Иван Калита

На рассвете, в ожидании солнца, степь ненадолго смолкает… Но вот забелело небо, заалел восток. Радостно вскрикнула пробудившаяся перепёлка, вспорхнул и затрепетал в воздухе маленький жаворонок, и над степью полилась его звонкая песня.

Данилка пробудился, долго слушал. Княжеский воин Лука, Данилкин ровесник, с плутоватыми маслеными глазами прошептал сам себе:

–  Гляди как заливается!

Данилка задумчиво произнёс:

–  А в нашем селе на рассвете соловьи трели выводили, красота!

Отогнув полог шатра, вышел Иван Данилович, зорким взглядом окинув степь. До Данилки донеслось:

–  Переправляться через Итиль в обед будем.

Воевода Фёдор Акинфич что-то ответил. Данилка не расслышал. Князь громко возразил:

–  Константин нынче не в счёт. Ему у Узбека веры всё одно не будет. Чай, Александр брат ему, а тот у царя в ослушниках ходит.

Солнце выкатилось большим огненным шаром, ослепительно брызнуло сразу над всей степью. Данилка зажмурился от яркого света, а Лука подставил солнцу спину, довольно мурлыкал.

–  Люблю ужо, как все жилы прогревает.

Данилка добродушно рассмеялся:

–  Ты, Лука, словно дед, кости греешь…

Тот хмыкнул.

–  А можа, я и есмь дед.

Мимо с недовольным лицом прошёл дворский. Он пробурчал себе:

–  И что ордынцы в этой степи хорошего узрели? Даже огня развести нечем. Чем людей кормить буду?

Лука, кивнув на дворского, сказал:

–  Хитрит Борис Михалыч. Ныне, вестимо, на нашем брюхе княжеский харч надумал поберечь, а чтоб не роптали, на бездровье валит.

–  А татары что жгут?
– спросил Данилка.

–  Конский да овечий помет собирают и сушат. Хорошо горит, сам видел.

Немного полежали молча, потом Данилка сказал:

–  А и впрямь дворский нас не покормит в завтрак, придётся до обеда пояс потуже затянуть.

Лука хитро прищурился:

–  Нас на мякине не проведёшь. Я Бориса Михалыча насквозь вижу. Я ещё вчерась уразумел, что он в хитрость ударился. Он, бывало, завсегда с вечера велит обозникам дров разгрузить да наколоть, а вчерась промолчал. Я и смекнул. Такое уж с ним было не единожды.

–  А моему животу оттого не легче, что ты хитрость дворского уразумел.

Лука подмигнул:

–  А может, и легче будет после такого.
– И он вытащил из-за пазухи завёрнутый в тряпицу кусок варёной свинины и ломоть житного хлеба, достал из-за голенища нож, разрезал пополам, протянул Данилке: - Ешь!

Данилка удивился:

–  Откуда оно у тебя?

–  Вчерась князю варили, я и узрел, что там немалая толика, да и подумал: «Иван Данилычу такой кусок велик, и не грех, коли нам с Данилкой от него перепадёт малость. Всё ж веселей будет».

–  Ай да Лука!
– восхитился Данилка.
– А мне и невдомёк, отчего это твои очи завсегда сытые? Вот ужо истинно и именем тя нарекли Лука - лукавым.

–  Истинно так.

Из норки выползла ящерица, уставилась на людей тёмными бусинками глаз. Данилка протянул к ней руку, и она снова юркнула в нору.

–  Пойду разомнусь малость. Верно, скоро тронемся в путь.
– Лука поднялся.
– Чего-то дозорный скачет, - указал он на приближавшегося воина.
– А взгляни-ка ты, кто это к нам едет?

Далеко, утопая в высокой траве, маячили верховые.

–  Дружина невеликая, - промолвил Данилка.

Дозорный уже подскакал к воеводе, соскочил наземь, что-то сказал. Воевода скрылся в шатре.

–  Егей!
– окликнул дозорного Лука.
– Что там за воины?

–  Тверской князь Константин сюда едет!

Отряд приближался. Из шатра вышел в полном воинском облачении Иван Данилович, остановился у входа. Позолоченный шлем блестел на солнце, яркие доспехи слезили глаза. Взгляд Калиты был суровым и твёрдым. Он дождался, пока Константин соскочил с коня, подошёл к нему, поясно поклонился и лишь после этого, ответив полупоклоном на его приветствие, пригласил в шатёр.

Когда князья скрылись, Лука с сожалением произнёс:

–  Эх, рано я поел. Чует моя душа, дворский сейчас кормить нас будет отменно, чтоб в грязь лицом не ударить перед тверскими. Да и их угостит. А куда ж мне ещё есть, коли я свою утробу насытил?

–  А ты, Лука, не печалься, есть ты горазд, ещё столько слопаешь, - успокоил его Данилка.

–  То так, только я маленько вздремну, а ты уж, Данилка, как что - разбудишь.

Тверичи спешились, разошлись меж московлянами. Задымили костры. С возов снимали крупу, солонину, в казанах уже булькала кипящая вода. Над станом высоко парил орёл. Давно умолк жаворонок, только неугомонная перепёлка всё ещё не то звала, не то просила: «Пить-пойдём! Пить!»

А молодой князь Константин, похожий внешностью на своего брата Александра, усевшись по-татарски на ковре, говорил сидящему напротив Калите:

–  Отныне, великий князь Иван Данилович, обязуюсь чтить тя за отца и против Москвы злого умысла не иметь. В том готов крест целовать.

Зоркие глаза князя Ивана пронизывали тверича.

–  А пошто в Орду едешь? Не за ярлыком ли на великое княжение?

–  К царю на поклон еду за грехи брата. Звал царь меня. А ярлык, коли и давать будет, не возьму, сил на то нет.

–  А была б сила?
– прищурившись, спросил Калита.

–  Сказал, в согласии хочу жить с тобой. Довольно, полили землю кровью.

–  То верно, оба мы одной земли дети. А что кровь пролили христианскую, в том браг твой повинен. Гордыня его обуяла. Ан нет, не Твери, Москве самим Богом суждено над городами русскими стоять. Приходит час, когда сгинет проклятое: «Те знати своя отчина, а мне знати своя отчина».
– Голос Ивана звучал сурово.
– Ныне я те говорю, меньшому своему брату. Кто будет мне, брату твоему старейшему, друг, то и те друг, а кто будет мне недруг, и те недруг. А те, брату моему молодшему, без меня не ссылатися ни с кем; не только с Ордой, но и с Литвой, куда твой брат Александр тянет…

Сцепив зубы, Константин согласно кивал, на лице проступил румянец. А Калита продолжал:

–  А в Орде чтоб нам с тобой друг другу козни не строить. И ехать те в Орду после меня…

В полдень, оставив на том берегу князя Константина с дружиной, московляне переправились через Итиль, а тверичи, как и велел великий князь Иван Данилович, переправились через реку на другие сутки…

* * *

Немало минуло месяцев, как привезли Василиску в большой шумный город. Назывался тот город Сарай. Дома Василиска слышала о нём от отца. Говорил он, что протекает через Сарай-город река, и вода в ней - то не вода, а слёзы невольников. И текут те слёзы в большое море, и от них вода в этом море солонее солёной.