Итальянский след

Но Пафнутьев решил поступить иначе. Во-первых, получив повестку, Оля, скорее всего, попросту сбежала бы домой, исключать этого было нельзя. Но, с другой стороны, придя в кабинет по вызову, она постаралась бы отмолчаться. Наверняка ее милое рыльце тоже в пуху и за ней тянется маленький хвостик правонарушений. Пусть не криминальных, пусть не подлежащих уголовному преследованию, но такой хвостик обязательно должен у нее быть.

– Хотя на фотографии я его не заметил, – усмехнулся Пафнутьев собственным рассуждениям.

Если же его затея удастся и Оля позвонит, то придет она уже как соратница, единомышленница.

Авось! – подумал Пафнутьев, удаляясь от пахомовского дома. – Авось! – повторил он, осознав вдруг, что не зря сходил к давней знакомой Ларисе Анатольевне, не зря провел с ней чуть ли не полтора часа. Ни в чем не разубедила его Пахомова, ни единого подозрения не отмела. Более того – усугубила.

Худолей вошел в кабинет и молча остановился у двери. Пафнутьев махнул рукой в сторону кресла в углу: присаживайся, дескать. Усевшись, Худолей поставил локти на колени, подпер ладонями подбородок.

– Паша, я загибаюсь, – сказал он.

– Выпить хочешь?

– Нет.

– Тогда дела твои действительно неважные. Это плохо. Так нельзя.

– Что Пахомова?

– Дала показания.

– Признательные?

– Признательные даст чуть попозже. Хотя… Хотя, как сказать… А знаешь, она ведь дала все-таки признательные показания. Но не заметила этого.

– Так бывает, – кивнул Худолей.

– В дело подшить нечего, а чувствую, что сходил не зря. Текилой угостила. В путешествие звала. Вся Европа, говорит, у твоих ног, дорогой Павел Николаевич. Это она меня так называет – дорогой Павел Николаевич.

– А ты ее?

– Дорогая Лариса Анатольевна.

– Италию назвала?

– Нет.

– Ее фирма организует поездки только в Италию. И никуда больше. Аэропорт в городе Римини. Курортные места. Многие гостиницы скуплены нашими ребятами. Небольшие гостиницы, но в сезон всегда переполнены. Там постоянно нужны люди. Женщины в основном. Приятной наружности.

– А вот у Пахомовой горничная приятной наружности, – заметил Пафнутьев.

– Это хорошо, – кивнул Худолей.

– Ее портрет в нашем уголовном деле. Голенькая, правда, но зато все видно… Родинка на внутренней стороне бедра. Пикантная такая родинка, некоторых очень волнует.

– Паша! – воскликнул Худолей. – Неужели ты изловчился…

– Зачем? – пожал плечами Пафнутьев. – На фотке разглядел. Хочешь посмотреть?

– Хочу.

Пафнутьев вынул из стола конверт, перебрал снимки и нашел наконец обладательницу бедра с родинкой.

– И в самом деле, – пробормотал Худолей. – На внутренней стороне бедра.

– Обещала звонить.

– Тебе?

– А что, я еще ничего… Если в баньке попариться, в парикмахерскую сходить, свежую рубашку надеть, стаканчик текилы хлопнуть… Глядишь, еще и сгожусь на что-нибудь.

– Кроме этих блудливых мыслей, у тебя еще какие-нибудь есть?

– К Халандовскому надо идти.

– Зачем?

– Во-первых, кушать хочется. А во-вторых, он все знает. Халандовский – это наша маленькая криминальная энциклопедия. Он все знает, – повторил Пафнутьев и, подняв трубку, почти не глядя, набрал знакомый номер. – Аркаша, это я звоню, Пафнутьев моя фамилия.

– А у меня стол накрыт, – ответил Халандовский буднично, будто разговор шел давно и все приветственные слова были уже произнесены.

– Мы с Худолеем заглянем к тебе минут через двадцать?

– Через пятнадцать, – поправил Халандовский. – А то мясо остынет, а водка нагреется.

– А ты пока не вынимай ее из холодильника.

– Тоже верно, – согласился Халандовский. – А что у тебя, Паша, случилось?

– Труп появился, Аркаша. Странный такой труп.

– Ты хочешь сказать – два трупа?

– Именно так, Аркаша. Два. А Худолей, который напротив меня сидит и привет тебе передает, говорит, что еще будут.

– И ему, Паша, привет. Скажи, что я всегда восхищался его проницательностью и правильным пониманием жизни. Сейчас осталось мало людей с правильным пониманием жизни.

– У него девушка пропала… А следы ведут к этим трупам.

– Это плохо.

– Он говорит, что готов взорвать город.

– Это правильно. Скажи ему, что нас уже двое. Мне тоже приходила в голову такая мыслишка. Все, Паша, мне некогда, я должен заняться столом. Не опаздывайте, – и Халандовский положил трубку.

Стол действительно оказался уже накрытым, но гораздо скромнее, чем обычно. Посредине стола помещалась квадратная бутылка «Гжелки», покрытая мохнатым слоем инея, и рядом с ней керамическое блюдо, на котором горкой возвышалось только что прожаренное мясо – свиная вырезка на ребрышках. Мясо было приготовлено за минуту до того, как в дверь позвонили гости, – на косточках еще пузырился жир. Резать хлеб у Халандовского, видимо, не хватило ни терпения, ни времени – свежий батон был просто разорван на куски.

Впрочем, звонил Пафнутьев напрасно – дверь уже была открыта, и едва он коснулся ручки, как она призывно распахнулась перед ним.

– Прошу садиться! – заорал Халандовский из глубины комнаты. – Кушать подано!

– Да! – крякнул Пафнутьев, окинув взглядом стол еще из коридора. – Мысль человеческая не стоит на месте. Мысль человеческая просто буравит пространство и время, добираясь до самых глубин, до самой сути событий и вещей! Красиво сказал?

– Твое красноречие, Паша, тоже не стоит на месте, – сдержанно откликнулся Халандовский. – Оно становится все более изысканным, но в то же время тебе, Паша, неизменно удается отметить главное, – произнося так много слов, Халандовский не терял времени зря – разрезав пополам лимон, он тут же волосатыми своими лапами из обеих половинок до последней капли выдавил сок, обильно поливая им полыхающее жаром мясо.

Худолей судорожно проглотил слюну и беспомощно оглянулся по сторонам, словно в поисках спасения от всего, что он увидел. Ничего, ничего не требовалось, кроме того, что уже было на столе – хлеб, мясо, водка.

– Я невнятно выражаюсь?! – снова заорал Халандовский. – У меня плохое произношение? Ведь было сказано – садимся! – И он широким жестом указал на кресло и диванчик, словно бы замерших у низкого столика в ожидании гостей, дорогих и желанных.

Пафнутьев опустился в кресло, с силой потер ладонями лицо, словно стирая с него унылое выражение, словно разминая щеки и губы для улыбок, радостных и беззаботных.