История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

— Другая была слишком набожна, и я этого не хотел. Дотошная до последней степени, она ходила на исповедь каждые три или четыре дня. Я хотел, чтобы она была доброй христианкой, такой же, как и я. Ее исповедь продолжалась не менее часа.

— Это либо большая грешница, либо глупая. Я, — прервала меня она, — хожу на исповедь только раз в месяц, и укладываюсь в две минуты. Не правда ли, дядя? Если вы не задаете мне вопросы, я не знаю, о чем говорить.

— Другая хотела быть более ученой, чем я, другая была грустная, а я хотел, чтобы она была весела.

— Видите, дядя? Вы с моей матерью всегда упрекаете меня за мою веселость.

— Другая, которую я покинул, боялась оставаться со мной наедине, и если я ее целовал, шла рассказать об этом своей матери.

— Это дура. Я не встречалась еще с возлюбленным, поскольку в Пр. есть только некультурные крестьяне, но прекрасно знаю, что не пойду рассказывать матери некоторые вещи.

— У другой была одышка. Другая, наконец, у которой, я полагал, был натуральный цвет, оказывается, красилась. Почти все девицы имели эту ужасную склонность, и поэтому, боюсь, я никогда не женюсь: например, я твердо хочу, чтобы та, что станет моей женой, имела черные глаза, а сегодня почти все девушки знают секрет, как их красить; но я не попадусь на эту уловку, потому что я ее знаю.

— Мои — черные?

— Ах! Ах!

— Вы смеетесь?

— Я смеюсь, потому что они кажутся черными, но они не такие. Но вы, однако, очень привлекательны.

— Это забавно. Вы полагаете, что мои глаза подкрашенные, и вы утверждаете, что в этом разбираетесь. Мои глаза, месье, красивые или уродливые, таковы, какими мне дал их господь. Не правда ли, дядя?

— Такими я их знаю, по крайней мере, — отвечает дядя.

— А вы так не считаете, — обращается она ко мне живо.

— Нет. Они слишком красивы, чтобы я счел их натуральными.

— Ради бога, это смешно.

— Извините, моя прекрасная демуазель, я искренен, но вижу, что это слишком.

За этим диспутом последовало молчание. Кюре время от времени улыбался, но его племянница не могла скрыть свое огорчение. Я поглядывал на нее украдкой; я видел, что она готова заплакать, и сочувствовал ей, потому что она была прехорошенькая. Причесанная богато на крестьянский манер, она имела на голове не меньше чем на сотню цехинов золотых заколок, которые стягивали в косу ее волосы, черные как эбеновое дерево. Ее длинные серьги из массивного золота и тонкая золотая цепь, обернутая более двадцати раз вокруг ее шеи, белой как мрамор Каррары придавали ее лицу цвета фиалок и роз блеск, который меня поражал. Первый раз в жизни я видел деревенскую красоту в таком обрамлении. За шесть лет до того Люсия в Пасеан поразила меня совсем другим образом. Эта девица, не говорившая больше ни слова, должно быть, была в отчаянии, ее глаза, действительно, самое прекрасное, что у нее было, я имел жестокость наполнить слезами. Я сознавал, что в глубине души она должна была меня смертельно ненавидеть, и она больше не разговаривала, потому что ее душа должна была пребывать в гневе, но я не торопился раскрыть ей глаза, потому что это должно было произойти само собой.

Едва мы вошли в длинный канал Маргера, я спросил у кюре, есть ли у него коляска до Тревизо, потому что для того, чтобы ехать в Пр., они должны были его миновать.

— Я пойду пешком, потому что мой приход беден, а для Кристины я легко найду место в какой-нибудь коляске.

— Вы доставите мне истинное удовольствие, поехав оба в моей коляске, в которой четыре места.

— Вот доброта, на которую мы не надеялись.

— Ни за что, — сказала Кристина, — я не хочу ехать с этим господином.

— Отчего же, дорогая племянница? Вместе со мной.

— Потому что я не хочу.

— Вот, — говорю я, не глядя на нее, — как вознаграждается обычно искренность.

— Это не искренность, — говорит она резко, — а предубеждение и злоба. Во всем мире нет больше для вас черных глаз; но поскольку вы их любите, я этому очень рада.

— Вы ошибаетесь, прекрасная Кристина, потому что у меня есть способ узнать правду.

— Какой это способ?

— Промыть их слегка теплой розовой водой; а также, если девушка поплачет, вся искусственная краска должна сойти.

После этих слов я насладился спектаклем, полным очарования. Физиономия Кристины, выражающая гнев и презрение, внезапно переменилась, представив ясность и удовлетворение. Она заулыбалась, что понравилось кюре, потому что даровая коляска пришлась ему по сердцу.

— Плачь же, моя дорогая племянница, и месье отдаст справедливость твоим глазам.

Факт тот, что она заплакала, но от сильного смеха. Радость моей души, обезумевшей от испытаний такого рода, была искрометной. Обозревая берега потока, я выдал ей полное удовлетворение, и она одобрила предложение коляски. Я дал распоряжение возчику запрягать, пока мы будем завтракать, но кюре мне сказал, что он должен сначала пойти отслужить мессу.

— Идите быстрей, мы вас подождем, а вы помолитесь за мой успех. Вот милостыня, которую я подаю всегда.

Это был серебряный дукат, который поразил его до такой степени, что он хотел поцеловать мне руку. Он направился к церкви, а я предложил руку Кристине, которая, не зная, соглашаться или нет, спросила у меня, не думаю ли я, что она не может идти сама.

— Я так не думаю, но люди будут говорить, что либо я невежлив, либо между нами слишком большое различие.

— И теперь, если я ее приму, что будут говорить?

— Что, возможно, мы влюблены, и кто-нибудь скажет, что мы кажемся созданными друг для друга.

И если этот кто-то расскажет вашей возлюбленной, что вас видели подающим руку девушке?

— У меня нет возлюбленной, и я больше не хочу ее иметь, потому что в Венеции нет больше другой девушки, сотворенной как вы.

— Я сердита на вас. Мне ясно, что я не вернусь в Венецию; а кроме того, как можно остаться там на шесть месяцев? Поскольку вы говорите, что вам нужно по крайней мере шесть месяцев, чтобы хорошо узнать девушку?

— Я охотно оплачу все издержки.

— Ну да? Скажите об этом моему дяде, и он над этим подумает, потому что не могу же я ехать совсем одна.

— И за шесть месяцев вы меня тоже узнаете.

— О! Я! Я вас уже знаю.

— Вы привыкнете ко мне.

— Почему нет?

— Вы меня полюбите.

— Да, когда вы станете моим мужем.

— Я смотрел на эту девушку с изумлением. Она мне казалась принцессой, переодетой крестьянкой. Ее платье из голубой турской ткани, обшитой золотым галуном, было самого высокого качества и должно было стоить вдвое дороже городской одежды, а браслеты из витого золота на запястьях соответствующего цвета образовывали самый богатый убор. Ее фигура, которую я не мог разглядеть в гондоле, была как у нимфы, и, поскольку мода на накидки не была знакома крестьянам, я видел, по силуэту ее украшенного бутоньерками по самую шею платья, красоту ее груди. Низ ее платья, также украшенного золотым галуном, доходил только до лодыжек, позволяя видеть маленькую ступню и воображать тонкость ее голени. Ее простое и в то же время продуманное поведение меня очаровывало. Ее лицо, казалось, говорило мне с нежностью: я очень довольна, что вы меня находите красивой. Я не мог себе представить, как эта девушка могла оставаться в Венеции пятнадцать дней и не найти того, кто бы на ней женился или ее обманул. Другой прелестью, которая меня опьяняла, был ее жаргон и ее искренность, которую в условиях города можно было принять за глупость: это отсутствие искусственности, которое для меня составляло всю ценность пьесы. Когда в пылу своего гнева она произносила слова «Черт побери!», мой читатель не может себе представить, какое удовольствие она этим мне доставляла.

Погрузившись в эти размышления и решив пустить в ход все, чтобы воздать в своей манере всю справедливость, которой заслуживает этот шедевр природы, я с нетерпением ждал окончания мессы.

После завтрака я употребил всевозможные усилия, чтобы убедить кюре, что место, которое я взял, было последним; но мне не стоило труда уговорить его остаться в Тревизо до обеда и поужинать со мной в гостинице, чего он не делал никогда в жизни. Он согласился, когда я сказал ему, что после ужина его будет ждать готовая коляска, которая домчит его менее чем за час до Пр., при ясном свете луны. Его торопила близость праздничных торжеств и абсолютная необходимость отслужить мессу в своей церкви.