Иван Берладник. Изгой

…Юрий Долгорукий, ждавший на том берегу, пока станет лёд на Ипути, не мог не заметить, как рать подошла к Зарою и как впустили её в город. Тогда лишь призвал он одного из своих бояр и велел:

–  Спеши, Борис Жидиславич, в город, да скажи, что я, мол, Юрий Суздальский тут и желаю во град войти. Да заодно узнай, что за рать подошла. Кажись, княжьи стяги я там видел!

Не ради любви к Юрию пошёл Борис Жидиславич в поход - недолюбливал старый суздальский боярин князя, что желал править сам, без оглядки на боярскую думу. Да он и не пошёл бы - от войны одно беспокойство, - князь настоял, повелел готовить отроков к походу. Рад был бы Жидиславич остаться дома, да делать нечего - окромя Юрия, нет покамест иного князя.

Ростислав Мстиславич только успел взойти в терем Никифора, только присел у жарко натопленной печи и приступил к трапезе, как узнал о том, что на другом берегу ждёт Долгорукий. Рать его была не в пример больше смоленской. Даже дружина Никифора тут не помогла бы.

От века слабый покоряется сильному. Непривычно было Ростиславу чувствовать слабым себя - слишком долгое время провёл он у стремени брата Изяслава и тень силы великого князя пала на него. Но правду в народе говорят - не всё коту Масленица, бывает и Велик Пост. Приняв посла Юрия Владимирича, Ростислав согласился на мировую, отрёкся от киевского княжения и открыл Долгорукому прямую дорогу на Киев.

2

Звонили все колокола, когда весенним погожим днём вступал в город Юрий Владимирич Долгорукий. Вступал великим князем, в третий и последний раз добившись золотого стола.

Ярко светило солнце, с днепровских берегов тянуло свежим прохладным ветром, вдали зеленели луга и леса. Мир был праздничен и красно украшен, и на душе Юрия было также светло и хорошо.

У Золотых Ворот встречали Долгорукого киевские именитые мужи. Многие служили ещё Всеволоду Ольжичу, помнили короткий срок княжения его брата Игоря и долгое правление Изяслава Мстиславича. Впереди, расправив плечи, стоял воевода Шварн. Седо-пегой головой он возвышался над остальными боярами, и чело его было сумрачно. Жаль было Шварну доблестного Изяслава, сердцем тянулся он к брату его Ростиславу, в отсутствие братьев опекал вдовую княгиню, мачеху старших Мстиславичей и мать меньшого из них, Владимира, что ныне княжил в Луцке. Был он в числе тех, кто в прошлом советовал Мстиславичам временно уступить Долгорукому и впотай собрать силы. Звал на княжение и Изяслава Давидича. Эти князья жили по правде, законы чтили, бояр слушали. А про Долгорукого разное бают - дескать, и жесток он, и своекорыстен. У своих, суздальских, бояр отнимает вотчины, которые пожаловал им ещё его отец, Мономах. Как поступит он со здешними, киевскими мужами? Ишь, как глазки-то сверкают из-под бровей. Махонькие глазки, чисто поросячьи, а всё углядят.

Юрий встретился взглядом со Шварном. Во время своего первого недолгого княжения успел он накоротке познакомиться кое с кем из бояр и знал, что кияне также своевольны и сильны, как и суздальцы. Но своих бояр он уже прижал - теперь настал черёд здешних. Вон как глазами зыркают! Зажрались при Изяславе-то! Но ничего! Он у них спесь выбьет!

Впереди своего причта в парадном облачении стоял митрополит Киевский Климент Смолятич. Был он призван при Изяславе, служил верно и его преемникам, но сейчас чуял - кончилась его пора. До черноты в душе ненавидел Юрий Изяслава и всё, что было с ним связано.

Тем же вечером в княжеском тереме был устроен пир. Юрий Владимирич гулял вместе с боярами и старшими сыновьями - из Суздаля пришли с ним Василько, Борис и Андрей, из Переяславля прискакал Глеб. Юрий много пил, быстро хмелел и, пьяно наклонясь вперёд, кричал через стол боярам:

–  Вот ужо попомните! Я вам не Изяслав! Тот вашему боярскому роду потакал, а я не такой! Я Мономахова корня! Род мой крепок! Я Залесье поднял, Киев - мой, Переяславль - тоже мой. В Новгороде сын сидит, Мстислав! Новгород-Северский и Смоленск под моей рукой ходят. А захочу - и Изяславичей с Волыни вышибу! Неча им возле моих границ торчать, зубы точить! Я всю Русь могу загрести себе в руки! Я - великий князь!

Бояре помалкивали, переглядываясь, разговаривать опасались - речи Юрий Долгорукий вёл для них нерадостные. Но как далеко на самом деле простирались его замыслы, они боялись даже заглядывать.

Не зря прозвали Юрия Владимирича Долгоруким. Не успев приехать в Киев, он уже начал наводить свои порядки. Старших сыновей посадил по окрестным городам - Андрею отдал Вышгород, сделав его своим соправителем, Борису - Туров, выморочную в Отчину покойного брата Вячеслава, Глеба посадил в Переяславле, а всё Поросье отдал четвёртому сыну, Васильку. Из Новгорода пришла весть - посадник Пётр Михалкович отдал Мстиславу Юрьевичу в жены свою дочь.

Вскоре снова зазвонили колокола на Святой Софии - Киев встречал княгиню Юрьеву, гречанку Ирину.

Она уже однажды была в Киеве, когда везли её сваты из далёкой Византии в жены Суздальскому князю. Тогда ей запали в душу величественные соборы стольного града Руси и думала гречанка, что вся Русская земля столь же красива. Но Суздаль не был сравним с Киевом - здесь и монастырей было меньше, и храмы не столь дивны, и звон колокольный тише, и сама жизнь суровее. Если бы не сыновья, не полюбила бы она этот край, да и сейчас, въезжая в Киев, не горевала об оставленном Суздале.

Княгиня ехала в возке, вскинув гордую голову. Подле неё мамки нянчили младших сыновей - самый старший, Святослав, по слову отца остался сидеть в Суздале, беречь тамошние пределы. Слыша колокольный звон, Ирина набожно крестилась и шептала молитвы на греческом языке.

Подле возка скакал на караковом жеребце Ростислав Мстиславич Смоленский - Юрьев сыновец. Встретив новую великую княгиню на границе своих владений, он счёл за благо вместе с нею отправиться в Киев и там приветствовать нового великого князя - лишившись брата Изяслава, недавно разбитый Изяславом Черниговским, Ростислав стал осмотрительнее.

У Софии остановились, и слуга подал княгине руку, почтительно помогая выйти на мощёную улицу. Ирина улыбнулась, вдохнув киевский воздух. Ей всё здесь напоминало Константинополь, и ждавший её на ступенях Софии патриарх был точь-в-точь таким, как дома. Она с радостью пошла под его благословение.

Климент шагнул навстречу красавице гречанке.

–  Радуется сердце моё, что возлюбленная дочь вступает в город сей, дабы красой своей его украсить, - промолвил он.
– Льщу себя надеждой, что склонится сердце твоё к красотам земли здешней и возлюбишь ты её чистой душой. Ибо супруг твой - государь сей земли.

Ирина приняла благословение и, кланяясь Клименту, ответила по-гречески:

–  Рада я встретить родственную душу здесь, на Руси, святой отец! Наша встреча - как привет с далёкой родины…

–  Жаль печалить тебя, дочь моя, - сказал Климент также по-гречески, - но отчина моя - Русь. Смоленский я родом…

Ирина ничего не ответила, но словно холодом обдало её при этих словах. Она спокойно простилась с патриархом и молча вернулась в свой возок. Знала она с младенчества, что Византия поставляет на Русь митрополитов, стало быть, по-прежнему остаётся средоточием православной веры. Не может такого быть, чтобы молодая Русская церковь сама решала, кто ею будет править - просвещённый грек или русский, в глуши родившийся и из грязи в князи вылезший!

Неспокойно началось правление Юрия в Киеве. Вскоре после приезда княгини покинул митрополию Климент Смолятич, удалившись на Волынь, и Юрий послал в Константинополь письмо с просьбой прислать на Русь нового митрополита. А потом подняли голову Изяслав Давидич Черниговский, досадуя на уплывший из рук Киевский стол. Вслед за ним зашевелились на Волыни князья Мстиславичи - старший сын покойного Изяслава Мстислав и его младший брат Ярослав. Дабы прижать супротивников, Юрий Долгорукий приказал вооружаться окрестным князьям.