним.

— Правда ли, что, выехав из С., она приехала сюда?

— Я знаю об этом от самого хозяина барки, с которой она сошла на набережной в двадцати шагах от Римской почты. Некто в маске, который ее ждал, подошел к ней, и никто не знает, куда они пошли.

— Это может быть Стеффани.

— Нет, потому что тот маленького роста, а маска — высокий. Кроме того, я знаю, что Стеффани уехал за два дня до прибытия моей дочери. Маска, с которой она ушла, должно быть друг Стеффани, который пришел, чтобы соединить его с ней.

— Это не более чем догадки.

— Четыре человека, которые видели маску, думают, что знают, кто это, но они не сходятся в его имени. Таковы факты. Я предъявлю, однако, всех четверых руководителям Совета Десяти, если Стеффани будет отрицать, что моя дочь у него.

Затем он достал из своего портфеля бумагу, на которой записаны были не только различные имена, присвоенные маске, но и имена тех, кто это ему сообщил. Г-н Барбаро читает, и последнее имя, что он читает — мое. Услышав мое имя, я дернул головой, что вызвало смех у моих трех друзей. Г-н де Брагадин, видя удивление этим смехом со стороны графа, счел необходимым объяснить ему его причины в следующих словах:

— Казанова, которого вы видите, — мой сын, и я даю вам слово, что если мадемуазель ваша дочь находится у него, она в безопасности, несмотря на то, что не следовало бы доверять ему девушек.

Удивление, замешательство охватили отца и сына. Добрый и нежный отец попросил у меня прощения со слезами на глазах, предложив стать на его место. Я успокоил его, обняв в ответ. Тот, кто меня узнал, был сутенер, которого я поколотил несколько недель назад за то, что он заставил меня напрасно дожидаться одну танцовщицу, которую должен был привести. Если бы ему удалось немного поговорить с несчастной графиней, он бы захватил ее сам и отвел в какой-нибудь бордель.

Было решено, что граф отложит свое обращение в Совет Десяти до момента, пока станет известно, где Стеффани.

— Уже шесть месяцев, — сказал я, — как я его не видел; но обещаю вам убить его на дуэли, как только он появится.

На что молодой граф сказал с холодным видом, который мне чрезвычайно понравился:

— Вы убьете его только после того, как он убьет меня.

Но г-н де Брагадин не сдержался и сказал:

— Вы не будете драться со Стеффани, ни тот, ни другой, потому что он мертв.

— Мертв! Воскликнул граф.

— Не следует понимать эти слова буквально, продолжил осмотрительный Барбаро, — несчастный мертв как человек чести.

После этой редкостной сцены, когда я увидел, что дело почти раскрыто, я направился к ангелу, который находился под моей охраной, сменив по пути три раза гондолу. В большом городе Венеции это верный способ сделать напрасным рвение шпионов, следящих за кем-то, чтобы выяснить, куда он направляется.

Я повторил слово за словом всю описанную сцену графине, которая ожидала меня с бьющимся сердцем. Она плакала от радости, узнав, что отец хочет ее обнять, и бросилась на колени, возблагодарив Бога, когда я заверил ее, что никто не знает, что злодей был в ее комнате. Но когда я повторил ей слова: «Вы убьете его лишь после того, как он убьет меня», которые сказал мне ее брат прочувствованным тоном, она не смогла удержаться и не поцеловать меня, утопая в слезах и называя меня своим ангелом, своим спасителем. Я пообещал ей представить этого дорогого брата не позднее, чем послезавтра. Мы весело поужинали, не говоря ни о Стеффани, ни о мести.