Итальянец

— Это уж чересчур, синьор, — проговорил Пауло, рыдая, — этого просто нельзя вынести! — И с этими словами он выбежал из зала. Сквозь гул восхищения, вызванного его поступками у высокородных очевидцев, — сердечный пыл Пауло растопил даже их ледяное высокомерие — из-за дверей донесся судорожный всхлип, выдававший переизбыток чувств, который Пауло тщетно пытался замаскировать поспешным уходом.

Спустя несколько часов маркиз и Вивальди, простившись с друзьями, отправились в Неаполь, куда без помех и прибыли на четвертый день. Для Вивальди, несмотря на радость недавнего избавления, путешествие это оказалось невеселым: маркиз, с которым он вновь заговорил о своей привязанности к Эллене ди Розальба, уведомил сына, что вследствие нынешних непредвиденных обстоятельств он не может считать себя связанным своим обещанием маркизе; Вивальди, по его словам, должен был отказаться от Эллены, если подтвердится, что она действительно дочь покойного Скедони.

Немедленно по прибытии в Неаполь Вивальди, однако, движимый нетерпением, для которого самая большая скорость была недостаточна, с огромной радостью, которая изгоняла из души всякий страх и все мрачные соображения, вызванные недавним разговором с отцом, поспешил в монастырь Санта делла Пьета.

Эллена услышала голос Вивальди через решетку, когда он осведомлялся о ней у монахини, находившейся в монастырской приемной, и через мгновение влюбленные вновь увидели друг друга.

При этой встрече, после долгих терзаний и страхов, которые каждый из них испытывал за судьбу другого, после всех пережитых опасностей и тягот, радость свидания была столь безмерна, что казалась едва ли не мукой. У Эллены из глаз полились слезы, и она не сразу смогла отозваться на нежные слова Вивальди; лишь мало-помалу обретя спокойствие, она различила перемены в его внешности, вызванные суровым заточением. Живое и одухотворенное выражение лица было прежним — но, едва схлынула первая вспышка радости, в глаза Эллене бросилась бледность любимого, и только тогда до сознания ее дошло со всей несомненностью, что он и в самом деле еще недавно был узником инквизиции.

По настоятельной просьбе Эллены Вивальди поведал ей все подробности своих злоключений с той самой поры, как их разлучили в часовне Сан-Себастьян; дойдя до той части повествования, где было необходимо упомянуть Скедони, он умолк, испытывая непреодолимое замешательство, горе и ужас. Вивальди едва мог решиться даже на отдаленные намеки на жестокие преследования, которым подверг его исповедник, однако заключить свой рассказ столь уклончиво было невозможно; не мог он также причинить Эллене боль известием о смерти того, кого полагал ее отцом, даже если бы и сумел скрыть от нее страшные обстоятельства его кончины. Растерянность Вивальди была очевидной и только возрастала от расспросов Эллены.

Наконец, желая предварить необходимое сообщение и в надежде получить более ясное представление о сути дела, которое не давало ему ни минуты покоя и о котором он, однако, все еще не осмеливался заговорить, — Вивальди решился объявить, что знает о ее семейных радостях. Ответная радость, тотчас разлившаяся по лицу Эллены, усилила и его уныние, и нежелание продолжать рассказ: ведь он считал, что сообщит ей о событии, которое глубоко ее опечалит.

Между тем Эллена при упоминании темы, так близко задевавшей их обоих, принялась всячески превозносить счастье, испытываемое ею от близости с вновь обретенной родной душой, чьи добродетели завоевали ее любовь задолго до того, как она осознала свою близость к ним.

Вивальди с трудом скрывал свое изумление, слыша подобное признание: облик Скедони, о котором, как он думал, шла речь, вряд ли мог внушить такую нежность. Еще более он удивился, когда Оливия, услышавшая, что явился незнакомец, вошла в комнату и была представлена ему как мать Эллены ди Розальба.

Прежде чем Вивальди покинул монастырь, в положение семейных дел была внесена полная ясность с обеих сторон; Винченцио с восторгом узнал, что Эллена вовсе не дочь Скедони; а Оливия с величайшим облегчением услышала весть о том, что в будущем ей нечего более опасаться того, кто до сих пор был злейшим ее врагом. Об обстоятельствах смерти Скедони, а также о проявлениях его натуры, выказанных им на заседаниях инквизиционного трибунала, Вивальди постарался умолчать.

Едва Эллена вышла из комнаты, Вивальди, обратившись к Оливии, подробно рассказал ей о своей давней привязанности к ее дочери и умолял ее дать согласие на их брак. Оливия на это ответила, что, хотя давно уже знает об их взаимной склонности, а также о многих испытаниях, доказавших ее прочность, она никогда не позволит дочери войти в семью, глава которой либо не может, либо не хочет оценить ее по достоинству; в данном случае необходимым условием успеха соискательства является то, чтобы не только сам Вивальди, но и его отец выступил просителем; тогда — и только тогда — она позволит им надеяться на свое согласие.

Подобное условие почти не охладило пылкость Вивальди; теперь, когда выяснилось, что Эллена — дочь не преступника Скедони, а графа ди Бруно, человека не только высокого происхождения, но и безукоризненной репутации, Вивальди почти не сомневался в том, что его отец непременно сдержит слово, данное покойной маркизе.

На этот счет юноша не ошибся. Маркиз, выслушав рассказ Вивальди о семействе Эллены, обещал — если не возникнет нового недоразумения — не противиться более желаниям сына.

Сам маркиз безотлагательно учинил частное расследование касательно Оливии, нынешней графини ди Бруно, каковое повлекло за собой изрядные трудности, однако увенчалось полным успехом: врач, помогавший ей спастись бегством от свирепства Ферандо ди Бруно, вкупе с Беатриче, хорошо помнившей сестру своей покойной госпожи, в один голос безоговорочно подтвердили личность монахини. Освободившись от последних сомнений, маркиз посетил монастырь Санта делла Пьета, где испросил должным порядком согласие Оливии на союз Эллены и Вивальди, в чем не встретил ни малейшего противодействия. При встрече маркиз так пленился обаянием графини, так был очарован прелестью и изяществом Эллены, что данное им разрешение на брак отнюдь не являлось вынужденным; теперь он охотно готов был отказаться от расчета на знатность и богатство, которые прежде искал для сына, ради представших перед ним добродетели и прочного счастья.

Брачный обряд был совершен в церкви Санта-Мария делла Пьета, в присутствии маркиза и графини ди Бруно, двадцатого мая — в день, когда Эллене исполнилось восемнадцать лет. Ступив в храм, она вспомнила, как ранее уже подходила с Вивальди к алтарю; сцена в часовне Сан-Себастьян всплыла у нее в памяти — и по контрасту с прошлым нынешняя счастливая картина увлажнила ей глаза слезами благодарной радости. Тогда, растерянная, безутешная, в окружении чужих, захваченная врагами, она думала, что видит Вивальди в последний раз; теперь, ободренная поддержкой любимой матери и доброжелательством бывшего своего упорного гонителя, она встретилась с Вивальди, дабы более уже никогда не расставаться; вспомнился Эллене и тот тяжкий миг, когда ее, беспомощную, уносили из церкви, а она тщетно взывала к Винченцио о спасении, умоляла о том, чтобы хоть раз только услышать его голос, но ответом ей было молчание — молчание, как ей представлялось, смерти; припомнив давние свои терзания, Эл-лена с еще большей остротой ощутила сегодняшнее свое счастье.

Оливии, вынужденной разлучиться с дочерью вскоре после того, как она заново ее обрела, было грустно, однако она утешала себя счастьем, которое сулило Эллене грядущее; ободряло ее и то, что разлука с дочерью не означала ее утраты, поскольку близость жилища Вивальди к монастырю Пьета обещала им в будущем частые и постоянные встречи.

В знак особого к нему уважения Пауло пригласили присутствовать на свадьбе хозяина; взобравшись на высокую галерею храма, он взирал на церемонию сверху — видел восторг Вивальди, удовольствие на лице «старого господина маркиза», задумчивую радость графини ди Бруно, кроткое счастье, написанное на чертах Эллены, доступных взгляду из-под слегка отвернувшегося края вуали; наблюдая все это, Пауло едва-едва сдерживал кипевшее внутри него ликование, и много раз его так и подмывало во весь голос воскликнуть: «О, giomo felice! О, giomo felice!»¹³

Глава 13

Где уголок мне отыскать такой? Повсюду здесь — снаружи и внутри — Царит безбурный, радостный покой;

. Здесь утешения души благой Предстанут взору.

Томсон

Вскоре после бракосочетания маркиз устроил в честь новобрачных пышный праздник; проходил он на восхитительной вилле, принадлежавшей Вивальди, — в нескольких милях от Неаполя, у самой бухты, на противоположном берегу которой находилось некогда излюбленное прибежище маркизы. Чудесное местоположение и совершенство внутреннего убранства виллы побудили Вивальди и Эллену избрать ее главным местом обитания. Вокруг расстилалась поистине волшебная страна. Площадки для игр и развлечений располагались вдоль долины, примыкавшей к заливу; дом стоял в горловине, на пологом склоне, омываемом волнами; отсюда открывался вид на необозримый морской простор — от величественного мыса Мизено до четко обрисованного на горизонте гребня южных гор, вздымавшихся, казалось, из самых глубин моря и отделявших Неаполитанский залив от Салернского.

Мраморные портики и аркады виллы отенялись дивными зарослями магнолий, ясеней, кедров, камелий и горделивых пальм; окна залов, где всегда царила свежая прохлада, выходили — по обе стороны колоннады — с запада, поверх густой листвы, на прибрежные дали Неаполя; к востоку простиралась холмистая местность с извилистыми лощинами, сплошь заросшими лесами и рощами, над зеленью которых там и сям возвышались многоцветные утесы из желтого, коричневого, пурпурного гранита, бросавшие веселый отблеск на тенистый ландшафт.