Итальянский след

– Мне кажется, Сысцов вляпался очень круто.

– Может, просто разорился? Андрей сказал, что Пияшев требует с него восемьдесят тысяч долларов… Это разорение, Паша, это и для меня было бы разорением.

– Пияшева ограбили. Взяли эти самые восемьдесят тысяч долларов.

– Ты, конечно, знаешь, кто совершил это благородное деяние?

– Разумеется. Но не Сысцов, не его люди. А Пияшев уверен, что именно Сысцов.

– Значит, Пияшев думает, что тот разорился и пошел на крайние меры. Ты же ведь поприжал Пияшева?

– Не успел.

– Но он мог подумать, что это возможно?

– Он был в этом уверен.

– Вот и слинял в Италию. А Сысцов рванул за ним следом.

– Зачем?

– Чтобы объясниться!

– Сысцов прилетел в Италию, чтобы объясниться с этим поганым гомиком? Что ты несешь? Кстати, Сысцов приехал на сутки раньше.

– Паша, послушай меня. Когда речь идет о восьмидесяти тысячах долларов, отношения между людьми резко меняются. Самый крутой банкир будет пластаться перед собственным вахтером, если сам нанимал этого вахтера и знает, на что тот способен, знает, что у того за пазухой пистолет с глушителем. Банкир помчится за своим вахтером не только в Италию, а на Огненную Землю, потому что земля у него под ногами горит. Именно так и поступил Сысцов.

– Может быть, – проговорил Пафнутьев, но не было уверенности в его голосе, не было озарения и открывшейся истины, как это иногда бывает. – Может быть, – повторил он и свернул к столику, за которым они сидели недавно.

И на этот раз их за столом оказалось трое, но третьим был уже не Сысцов, а тот самый старикашка, которого они угостили вином час назад. Увидев Халандовского и Пафнутьева, старикашка метнулся к прилавку и тут же вернулся с оплетенной бутылкой кьянти. Поставив бутылку на стол, он посмотрел вопросительно – как, дескать, не возражаете? В глазах у него была неуверенность, даже опаска – вдруг откажутся, не примут его угощение и положение возникнет неловкое, унизительное, он вынужден будет брать со стола свою бутылку и уходить с ней по освещенной набережной, не зная, что с ней делать, куда сунуть…

Старикашка зря опасался.

Подобного не допустил бы ни Пафнутьев, ни Халандовский. Есть все-таки, есть некое питейное достоинство, свод неписаных правил и законов, никем не произнесенных, но тем не менее соблюдаемых свято. Халандовский обнял старичка, приподнял его от земли, снова поставил, потом усадил на пластмассовое кресло, принес из бара три стакана. И столько было радости в каждом его движении, столько было дружеского азарта и нетерпения выпить по глоточку красного с этим прекрасным человеком, который прожил в своей Европе всю жизнь, но, несмотря на это, сохранил, все-таки сохранил в себе высокое мужское достоинство.

Халандовский легко, играючи вырвал из горлышка пробку и протянул бутылку старичку. Тот взял ее, стесняясь и оглядываясь куда-то в темноту, где, видимо, дожидалась его старушка, наблюдая за ним ревниво и настороженно, чтобы не осрамился он, не оплошал, чтобы не обидели его отношением грубым и пренебрежительным. Но нет, все обошлось. Да что там обошлось – он в жизни не пил вино так радостно, с таким несокрушимым единением и, самое главное, так обильно. Старичок опять смущенно оглянулся в темноту, разлил сверкающее рубиновыми искрами вино в стаканы и поднял свой.

– Мир и дружба! – провозгласил Халандовский. – За победу на всех фронтах!

Старичок молча потряс кулачком в воздухе и выпил до дна. После этого поклонился, показал куда-то в темноту, развел руками: извините, мол, меня ждут.

Постепенно опустевала набережная Аласио, гасли огни, но забегаловка, у которой присели Пафнутьев с Халандовским, продолжала работать, и они не торопились в сыроватые свои номера. Косорылая луна какого-то красного цвета показалась из волн Средиземного моря и поднималась все выше, бледнея и становясь почти белесой. В легкой волне ее отражение дробилось, словно осколки разбитой тарелки, в то время как целая тарелка продолжала бестолково висеть в итальянском небе.

К столику подошел парень в белой куртке, видимо официант, и молча показал на свои часы – все, ребята, закрываем, хорошего понемножку.

– О’кей! – ответил Халандовский на чистом английском языке и сделал успокаивающий жест рукой, давая понять, что с ним никаких сложностей не возникнет.

Улыбчивый белозубый парень что-то проговорил на своем языке, но Халандовский его понял.

– Не переживай, дорогой! Придем, обязательно еще заглянем! Потерпи до следующего вечера!

– О’кей! – ответил официант.

Когда Пафнутьев добрался до своего номера, открыл дверь, вошел и включил свет, в кресле он увидел спящего Худолея. От яркого света тот проснулся.

– Ты как попал сюда? – спросил Пафнутьев.

– Да ладно, Паша… Как попал, как попал… Как обычно. Завтра наша группа едет в горы на какие-то озера к швейцарской границе. Я, с твоего позволения, заболею. Останусь в гостинице.

– Так, – сказал Пафнутьев, опускаясь на уголок кровати.

– Если у Пияшева здесь постоянный номер, значит, он уже обжился, оброс бытовыми удобствами… У него в номере могут оказаться какие-нибудь подробности. Если будут неожиданности, с вами свяжусь по мобильнику, они здесь хорошо работают, я уже испытал.

– Может, Андрея оставить?

– Не надо. Для чистоты эксперимента. Если остаюсь один, значит, один и приехал. И никому в группе нет до меня дела. Если останется Андрей, возникнет подозрение, что мы в сговоре.

– Ты знаешь, что Сысцов с Пияшевым в конфликте?

– В конфликте? – переспросил Худолей. – Паша, ты называешь это конфликтом? Сысцов сегодня на моих глазах врезал Пияшеву в челюсть. В вестибюле. Тот просто рухнул.

– И что?

– Поднялся с улыбкой на устах. И хорошие слова произнес… Ну, что ж, говорит, Иван Иванович, этот удар вам обойдется всего в один процент. Теперь я прошу не пятьдесят процентов, а пятьдесят один.

– Хороший ответ, – кивнул Пафнутьев. – Мне нравится. Держит он нашего Сысцова, чем-то крепко его держит. Если речь зашла о пятидесяти одном проценте… Не эту ли фирму он имел в виду, уж не «Роксану» ли, а? Пахомова сказала, что владелец Сысцов. А она хоть и генеральный директор, но… Наемный работник.

– Очень даже может быть, – согласился Худолей.

– И еще одно… Похоже на то, что Пияшев… Он уверен, что восемьдесят тысяч долларов у него отобрали люди Сысцова.

– Я тоже в этом уверен, – ответил Худолей, твердо глядя Пафнутьеву в глаза. – Больше некому.

– Чем ты завтра заболеешь? – спросил Пафнутьев.

– На набережной, пока вы общались с итальянскими пенсионерами, я подобрал бутылку из-под виски. И еще две купил. Полные. Все это поставил у кровати. Мне и объяснять ничего не придется. Пахомова обнаружит мое отсутствие в автобусе, поднимется в номер, посмотрит на мою батарею… Она же профессионал, Паша, она такие вещи понимает с ходу. Мне достаточно будет прошептать сухими, горячечными губами: «Воды…» Это будет куда убедительнее самых продуманных диагнозов.