История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

— Имея голову инспектора, вы бы должны были догадаться.

Этот человек оказался мне полезен, рассказав всем об этом факте. Те, кто нуждался в будущем в голосе этого сенатора, узнали дорогу к тому, чтобы его получить. Я оплатил все свои долги.

Мой брат Жан приехал в это время в Венецию с экс-евреем Гуарьенти, большим знатоком живописи, который путешествовал за счет короля Польши, выборщика короля Саксонского. Это он организовал королю приобретение галереи герцога Моденского [38] за 100 тыс. цехинов. Они направлялись вместе в Рим, где мой брат остался в школе знаменитого Менгса. Я буду говорить о нем через четырнадцать лет после настоящего момента. Я должен перейти теперь, следуя течению истории, к зарождению события, от которого зависело счастье одной из любимейших женщин Италии, которая стала бы несчастной, если бы я был умен.

38

в будущем — Дрезденская галерея.

1746

В начале октября, при открытии театров, я выходил в маске из Римской почты, идя своей дорогой, когда увидел фигуру девушки, с головой, закрытой капюшоном накидки, сходящей с курьерской барки, как раз прибывшей из Феррары. Видя, что она одна, и видя ее неуверенную походку, я почувствовал, как некая потусторонняя сила заставляет меня приблизиться и предложить ей свои услуги, если они ей понадобятся. Она отвечала мне робким голосом, что ей нужна информация. Я сказал, что набережная, на которой мы находимся, не подходящее место, чтобы на ней останавливаться. Я пригласил ее в мальвазийную , где она сможет свободно мне все рассказать. Она колеблется, я уговариваю, и она соглашается. Магазин находится в двадцати шагах оттуда; мы заходим, и вот мы сидим одни, напротив друг друга. Я снимаю маску, и вежливость заставляет ее откинуть свой капюшон. Под широким чепцом, покрывающим ее голову, мне видны только ее глаза, нос, рот и подбородок, но мне не нужно большего, чтобы ясно различить юность, красоту, грусть, благородство и чистосердечие. Это могущественное рекомендательное письмо заинтересовывает меня в сильнейшей степени. Смахнув несколько слезинок, она рассказывает мне, что она знатного происхождения и что она убежала из отцовского дома, чтобы нагнать некоего венецианца, который, обольстив и обманув, сделал ее несчастной.

— Вы надеетесь теперь воззвать к его долгу. Я полагаю, он предложил вам свою руку.

— Он дал мне слово в письме. Милость, которой я у вас прошу, — отвести меня к нему, оставить там и быть вежливым.

— Положитесь, мадам, на чувства человека чести. Меня глубоко задело все, что вас касается. Кто этот человек?

— Что-ж! Я предаюсь своей судьбе.

Говоря это, она достает спрятанное на груди письмо и дает его мне прочитать. Я вижу почерк Дзанетто Стефиани, руку которого я знаю, с очень свежей датой. Он обещает мадемуазель графине А.С. жениться на ней на этой неделе. Я возвращаю ей письмо, говорю, что я знаю его очень хорошо, что он состоит при канцелярии, большой повеса, который станет богат по смерти своей матери, но в настоящий момент очень дискредитирован и обременен долгами.

— Отведите меня к нему.

— Я сделаю все, что вы мне велите, но послушайте меня и доверьтесь мне. Я советую вам не ходить к нему. Если он вами пренебрежет, вы не можете рассчитывать на ласковый прием, даже если вы с ним встретитесь, а если его нет, вы не можете ожидать вежливого приема от его матери, если вы с ней познакомитесь. Доверьтесь мне и верьте, что это Бог послал меня вам в помощь. Я вам обещаю, что не позже чем завтра вы узнаете, находится ли Стефиани в Венеции, что он собирается делать с вами и что можно обязать его сделать. До этого вы не должны ни давать ему знать, что вы в Венеции, ни о месте, где вы находитесь.

— Куда я пойду этой ночью?

— В место, заслуживающее доверия.

— К вам, если вы женаты.

— Я холост.

Я решил отвести ее к одной вдове, в манерах которой был уверен, имевшей две меблированные комнаты и жившей в тихом переулке. Она дала себя уговорить и села со мной в гондолу. Я приказал гондольеру отвезти нас туда, куда хотел. Она рассказала мне по дороге, что месяц назад Стефиани сделал остановку у нее на родине, чтобы починить свою разбитую коляску, и в тот же день познакомился с ней в одном доме, куда она пришла со своей матерью, чтобы поздравить новобрачную.

— В этот день я имела несчастье внушить ему любовь. Он не думал больше уезжать. Он остался в С., четыре недели не выходя днями из своей гостиницы и проводя все ночи на улице под моими окнами, откуда я с ним разговаривала. Он говорил мне постоянно, что меня любит, и что его намерения чисты. Я говорила ему, чтобы он познакомился с моими родителями и просил о браке, но он приводил мне всякие резоны, которые должны были доказать мне, что я могу сделать его счастливым, лишь оказав ему полное и безграничное доверие. Я должна решиться уехать с ним втайне от всех: моя честь, — говорил он, — не пострадает, потому что через три дня после моего бегства весь город узнает, что я его жена, и он обещает мне вернуться вместе публично. Увы! Любовь меня ослепила; я ему поверила, я согласилась. Он дал мне это письмо, которое вы видели, и на следующую ночь я позволила ему проникнуть в мою комнату через то окно, через которое я с ним разговаривала. Я согласилась на преступление, которое через три дня должно было быть заглажено. Он оставил меня, заверив, что на следующую ночь придет за мной через то же окно, чтобы заключить в свои объятия. Возможно ли было сомневаться после той великой ошибки, которую я совершила? Я собрала свои вещи и ждала его, но напрасно. Назавтра я узнала, что монстр уехал в своей коляске со своим слугой, через час после того, как, выпрыгнув из моего окна, меня снова заверил, что придет за мной в полночь. Представьте себе мое отчаяние. Я приняла решение, которое он мне внушил. Он наверняка дурной человек. Я покинула в одиночку за час до полуночи мой дом, окончательно себя опозорив, но решившись умереть, если жестокий похититель всего, что у меня было самого дорогого, и которого я была уверена найти здесь, не сдержит свое слово. Я шла пешком всю ночь и почти весь следующий день, без еды, кроме той, что приняла за четверть часа до посадки на барку, которая привезла меня сюда за двадцать четыре часа. Пятеро мужчин и две женщины, что были на барке, не видели моего лица и не слышали звука моего голоса. Я все время сидела в дремоте, держа в руках этот молитвенник. Меня оставили в покое. Никто со мной не говорил, и я благодарю за это бога. Едва я сошла на набережную, вы не дали мне времени подумать, как мне найти дорогу к дому де Стефиани в Сан-Самуэль, на улицу Гарцони. Представьте себе впечатление, которое должно было произвести на меня появление человека в маске, который, как будто подслушав мои мысли и будучи информирован о моих бедах, говорит мне, что готов к моим услугам, если мне что-то нужно. Я не только не почувствовала никакого недоверия, отвечая вам, но сочла, что должна быть достойна вашего старания, доверившись вам, несмотря на соображения осторожности, предписывавшие мне остаться глухой к вашим словам и к предложению направиться с вами туда, куда вы меня ведете. Я все вам сказала. Я прошу вас не подвергать меня за мое легкомыслие слишком суровому осуждению. Я проявила неблагоразумие только в последний месяц, и мое воспитание и чтение обучили меня науке света. Меня заставила оступиться любовь и недостаток опыта. Я в ваших руках и не перестаю повторять это.

Мне нужен был этот разговор, чтобы разобраться в том интересе, который она мне внушала. Я сказал ей твердо, что Стеффани ее совратил и обманул вполне добровольно, и что она должна думать о нем только с целью отомстить. Она трепетала, охватив голову руками. Мы прибыли в дом вдовы. Я сказал ей выделить хорошую комнату, заказал небольшой ужин и рекомендовал доброй хозяйке уделить девушке все внимание и ни в чем не отказывать. Я покинул ее, заверив, что она увидит меня завтра утром.

Первое, что я предпринял, выйдя от нее, было пойти к Стеффани. Я узнал от одного из гондольеров его матери, что он вернулся три дня назад, и что двадцать четыре часа назад он снова уехал один, и что никто не знает, куда он направился, даже его мать. В тот же вечер в комедии я разузнал о семье несчастной от одного болонского аббата, который случайно близко ее знал. У нее был брат, который служил в папских войсках.

Назавтра, ранним утром, я был у нее. Она еще спала. Вдова сказала мне, что та довольно хорошо поужинала, не промолвив ни слова, а потом заперлась. Когда стало слышно, что она встала, я предстал перед ней. Я нашел ее немного оправившейся, грустной, но менее тревожной. Отмахнувшись от всяких извинений с ее стороны, я сообщил ей все, что узнал, и был восхищен ее суждениями, когда, выслушав меня, она сказала, что маловероятно, чтобы Стеффани уехал, чтобы вернуться в С. Я предложил ей, что поеду туда и прежде всего предприму необходимые шаги, чтобы она могла вернуться к себе домой. Она была явно польщена, когда услышала, что я узнал о ее респектабельном семействе. Она не возражала на мое предложение вернуться в С., но просила меня подождать. Она полагала, что Стеффани вскоре вернется, и она сможет принять взвешенное решение. Я согласился с ее мнением. Я предложил вместе позавтракать и спросил ее, чем она любит заниматься. Она ответила, что любит читать и играет на клавесине. Я вернулся к ней к вечеру, с корзиной книг, клавесином и свертком новейших арий. Она была удивлена, но еще большее удивление выказала, когда я достал из кармана три пары домашних туфель разного размера. Она поблагодарила меня, зардевшись. Своим долгим пешим путешествием она должна была износить башмаки, поэтому она попросила, чтобы я оставил туфли на комоде, не выбирая подходящую пару. Видя ее полной благодарности и не пытаясь ни в малейшей степени смутить ее невинность, я испытывал чувства, заставлявшие меня своим поведением расположить ее в мою пользу. Я не имел никакой иной цели, как ободрить ее сердце и загладить мнение о мужчинах, которое мог запечатлеть в ней подлый поступок Стеффани. У меня не было ни малейшего намерения внушить ей любовь, и я был далек от мысли, что мог бы влюбиться в нее. Я тешил себя мыслью, что она занимает меня только как несчастная, заслуживающая всей дружбы мужчины, который, будучи ей незнакомым, чувствует гордость за ее полное доверие. Впрочем, я и не считал ее способной на новую любовь в этой своей ужасной ситуации, и идея облегчить эту ситуацию своим вниманием и заставить тем самым ее быть снисходительной, внушила бы мне ужас, если бы таковая зародилась.

Я оставался с ней только четверть часа. Я ушел, чтобы уладить затруднения, в которых ее видел; она положительно не находила слов, чтобы выразить свою благодарность.

Я видел, что принял на себя деликатные обязательства, которые могли завести неизвестно куда; но мне это было безразлично. Не будучи обязанным ее содержать, я и не стремился к прекращению этого. Эта героическая интрига, которой судьба меня удостоила впервые, в высшей степени была мне лестна. Я ставил над собой эксперимент, не будучи уверен, что знаю себя достаточно хорошо. Мне было любопытно. На третий день, увлекшись изъявлением благодарностей, она сказала мне, что не понимает, как я мог заиметь о ней столь хорошее мнение, когда она так легко согласилась пойти со мной в мальвазийную. Я вижу, что она улыбается, когда я отвечаю, что не понимаю также, каким образом я смог, несмотря на маску, показаться ей порядочным человеком, в то время как обстоятельства моего появления должны были внушить ей опасения, что я враг.

— Но в вас, мадам, — продолжал я, — и особенно в вашей прекрасной физиономии я увидел честь, чувствительность и оскорбленную добродетель. Дивные признаки правдивости в ваших первых словах показали мне: то, что вас совратило, — это любовь, и честь заставила вас покинуть свою семью и свою родину. Ваша ошибка вызвана оскорбленным сердцем, над которым ваш разум утерял власть, и ваше бегство происходит от высокой души, крик которой об отмщении полностью вас оправдывает. Стефиани должен искупить свою вину жизнью, а не женитьбой. Он недостоин вами владеть после того, что он сделал, и принуждая его к этому, вы, вместо того, чтобы наказать его преступление, его вознаграждаете.

— Все, что вы говорите, правильно: я ненавижу этого монстра, и у меня есть брат, который убьет его на дуэли.

— Вы заблуждаетесь. Это трус, который недостоин честной смерти.

В этот момент она протягивает руку в свой карман и, немного подумав, достает оттуда десятидюймовый стилет и кладет его на стол.

— Что это?

— Это оружие, которое я приготовила для себя самой. Вы меня просветили. Я прошу вас его забрать, и я полагаюсь на вашу дружбу. Я уверена, что обязана вам честью и жизнью.