Иван Калита

В центре отряда, откинувшись в седле, дремлет Сагир-хан. Снится ему родное кочевье, отары овец и юрта из белого, как русский снег, войлока.

Почуяв дикого зверя, копь под ханом пугливо шарахнулся в сторону, захрапел. Сагир открыл глаза, выругался. Снова закрыл, попытался уснуть, но сна уже не было. Вспомнил, что едет в Орду по вызову Узбека. Мысли заскользили, как облака в ветреную погоду. Зачем зовёт хан? Может, пошлёт баскаком в Москву не его, Сагира, а кого другого? А может, донёс кто, что в прошлый раз утаил он от хана малую часть выхода?

От этой мысли у Сагира мороз прошёл по коже, в животе заурчало. «Только б не проведал хан… А Узбеку сказать надо, что князь Иван хитрит. Разорение Твери ему на пользу пошло. Ныне у московского князя нет сильных соперников из других урусских князей… Урусские князья его власть признают. Даже Новгород! А этого ли надобно Орде?»

Сагир-хан оторвался от раздумий: едущие впереди воины неожиданно остановились. Дорогу преграждал зелёный сосновый завал. Кое-где торчали острые, как пики, ветки.

Сагир приподнялся в стременах, крикнул:

–  Расчистить!

Передние воины спешились, прикрываясь щитами, приблизились к завалу, но едва потащили первое бревно, как из-за деревьев в толпу ударили самострелы. Три ордынца свалились замертво. Одному стрела вонзилась в ногу. Он взвыл от боли. Сагир огрел его нагайкой, брызгая слюной, закричал:

–  Умолкни, шайтан!

Ордынец затих.

–  Урусских самострелов не видите, шайтаны!
– Сагир-хан заработал нагайкой направо и налево.
– Расчистить!

Ордынцы жались, пугливо шарили по сторонам глазами. Но лес глухо шумел и ничего не показывал. Вокруг деревья и кустарники, кустарники и деревья стоят сплошным заслоном.

Несколько воинов снова подступили к завалу, осторожно растащили, открыли дорогу. Бросив убитых тут же, отряд двинулся дальше. Версты две ехали спокойно, как вдруг где-то впереди застучал топор, затрещало сваленное дерево.

–  Урусы снова закрывают путь!
– закричал Сагир.
– Поймать их! Урагш! [45]

45

Вперёд.

Несколько воинов, пригнувшись к косматым гривам, поскакали вперёд. Сухие ветки рвали одежду, грозили сбросить с седел.

Удары топора всё отчётливей. Лошадь десятника споткнулась, и сам он, перелетев через голову коня, ударился о дорогу. Вот споткнулась другая лошадь, третья… Другие придержали коней. Десятник с трудом встал, поднял коню копыто, выругался. Подскакал Сагир-хан, спросил зло:

–  Почему не догнали урусов?

Десятник выпрямился, подал ему небольшой металлический шарик, весь унизанный острыми длинными шипами.

–  Это что?

–  Урусы называют это ёжиком, они бросают их на дороге, чтобы покалечить наших лошадей! Теперь мой конь не может идти.

–  Урагш!
– скомандовал отряду Сагир-хан.

Десятник и два других ордынца, ведя на поводу захромавших лошадей, сначала поспевали за верховыми, потом начали отставать… Тут-то и налетели на них Петрухины молодцы, мигом прикончили - и в чащобу. И снова пробирается Петруха с ватагой в стороне от дороги.

А Левша с Серёгой и Васяткой шли тем временем впереди ордынского отряда, сыпали ежей, рубили завалы, ставили самострелы. Страх овладел ордынцами. Где враг и где эти урусы? Они невидимы, а отряд тает на глазах…

Гаврила идёт рядом с Петрухой, раздирает руками колючие ветки, уговаривает:

–  Давай нападём на Сагира, уйдёт ещё…

Петруха посмеивается.

–  Куда ему уйти, что вперёд, что взад нет пути. А ты погоди. Вот скоро у Сагирки совсем никого не останется, мы его живым помаем.

Сагир-хан метался зверем. Уйти нельзя, кони наскакивают на ежей. Ехать надо не торопясь, приглядываясь к дороге. Пока расчищают завалы, одного-трёх воинов убивают русские самострелы. Напасть бы на урусов, да попробуй разыщи их в лесу, где каждый куст уруса прячет…

Приближалась ночь. Дрожь пробирала хана. Он знал, что теперь засветло из лесу не выбраться. У него осталось не больше десятка воинов. Только бы выбраться, ускакать… А потом вернуться сюда с воинами, выгнать из Москвы урусов, пусть рубят эти страшные леса, жгут и сами горят в огне.

Дорогу опять перекрыла засека, засвистели стрелы. Ордынцы закрылись щитами, ударили наугад ответно. Из-за сосен навалились на них бородатые, страшные во гневе мужики, заработали шестопёрами и рогатинами.

Сагир-хан выхватил саблю, занёс над чернобородым мужиком. Тот закричал:

–  Вот когда я до тебя добрался, Сагирка!
– и выставил рогатину.

Конь взвился на дыбы, сабля, не задев мужика, описала полукруг. Сагир снова замахнулся, но Гаврила опередил его. Острие рогатины, пробив кольчугу, вонзилось в грудь.

Одноглазый баскак Сагир-хан так и не вернулся в Орду.

Глава 4

С КНЯЗЕМ В ОРДУ. В НЕВОЛЕ.

ТАК ПОВЕЛЕЛ ХАН УЗБЕК.

Тёмная южная ночь. В степи пахнет чабрецом и полынью, звонко стрекочут кузнечики, с хрустом пощипывают траву стреноженные кони. Положив под голову седло, Данилка разбросался на шелковистом ковыле, дремлет. От земли тянет свежей прохладой, густым травяным настоем, и ему, Данилке, приятно.

Уже два месяца, как он дружинник московского князя. Рад этому Данилка, большой почёт княжескому воину. Вот ныне едет он в охранной дружине с Иваном Даниловичем в Орду.

Калите пришлась по душе Данилкина сила, приблизил он к себе парня, доверил везти княжеский стяг. Данилка доволен. Едет он позади князя, а над его головой на древке стяг раскачивается. Иногда Данилка поднимет голову, взглянет На червлёное поле и белого вышитого коня, и сердце распирает радость.

А ещё заметил он, как при виде московского стяга теплеет у людей взгляд. И думал Данилка, что неспроста это. Вот и его приютила Москва, нашла место…

Данилке почудился топот копыт. Он открыл глаза, приподнялся. Темнеет княжеский шатёр, словно изваяния застыли рядом с ним два воина. Тускло блестят их доспехи. Тёплый воздух волнами набежал на Данилку, обмыл лицо. Проехал конный дозор, и всё стихло. Данилка снова положил голову на седло, повернулся на бок, заснул…